Слуга Государев 2. Наставник

Глава 7

Москва

14 мая 1682 года

С хмурым лицом монах, направляющийся ко мне, показал свои руки, раскрыл ладони, приподнял сначала один рукав рясы, потом второй. Демонстрировал, что без оружия и что мои опасения напрасны.

Конечно… Ага! Поверил. Для хорошо подготовленного бойца даже ноготь — уже оружие. Не Говоря о том, что есть кулаки, пальцы, ноги… Убить человека и без приспособлений можно сотней способов. А покалечить и того больше возможностей.

Ответить же тем же полноценно я не мог, да и не хотел. Чего это буду тут пантомимы разыгрывать? Тем более, что мне монах этот не сдался. Это я ему нужен. Но одну манипуляцию я все же продемонстрировал. Поправил тайный нож. Вложить нож в подкладку кафтана можно только при помощи второй руки. И я это сделал. Пусть знают, кому интересно, что я готов к сюрпризам даже в храме.

Вот только мыслил я категориями человека из будущего. Как только монах показал, что он безоружен и не имеет намерений меня убить, я понял, почему при этом он смотрел на меня с такой невероятной серьёзностью и даже обидой.

Ведь убийство в храме было просто невозможным. Нет, наверняка найдутся отморозки, которые пойдут и на такое преступление. Но этот монах был явно в свите патриарха. Так что, мыслил бы я категориями человека современного, и не потребовалось пантомим. Со мной хотят поговорить, а не убить меня. Или же ПОКА не убить меня.

Теперь он махнул рукой, показывая на выход из храма. Строит из себя немого властелина. Но ладно, я продолжил его пантомиму, показывая рукой в сторону патриарха: мол, как я могу уйти, когда патриарх так самозабвенно общается с паствой, доводит до людей своё видение проблемы. Мне надо, дескать, послушать.

— Разве же можем мы допускать пролитие крови крестьянской? — как раз с надрывом вещал патриарх, пользуясь моментом, что на службу пришли все люди в Кремле, кто что-то решает.

Качественно владыко использует ораторские приёмы! И будь я истинно, фанатично верующим человеком, коих в храме собралось большинство, обязательно проникся бы исступлённым криком высшего русского церковника.

Но почему я сейчас в патриархе вижу своего врага? А если не врага, то оппонента? Я, человек, стремящийся к Богу, проникшийся религией, не воспринимаю патриарха как своего пастыря. Скорее, вижу в патриархе должностное лицо. Своего рода министра духовных дел. Может потому, что не доверяю, пользуясь знаниями будущего?

— Больше крови пролиться не должно! Примирение всех христиан — суть есть то, до чего тянуться души наши повинны! — продолжал вещать Иоаким.

Вот тут я бы, конечно, вступил в полемику с уважаемым патриархом. С какими это мы христианами должны слиться душами? С католиками? Или с протестантами? Понятно, что он имеет ввиду только православных.

Но по мне, лучше бы стремились найти общий язык со своими — со старообрядцами. Ну как же можно разделять Россию, её ослаблять этим старообрядчеством и гонениями на него? Государственник я, и ничего с этим уже не поделать.

Если вижу, что упертость старообрядцев и адептов истинной веры вредит державе, то считаю, что нужно договариваться. Искать хоть какие решения, чтобы если не решить проблему, то по крайней мере, сильно сгладить умы. Да это же элементарно податное население!

Да, полноценной гражданской войны в России не произошло. Не нашлись такие военные и облеченные силою бояре, что продвигали бы старую веру силой оружия. А вот тогда, если бы пролилась кровь, да обильно, то получилась бы история, как во Франции да и во всей Европе. Уничтожили бы треть своего населения, если не больше, а потом всё-таки пошли на уступки иноверцам.

Нет, такого сюжета я своей Родине не пожелаю. И пока даже не представляю, как примирить старообрядцев и приверженцев новой, никоновской, канонической веры. А вообще-то хорошо бы.

— Так будьте же истинными христианами! — прокричал патриарх, завершая свою пламенную речь.

Теперь уж я и пошёл на выход, следуя за тем самым воинственным монахом. Он изредка оборачивался, поглядывая, иду ли я. За мной увязались и другие стрельцы. Пока я не пойму, куда меня ведут, пускай идут. Мало ли.

На выходе мне возвернули мою шпагу, с коей в церковь входить не положено, и я быстро, на ходу, застегнул пояс с ножнами. Почувствовал себя, словно голый человек шел по улице и накинул халат.

— Так вот ты какой! — с заднего входа в храм меня встречал на пороге патриарх.

Иоаким со сдерживаемой неприязнью покосился на моих сотников. Да, они прятали свои взгляды, уткнувшись ими в брусчатку. Не смели глядеть. Но не уходили.

— Ждите меня! — повелительно сказал я, обозначая, что имею и силу, и власть над вооружёнными людьми.

Понимал, что разговор с патриархом будет не из лёгких, да и вряд ли одной беседы хватит, и не ошибся. Не хочу я его иметь в стане своих врагов. Но, похоже, это тот случай, когда от моих желаний мало что зависит. Ведь если мы не враги, то мне нужно будет полностью подчиниться воле владыки. А я, прежде всего из послезнания, знаю кое-что весьма сомнительное о патриархе. Сыграл он немалую роль в бунте. Причём, роль это была не положительного героя.

— Ты, отрок, в ожидании чего томишься? — спрашивал меня патриарх.— В чем чаяния твои?

— Знамо, — бунт предотвратить желаю. Да меньшей кровью, — спокойно отвечал я.

— Меньшей кровью?

Было видно, что патриарх не просто нервничает. Зыркает, косится, руки вон как напряжены у пастыря. Того и смотри, огреет меня своим массивным посохом. А что это, кстати, за навершие посоха? Похоже на кость слоновую. Я, признаться, ожидал и вовсе тут увидеть рубины да бриллианты. И крест у патриарха — не сказать, что сильно дорогой и огромный, с палец толщиной.

Так что упрекнуть владыку во стяжательстве я бы не рискнул.

— Более никаких выходов делать не будешь, с ружьем, — произнёс владыка. — На то воля моя!

— Сие воля и государя тако же? — прикидываясь лихим и придурковатым, спросил я.

— Аз есмь твой государь! — пробасил патриарх.

Безусловно, я знал, что до сих пор на Руси официально два государя. И один из них, конечно же, патриарх. Но воля патриарха — всё же никак не выше воли царя.

Но как тут выбирать? Не хочется, ой не хочется входить в контры с владыкой.

— Я услышал тебя, владыко. Пойду боярам скажу, что более не будем мы ни про какие вылазки думать, — сказал я.

Патриарх Иоаким скривился, будто бы разговаривал с неразумным ребёнком. Ну, а как же, почему же я до сих пор не понял, что нужно лишь только патриарха слушаться и более ни с кем совет не держать? И что, если скажут-де: иди, Егор Иванович Стрельчин, воевать бунтовщика, то я должен что угодно придумать, но только не делать этого.

Ведь батюшка-пастырь заповедал мне это.

— Вижу я, что разумно ты ведёшь себя: с одной щеки аки скоморох, с другой аки змей. Так и норовишь улизнуть от прямого ответа. Так что и я прямо вопрошать стану, — патриарх уставил на меня свой взгляд и сделал паузу.

Наверное, стремясь продавить волей и характером своим. Однако я тоже смотрел прямо — без вызова, но и не думая прятать взгляд. А патриарх говорил куда уж прямее:

— Под мою руку пойдёшь и делать станешь то, что я велю! В ином разе не заступлюсь, когда бояре тебя жрать станут, аки какого оленя подстреленного. Тогда объявлю безбожником!

Безусловно, патриарх Иоаким был человеком с сильным характером. Уверен, что на пути к патриаршеству слабохарактерные отсеиваются очень быстро. Ведь это такой социальный лифт, аналогов которого в России ещё не существует, и даже сирота может стать патриархом, если только обладает нужным набором качеств. И Иоаким своего не упустил.

Ну и я ведь не тот человек, который может прогнуться под напором патриарха, не раболепствую перед владыкой и уже этим силён.

— Я служу лишь только царю, — сказал, наконец, я.

Есть вещи, вокруг которых можно как-то юлить да вальсировать. А есть то, что нужно чётко обозначать, в том числе для того, чтобы и у самого не было соблазна поступить иначе.

Выбор сделан — я служу царю Петру Алексеевичу! И пусть все об этом знают. Желательно, чтобы и до ушей царя моя принципиальная позиция дошла.

— Крестным ходом со мной не пойдёшь. Так и останешься кровавым полковником, — сказал патриарх. — Но токмо, если станешь моим ты и службу служить будешь, яко я повелю.

Так себе угроза, лишиться возможности быть в Крестном ходе. Но я прекрасно понимаю, что это ещё далеко не все последствия моего отказа служить патриарху.

— Не можно. У меня есть государь, — сказал я, искренне сожалея, что не получается пока договориться.

— Иди, и пред очи мои больше не кажись! — ещё некоторое время побуравив меня взглядом, сказал патриарх.

Я вышел со двора. На душе было тяжко. Можно сколько угодно бить себя в грудь и говорить о том, что мне даже патриарх не указ. Что в этом толку, если реальность совершенно другая.

Нужно что-то делать. Причём быстро, иначе могу лишиться всего, ведь слово патриарха здесь весомо, может вознести, а может к сырой земле придавить. И главное — никакой паники или демонстрации, что я растерян, не проявлять.

Расправив плечи, с улыбкой я шагнул за ограду. Тут, ожидая итогов моего разговора с патриархом, всё ещё стояли сотники. Дождались — хорошо, но не стоит обольщаться. Если патриарх возьмётся за меня и мою репутацию всерьёз, то возможно и такое, что от меня откажутся не одни сотники, но и рядовые стрельцы.

— Следуйте за мной! — сказал я стрелецким командирам.

Пусть и не было настроения, но определить, что делать дальше, необходимо. Да и с патриархом решать буду, но чуть позже. И даже сегодня, ну или чуть заполночь. А пока — планы на ближайшее будущее.

Как я и предполагал, военный совет прошёл под общим лозунгом «Мало, дай ещё!». Заполучив самое малое — три рубля за участие в разграблении усадеб, стрельцы начали наседать на своих командиров, чтобы те организовали ещё одну такую вылазку.

— Токмо в ночи! — соглашался я. — И кто поведёт вас? Я оставаться повинен в Кремле.

— Так я и поведу, — сказал Никита Данилович Глебов, выкатывая грудь колесом.

— К тебе, Никита Данилович, особливое поручение будет от государя, — сказал я, разведя руки в стороны. — Не обессудь, токмо более участвовать тебе в делах наших не выйдет.

Он сперва посмотрел на меня с вызовом, сверкнув очами. Я уже было дело подумал, что Глебов что-нибудь отчебучит. Но по мере того, как я ему объяснял суть задания, Никита Данилович со всё большим удовлетворением гладил свою бороду и играл плечами.

Ещё бы — ведь получается, что его, полковника, на генеральскую должность ставят. Почти что и воевода! И не по чину это, но вон как выходит. Наверняка своих боевых холопов будут приводить более знатные дворяне и, может, даже и бояре. А Глебову, с таким-то приказом, всё равно стоять во главе их.

— Всё сделаю, Егор Иванович. По чести и по уму сделаю, — покивав, отвечал Глебов.

— И отправляться тебе нужно в ночи. Вот, с тем отрядом, который отправится усадьбы спасать, ты и выйдешь, — сказал я.

На самом деле, насколько я это понял, быть тем, кто ответственен за сбор посошной рати — очень прибыльное дело. Тут и казна, и провиант. Даже можно себе, по законам военного времени, переподчинить градоначальника, если сбор проходил бы в городе.

Так что Никита Данилович свою прибыль с этого дела уж как есть поимеет. А мне же нужно будет внимательным образом посмотреть, как он действует. Хотелось бы найти хотя бы с десяток военных чиновников, кому можно верить, которые бы меньше воровали. Надеюсь, что это реально. Вот такой я идеалист-утопист.

— А ты куда это? — одёрнул я Прохора, когда он тоже, как и остальные участники военного совета, засобирался на выход.

— Так я же это… я же того… — начал мямлить мой помощник.

— Дела сперва, после всё иное! — сказал я, наставительно подняв указательный палец кверху.

Догадываюсь я, куда намылился Прошка. Не зря же переглядывался он с одной девицей в храме. Служанка то была чья-то. С глазищами, как в японских мультфильмах будущего.

— Мне нужно обыскать вещи патриарха! — прямо сказал я, изучая реакцию Прохора.

Он посмотрел на меня недоверчиво.

— Патриарх… так то ж патриарх! — сказал Прохор, точно так же, как и я только что, наставительно подняв указательный палец вверх.

— И ответа жду от тебя, Прохор! Нынче же! — потребовал я.

И ждал. Я готов был уже сказать, что всё это шутка, что лишь только проверяю Прохора на верность, как он заявил:

— Ну, коли для дела потребно, то куды ж я денусь. Всё сделаю, что скажешь.

А глаза такие грустные-грустные, умоляющие. Наверняка хочет, чтобы я отменил приказ. Ну или свидание сорвал парню.

— Надо, Прохор, надо! — сказал я и похлопал по плечу парнишку. — Давай обсудим, кто и что смотреть будет.

Колокольный звон раздался почти в полночь, хоть на время никто и не смотрел. После того, как остановились часы на Спасской башне, в Москве наступило безвременье.

Крестный ход, возглавляемый патриархом, тем временем выходил из ворот и направлялся к собору Василия Блаженного. Многие бунтовщики, стоявшие неподалёку, стали падать на колени. Многие, но не все. Немало было здесь и тех, кто придерживался старой веры, им патриарх не казался особенной, великой фигурой. Но благо уже то, что выстрелов не звучало, было тихо. Несмотря на то, что явно были те, кто морально готов стрелять во владыку.

Выходило, что патриарх Иоаким — мужественный человек, ведь он решился выйти к воинственной, вооруженной толпе. Вот только нужно понимать, что подобное представление было согласовано и с теми, кто руководит бунтом, и с теми, кто остался в Кремле. Переписка шла активная.

Задумка патриарха, чтобы вместе с Крестным ходом вышли также и царь со своей семьёй, и бояре, не была воплощена. Удивительное единство по этому вопросу случилось у всех тех, кто продолжал скрываться за стенами Кремля. И в таком разе затаилось подозрение. А не собирался ли патриарх выманить бояр и царя?

Матвеев, и другие бояре подозревали, что патриарх имеет свои сношения с бунтовщиками. Никто не препятствовал людям патриарха, которые выходили из Кремля. Явно люди в рясах доносили послания мятежникам. А потом послания от бунтовщиков наверняка приносили и к нему. Вот только нельзя было проверять корреспонденцию патриарха.

Проверки могли вызвать такую обиду у владыки, что, гляди, объявит всех тех, кто нынче в Кремле, безбожниками. Проповедь и возможность отлучить от церкви — вот главное оружие патриарха. И он, в этом не было никаких сомнений, будет пользоваться всем набором своих возможностей так, чтобы бояре не могли спорить с патриархом, не могли даже указывать ему на неправильность. Никто не рискнул бы, например, выгнать патриарха из Кремля, даже если будет очевидно, что владыка играет против законной власти.

— Горько мне, дети мои, что кровь христианская льётся! — кричал он тем временем.

Его слова тут же подхватывали и мятежные стрельцы, и кремлёвские. Они слово в слово повторяли за патриархом, чтобы услышали слова владыки и те, кто был на другом конце Красной площади или даже за ней. Крестились стрельцы, что стояли на стене Кремля. Крестились стрельцы, что стояли на стене Китай-города. И скажи сейчас тот же Хованский, что пора заканчивать бунтовать, так и прекратится бунт.

Но эти слова не прозвучат.

— Так и не понять нам, за кого патриарх нынче! — прокричал Иван Андреевич Хованский.

— Говаривал, что за нас. Софью Алексеевну он не так чтобы жалует. Токмо Нарышкиных Иоаким жалует ещё меньше, — отвечал Пётр Андреевич Толстой.

Эти двое стояли на Красной площади. Они уже не скрывали, что в бунташном стане — иначе никак не смогли бы решить ряд вопросов с бунтовщиками. Мятежных стрельцов нужно брать в оборот, нужно их организовывать. А если нет командира или боярина, который скажет правильные слова рядом, то о том только мечтать зря. Да и до того, когда подымали стрельцов, приходилось показываться. Но нынче, все… Они во главе. А Хованский был уверен, что только он, единолично, и контролирует бунтовщиков.

— Пётр Андреевич, а так ли нам нужна Софья? — Хованский решился-таки задать провокационный вопрос.

Толстой обернулся в сторону Хованского. В скудном освещении костров и факелов он так и не понял, шутит ли Хованский или действительно хочет пойти против Софьи Алексеевны.

— А кого же ставить на московский стол? — сомневаясь, всё же уточнял Пётр Андреевич.

— Так Ивана и поставим, а при нём будем править, — сказал Хованский, осеняя себя крестом.

— Молитесь, люди православные, кабы мир был серед нас! — взывал патриарх.

Примирить ли он хотел бунтовщиков с властью? На самом деле, владыка так до конца для себя и не понял. В нём боролись и желание мира, и желание избавиться от Нарышкиных. Поэтому патриарх решил действовать по принципу: делай, что должно, и будь что будет.

Повезло нам неслыханно. Священники, с ними же и монахи, некоторые из которых были больше похожи на бойцов, чем на священнослужителей — все они отправились на Крестный ход. Иной возможности, чтобы попробовать что-нибудь «нарыть» на патриарха, могло и не представиться.

А заняться этим я намеревался всерьёз — на угрозу нужно отвечать. Прохора я отправил посмотреть карету патриарха, там могли быть какие-нибудь бумаги. Она стояла на Каретном дворе, никем на первый взгляд и не охраняемая. Сам же я отправился в палаты, которые занял патриарх. Сидел бы владыка на своём подворье в Крутицах — и проблем поменьше было бы.

Сложнее всего было сменить одежду. Мой красный кафтан в царских палатах — уж больно заметен. А мне пройти нужно и первый этаж царских палат и часть второго, там, в левом крыле хоромов были оккупированные патриархом и его свитой комнаты.

Так что пришлось просить переодеться у иноземцев. Впрочем, сильно выдумывать мне не пришлось, чтобы объяснить необходимость смены наряда. Мой кафтан и подкафтанник были после всех стычек в таком состоянии, что не то что полковнику должно быть стыдно в подобном мундире ходить, но даже и простому стрельцу. Так что я сейчас в европейском платье, чтоб его… Ужас, как неудобно.

— Так… и что же я здесь могу найти? — сквозь зубы пробормотал я, стоя уже в комнате патриарха.

Конечно же, я искал письма, какие-либо доказательства преступной деятельности Иоакима. И…

Но какова беспечность! Ну ладно, меня пропустили в царские палаты, так как уже знали, что я здесь бываю. Но как же держать корреспонденцию на самом виду?

Ведь мне даже не пришлось внимательно исследовать сундуки в поисках бумаг. Хотя я, конечно, на всякий случай посмотрел, что может быть в сундуках у патриарха. Ничего особенного.

А бумаги — вот они, в ларце на столе. Впрочем, патриарх мог понадеяться и на замок, который я вскрыл буквально меньше, чем за минуту. Но ещё больше патриарх мог рассчитывать на то, что не найдётся такого человека, который позволит себе даже приблизиться к его комнате владыки. Так что не слишком пёкся о тайных местечках для важных бумаг.

— Так, что тут у нас? — в предвкушении интересных сведений я стал просматривать письма. — А ничего себе… Неужели?

Тут были такие документы… М-да… А может, к ним даже опасно прикасаться? Может, стоило бы бежать из этой комнаты да и забыть обо всём том, что я сейчас прочитал?

Пальцы мои только крепче сжались на листах.

Шорох в коридоре я услышал поздно, дверь неожиданно распахнулась…

— А ты что тут делаешь? — раздался закономерный вопрос.