Слуга Государев 2. Наставник

Глава 1

Москва. Кремль.

13 мая 1682 года

Уже ставшая привычной комната для совещаний в царских хоромах непривычно много излучала недоверия и злости. Бояре смотрели друг на друга, казалось, с ненавистью, а ведь ещё недавно искренне считали один другого соратниками.

И так бояре были заняты игрой «у кого самый грозный взгляд», что им было уже, кажется, всё равно, что во главе этого стола сидел именно я.

Ромодановский метал молнии своими грозными очами в Матвеева. А боярин Артамон Сергеевич Матвеев умудрялся отвечать не менее испепеляющим взглядом. Причём, один глаз его был направлен на Ромодановского, а второй — на Языкова. Нет, не окосел вдруг боярин. Его оппоненты сидели рядом и показывали, что заодно.

Я довольно долго за ними наблюдал и кое-что кумекал. Похоже, что самостоятельно бояре между собой ни о чём не договорятся. Потому пора мне своё слово сказать.

— Кому верите вы, бояре? Не закралась ли мысль, что тот, кто рассказал вам об участии боярина Матвеева в покушении на Петра Алексеевича, хотел нас всех перессорить? — сказал я, привлекая к себе внимание.

Теперь уже мне пришлось отражать атаки взглядами со стороны сразу всех троих бояр. Когда я поднимался по лестнице, около меня собирались и те бойцы, которые заняли сторону Матвеева, и те, что поверили в участие Артамона Сергеевича в покушении на Петра. А главное, что в эти байки поверили Ромодановский и Языков.

Мне не терпится познакомиться с тем или же с той, кто смог провернуть эту изощрённую интригу.

— Конюшенный видел, яко Матвеев говаривал с теми, кто стрелял в Петра, — пробасил Григорий Григорьевич Ромодановский.

Я посмотрел на Матвеева, будто бы предлагая ему самому ответить на слова Ромодановского. Я-то уже понимал, что именно произошло.

Дело в том, что Матвеев, судя по всему, действительно решил инсценировать покушение на Петра Алексеевича, для чего и подговорил двоих исполнителей.

Уж что именно боярин этим смертникам пообещал, не знаю. Может быть, они были давними его должниками, или же их семьям были переданы большие средства. Так или иначе, но актёров для своего спектакля Матвеев нашёл. И должны были они влететь в комнату, куда Матвеев пригласил Петра Алексеевича, да и напугать царя.

А уж тогда Матвеев выступил бы в роли царского спасителя.

— Да, так я желал, и Петр Алексеевич был бы токмо с нами, в благодарности. И не слушал бы дядьёв своих Нарышкиных, — Матвеев частично признавался. — Разве же не видите вы, бояре, что Нарышкины сподвигают Петра бежать? А он нам потребен в Кремле.

Ага, это версия для ушей Ромодановского и Языкова. Мол, Матвеев не хотел самолично подчинить себе Петра Алексеевича, чтобы регентство было признано за ним.

Пусть так, против Матвеева идти я не собираюсь. Уж точно не сейчас, когда в Кремле нам необходимо единство. Именно поэтому, когда на меня были наведены стволы пистолетов и пищалей, я и призывал к разговору бояр. А ещё и громко кричал, что Матвеев, дескать, не виноват.

— Сие я разумею, — пересекаясь взглядами с Языковым, сказал Григорий Григорьевич Ромодановский. — А только вот вопрос. Отчего же выстрел был? Тогда как заряжен токмо один пистоль. Отчего беленой пьяны были те тати? И ты, Артамон Сергеевич, пошто прирезал одного из них.

— Не желал я, как бы вы узнали, что я задумал, — нехотя вновь признался Матвеев.

Было видно, как тяжело даются такие слова Артамону Сергеевичу — длинная борода его нервно дёргалась, выдавая, как дрожит подбородок. Но думаю, что этот разговор не единственный, который ему следовало бы выдержать. Я тоже хочу поиметь с ситуации собственную выгоду.

— Кто же дал заряженный пистоль тем скоморохам? — неожиданно жёстко спросил Языков.

— Думаю, бояре, что всё спрашивать надобно у того, кто вам и нашептал о злодеяниях Артамона Сергеевича, — сказал я. — Где конюшенный тот?

Бояре понурили головы. Не знаю, о чём больше они сожалели. То ли о том, что поддались на провокацию и чуть было не перестреляли друг друга. — а то ли о том, что отпустили того самого конюшего, который и оболгал Матвеева.

Впрочем, не всё в его словах лжа была.

— То, что конюший сбежал, и есть одно из доказательств, что боярин Матвеев говорит правду, — подвёл я итог разговора.

Больше-то я молчал, лишь только иногда вставлял реплики, чтобы направить бояр на примирение — выступил, получается, модератором встречи, ну или медиатором, примиряющим стороны. И вот так, слово за слово, вскрывались разные подробности.

Например, стало известно об осведомлённости наших врагов о том, что происходит внутри Кремля. Пытался внутрь пройти небольшой отряд под видом того, что якобы пришёл на помощь истинному царю Петру Алексеевичу. Зачем? Видимо убить кого-то конкретного. Не Петра ли? Или Матвеева?

Вот только в одном из бойцов этого отряда был узнан человек Ивана Хованского. Тогда весь отряд взяли под стражу. А тут и выяснилось, что враги знают, что произошло покушение на Петра Алексеевича.

— Зело много кругом нас лазутчиков. И негоже нам меж собою лаяться, — сказал Ромодановский, встал со стула. — Ты прости меня, Артамон Сергеевич, но сам разуметь повинен, яко всё смотрелось моими глазами.

Ну вот и начались повинные и трогательные сцены воссоединения друзей.

Нет, не стоит быть наивным и думать, что они друг другу поверили и стали доверять. Ситуативно они союзники, чтобы выжить. А дальше наверняка начнут интриговать между собой.

— А что с тобой делать, полковник? — спрашивал меня Матвеев, едва вновь стал примерять на себя роль лидера.

Я молчал. Есть то, что я хотел бы просить.

— Ну жа! — усмехнулся Матвеев. — Проси, что пожелаешь. А буде то можливо сделать, уже мы поглядим.

— Допустите до обучения Петра Алексеевича! А ещё есть у меня мысль, как и некоторым боярам помочь али купцам. И к тому же иметь выгоды для стрельцов, — отвечал я.

Трое бояр смеялись громко, сбрасывая напряжение сложного разговора.

— А больше тебе, отрок, ничего не потребно? Боярином стать? — громоподобно хохотал Ромодановский.

— Какую науку ты, безусый, дать Петру сможешь? — отсмеявшись, уже более деловитым тоном спрашивал Матвеев.

Что ж, я действительно поразил их, жахнул сразу — можно понять, откуда и неверие. Но ведь и много ценного я уже принёс, да и склоку сдержал — а они слушали меня, будто не за столом переговоров, а за партами сидели.

Ну да ладно. Поиграем! Подбоченившись, я произнёс:

— А вы испытайте меня, бояре. Пущай Симеон Полоцкий поговорит со мной. Знаю я и науки, и языки иноземные. Знаю столько, сколько и учёные мужи в Европах не знают!

— Что баешь? Кто с тобой поговорит, полковник? Мертвец и еретик Полоцкий? — настороженно спросил Григорий Григорьевич Ромодановский.

Другие на меня также нацелили свои взоры. Вот так оплошность! Я же был практически уверен, что Симеон Полоцкий жив [умер в 1680 году]. Ведь знаю точно, что именно этот человек тестировал Никиту Зотова на профпригодность — быть ли ему учителем Петра Алексеевича. Разве же это всё не произошло уже после стрелецкого бунта?

— А! Туда ему и дорога! — сказал я, стараясь не показывать своего смущения. — Пусть меня спытает кто иной.

Но бояре всё хмурились, и я решил ещё один аргумент привести.

— Пётр Алексеевич будет думать теми мыслями, кои вложите в его голову. Что скажете… токмо вы… А я передам. Чем увлечь царя найду, не сумневайтесь, — попеременно я посмотрел на троих бояр. — О том и думать будет на законном троне Пётр Алексеевич, чему научим.

— То дело… — первым высказался Ромодановский.

— После я сам тебя испытаю, и Никитка Зотов поспрашивает [Никита Зотов — учитель Петра Великого]. Коли будет та наука полезной для Петра Алексеевича, так и поглядим, — высказался Матвеев.

— Добро. Мы готовы вместе со стремянными спасать усадьбы от разграбления. За что и плату свою возьмём, — не желая больше развивать тему с наставничеством, выставил я ещё одно условие.

Вернее, поставил сие собрание перед фактом. С другой же стороны, звучит всё очень благовидно. Прямо стремление пионеров бабушку через дорогу провести. Однако эти пионеры собираются брать немалую плату за обеспечение безопасности пожилой женщины.

— Пятнадцать долей от всего того, что удастся схоронить и вывезти из любой усадьбы. Такова плата! — озвучил я расценки.

И вновь встретил грозные взгляды, полные возмущения.

— Коли так… — первым задумчиво произнёс Языков. — Мою усадьбу первой повинно вывезти в Кремль. Сегодня верно грабить её будут.

Я насилу не засмеялся, когда Ромодановский стал спорить не со мной о цене, а со своим сотоварищем о том, чью именно усадьбу нужно в первую очередь вывезти.

Это на первый взгляд плата высока. Однако ведь все понимают, что сегодня бунт не заканчивается. И с самого утра начнутся погромы. И, конечно же, первыми пострадают усадьбы тех людей, которых ассоциируют с главными противниками бунтовщиков.

— На этом был твой сговор, полковник, с Никиткой Глебовым, полковником стремянных? — догадался Матвеев.

— И не токмо, — отвечал я.

Я задумался и решился все же оставить бумагу боярам.

— Тут мои предложения, как ослабить наших ворогов. Думайте, бояре. Токмо одним оружием усмирить сложно.

В бумаге было главным — это предложение объявить Ивана Алексеевича вторым царем. Тем, кто принимать решений не будет, только числиться. Но такой ход, я уверен, сильно остудит головы бунтавщиков. А еще он выбивал почву из-под ног наших врагов.

Сговорившись с боярами, я отправился в расположение своих стрельцов. Нужно было понять, что произошло за ночь, кто ещё прибыл в Кремль. Я видел, когда подходил к Красному кольцу, что разноцветье стрелецких кафтанов ещё более разнообразилось. Я заметил стрельцов и в коричневых кафтанах, и в зелёных, и болотного цвета. И со всем этим нужно разбираться мне, а то иначе найдутся те, что быстренько заменят меня и станут претендовать на главенство.

Нет, не для этого я рискую, не для этого отягощаю свою душу новыми грехами.

Когда два полковника пошли заниматься своими делами, подготавливая вылазки в усадьбы Ромодановского и Языкова, трое бояр вновь схлестнулись недоверчивыми взглядами.

— Буде ещё раз… Ворогом тебе стану, Артамон Сергеевич, — сказал Языков.

— Ты, Артамон Сергеевич, больше так не поступай! Есть у нас уговор, что трое рядом с Петром встанем, — сказал Ромодановский, глядя в глаза Матвееву. — Так тому и быть. Иначе… Один из нас не сдюжит.

— Былого не вернёшь, а верить нам друг другу потребно! — отвечал боярин Матвеев.

А после усмехнулся.

— Как бы, бояре, не вышло, что не втроём нам быть подле Петра, а четверым, — заметил Матвеев.

— Шустёр выборный полковник. Эко зыркал на тебя, Артамон Сергеевич. Не глупее нашего будет, понял, что это ты Петра приваживать удумал. Ещё гляди, чрез тебя возвеличиваться станет, — заметил Языков.

— Да куда же ему больше? — удивился Матвеев. — В полковниках ужо.

— Нужен он нам нынче. Вон и стремянных под нашу руку привёл. Дорого нынче стремянные обходятся. Шесть тысяч ефимок вынь да положь стрельцам конным, — сетовал Ромодановский.

— А ещё с кожной усадьбы возьмут… Так стрельцы богаче нашего с вами станут! — усмехнулся Языков.

Двое других бояр промолчали. Богаче их? Это вряд ли. Особенно если равняться с Матвеевым. Тот имел не меньше миллиона ефимок серебром. Даром, что ли, столько лет был вторым человеком в Русском государстве? Матвееву через Наталью Кирилловну Нарышкину удалось немало серебра и золота добыть от влюблённого в воспитанницу Матвеева царя Алексея Михайловича.

Ну, конечно же, о том, что перед самой опалой Артамон Сергеевич смог вывезти в надежное место, под Коломну, почти всё своё состояние, он говорить не стал. Богатейшая усадьба Артамона Сергеевича в Москве уже давно пустует. И были те людишки, что хотели поживиться в усадьбе опального друга царя. Да не нашли там ничего. Даже ковры и утварь перед отбытием в ссылку Матвеев успел продать.

— Так что, бояре, как сила станет нашей и начнём головы сечь бунтовщикам, так заодно и полковнику нашему? С чего он уже в наставники к царю наметился? — спрашивал Артамон Сергеевич Матвеев.

Его подельники ничего не ответили. Матвеев подумал, что это они так проявляют свою слабость. Ну или опасаются, что становящийся популярным смелый и деятельный молодой полковник, в случае того, что почует угрозу, ещё и свой бунт учинит. И вот этот бунт может быть куда как опаснее, чем-то, что нынче творит Хованский.

Вот только и Григорий Григорьевич Ромодановский, и Иван Максимович Языков уже видели в молодом полковнике такую возможную силу, что можно было бы использовать в своих играх у русского престола. Никто не верил, что триумвират долго продержится. Ещё и Нарышкины будут под ногами путаться.

И тогда можно опираться на популярных командиров, чтобы придавать себе больше силы. Всегда слово того, у кого есть под рукой полк-другой военных, звучит особо громко.

— За Софьей отправлять потребно. Коли не возвернётся с Новодевичьего монастыря, дак тем самым и признается, что это она стоит за бунтом, — не желая больше обсуждать молодого полковника Стрельчина, сказал Ромодановский.

— Скажется хворой али отпишется, что опасно в Кремль нынче ехать. Выжидать будет приступа, — покачал головой Матвеев.

Но он уже видел, что несколько растерял свой авторитет. Если ещё утром мог бы сказать слово, и все сразу же бы согласились, то сейчас что Ромодановский, что Языков, почувствовали оплошность Матвеева и уже свою линию хотят двигать.

— Все едино, отправим письмо! — принял решение Ромодановский.

Матвеев решил в малом не перечить. Важнее был иной вопрос.

— А Стрельчин прав. Повинна не только кровь литься, невеликую уступку нужда есть сделать, — попустив до этого в малом, Матвеев решил отыграться в большом.

Бояре задумались. Казалось бы, идея провозгласить Ивана Алексеевича вторым, младшим царём всем хороша. Уж точно второй царь, если он младший, решения принимать не будет. Да и какие решения может принять скорбный умом Иван?

Но у этой монеты была и другая сторона. Милославские, если Иван будет провозглашен вторым царём, станут крутиться вокруг него. А там и многомудрая Софья.

— Ответить за те бесчинства, что нынче на Москве творятся, повинны Милославские! — жёстко припечатал Ромодановский.

— Повинны… — согласился с ним Языков.

— Объявим опосля, что Иван — блаженный. Да и дело с концом. Патриарха призовём и иных церковников, дабы признали это. Надо, так и Земский собор соберём, — сказал Матвеев, грозно глядя в глаза Ромодановскому.

— Коли Ваську Голицына, Щегловитова, Толстых да Ивана Милославского подвинуть, то и силы более не будет у Милославских. А там стрельцов подале отослать… — сказал Языков.

Ивану Максимовичу ничего не оставалось сделать, как проявлять сдержанность и стараться примирить двух грозных мужей державных. Иначе, как справедливо думал Языков, внутри Кремля начнётся бойня.

И как в таких условиях не дозволять молодому полковнику Егору Ивановичу Стрельчину своё слово держать? Ведь у него та сила, которая и будет решать исход внутреннего противостояния в Кремле.

А ещё у него та сила, которая будет оборонять Кремль. Все были уверены, что, если не сегодня, то завтра бунтовщики обязательно попробуют взять Кремль штурмом.

То, что я присутствовал на совещании триумвирата бояр, сыграло мне на руку. Не без удивления, почему именно я разговариваю с самыми знатными русскими боярами, но Глебов теперь показывал готовность слушать меня, а не действовать самостоятельно.

Всего лишь прошёл разговор, где бояре пообещали выдать немалую сумму стременным стрельцам. Никита Данилович Глебов выказал свою благодарность. И вот в нём как раз-таки сыграла злую шутку сословная покорность. В присутствии бояр Глебов явно опешил. Тем более, что именно нынешняя власть меньше чем три недели назад и поставила Глебова во главе стремянного приказа. Потому и робел он перед нею.

Я гордо вышел на Красное крыльцо, почесал… место, где ещё недавно была приклеена борода, отправился к дьякам. Все писари, которые только были в Кремле, были собраны вместе и сейчас скребли гусиными перьями, размножая подмётные письма. Так себе копировальная машина. За время моего отсутствия шесть дьяков написали едва ли больше ста листовок. Притом, что текста в них было от силы на треть листа.

В Кремле была вообще-то и своя типография. Я уже было посчитал, что сейчас всю Москву забросаем листовками. Однако, как оказалось, работать на печатных станках некому. А если бы и нашлись умельцы, так букв не хватало, надо было новые литеры отливать.

А я тут думаю о первой полноценной русской газете! Но ничего, будет и она. Дайте срок!

— Бах! Бах! Бах! — раздались ружейные выстрелы у Спасских ворот.

— Ба-бах! — ударила пушка с противоположного берега Москва-реки.

— Бум! — прилетело ядро в восточную часть кремлёвской стены.

— Тревога! — закричал я и побежал в сторону Спасских ворот.

Волнения не было. Вернее, оно сразу же исчезло, едва стало понятно, что противник делает свой ход. И пусть бунтовщики целую ночь бражничали или грабили. Но ведь достаточно иметь под рукой несколько сотен организованных бойцов, чтобы притащить пушки и начать обстреливать стены Кремля.

И это даже не преддверие штурма. Пока, я уверен, нас только пробуют пугать. Хованскому, или кто там на самом деле руководит бунтовщиками, необходимо показать свою силу. Стремянной полк переходит на сторону Кремля. Это бунтовщики знать уже обязаны.

Сразу после того побоища у Боровицких ворот Глебов отправил вести остальному своему полку, и его приход ожидали с минуты на минуту.

— Готовим вылазку! — успешно прибыв к Спасским воротам, приказывал я.

Ко мне навстречу вышел тот англичанин, с которым я поговорил ночью. Условно я так его и называл «Чебурашкой». Ночью не удалось рассмотреть, да и сейчас под париком ни черта не поймёшь. Но если он Чебурашка, то я был обязан рассмотреть уши англичанина. Поднырнул, прищурился — так и есть, изрядно оттопыренные.

— Или вы не мешаете командовать и подчиняетесь, или можете заниматься своими делами, но только не в том месте, где происходят боевые действия, — на английском языке я отчитал Чебурашку.

Тот скривился, будто зеленый лайм прожевал. Но мне было плевать на эмоции англичанина. Нужно было действовать.

— Что ты, полковник, собираешься делать? — гарцуя на коне, спрашивал меня Глебов.

— Собираюсь сделать вылазку, чтобы отвлечь бунтовщиков, и чтобы остальные твои стрельцы смогли через другие ворота спокойно зайти в Кремль! — посвятил я свои планы полковника Глебова, но тут же несколько его и одёрнул: — Готовь людей и телеги на вылазку к усадьбе Ромодановского.

Лицо Никиты Даниловича Глебова озарилось улыбкой. Ещё бы! Мы пойдём спасать имущество одной из богатейших усадеб Москвы. А это значило, что процентов пятнадцать от всего имущества достанутся нам. Люди ведь считают, что все, у кого власть, обладают баснословными богатствами. И нельзя сказать, что эти люди часто ошибаются.

Уверен, что сейчас в голове у полковника на пределе фантазии и умственных способностей работает счётчик. Сколько ж это можно заработать? А сколько денег получат стрельцы, если имущество Ромодановского оценить хоть бы в двести тысяч ефимок?

Наверняка, Глебов считает, что богатства в усадьбе будет никак не меньше. Я же скептически подходил к таким оценкам. Но стоит ли бить по оптимизму полковника?

— Стрельцы на стенах! Пали! — отдал я приказ, когда выстроил три сотни стрельцов у ворот.

— Бах! Бах! Бах! — прогремели выстрелы.

Я приоткрыл калитку, посмотрел на бунтовщиков, которые подошли под стену и начали стрелять. Человек семьсот, не больше. А стреляют так и вовсе с полсотни.

— Открывай ворота! Выходим! — приказал я.

И, как и положено в этом времени, встал впереди своих воинов.

Обнажил шпагу… Да, я сменил своё белое оружие на шпагу. Повоюем. Еще впереди много войн, нужно привыкать.