Слуга Государев 2. Наставник

Глава 11

Москва. Кремль

14 мая 1682 года

Высокая комиссия встречала меня в той же комнате, где раньше находил себе приют так называемый Антикризисный штаб. Правда только лишь мной называемый и то в мыслях, но Антикризисный же. Теперь я считаю, что часть полномочий антикризисного комитета переместилась в другое место. А именно — в соседнюю с моей спальной комнату.

Здесь присутствовали многие. Была царица, Матвеев, Языков — наверное, как один из весьма образованных людей, который в том числе и языками владел. Присутствовал также старик, дед Петра Алексеевича. Ну и куда же без патриарха и его помощника, отца Иннокентия. Ну и еще один человек присутствовал. Нынешний учитель Петра, Никита Зотов.

Все смотрели на меня, как на недоразумение. Как на человека, который, и без того получив многое и не по чину, хочет ещё больше. Словно та старуха в сказке Александра Сергеевича Пушкина про золотую рыбку, что желала стать владычицей морской.

— Чему научать государя думаешь? — первым вопрос задал Артамон Сергеевич Матвеев.

Он не стал подчёркивать словами, что я слишком юн, но по нарочито вопросительной интонации это было вполне заметно. Да и вовсе настрой у присутствующих был таков, что нужно быстрее с меня посмеяться, ну и разойтись по своим делам.

— Арифметика, геометрия, история, география, немецкий и английский языки, русская словесность… — спокойно перечислял я предметы. — Военная тактика и стратегия, наука о податях и сборах…

Пока шёл, успел сообразить, как мне назвать экономику, чтобы было понятно.

— Будет тебе! За кого принимаешь нас? Не можно одному отроку всё сказанное ведать. А что взаправду затеял-то? — ударив кулаком по столешнице и грозно посмотрев на меня, спрашивал Матвеев. — Пошто мы здесь?

Да, со стороны всё это выглядело как бахвальство. Может, и не стоило называть такое множество предметов? Но ведь мы о правителе говорим, неужели я должен быть ограничиться таблицей умножения и падежами? Хотя и они нужны.

Было у меня и ещё одно предположение относительно образовательного процесса юного Петра. Точнее, почему он не был должным образом организован. И не нужно пинать только лишь на гиперактивность Петра Алексеевича, на его неусидчивость.

В знакомой мне реальности по всем фронтам победила Софья Алексеевна. Уверен, что если бы даже и озаботилась старшая сводная сестрица образованием Петра Алексеевича, то лишь так, поверхностно.

И вправду, зачем победившей в небольшой гражданской войне Софье Алексеевне умный младший брат, который имеет право царствовать намного больше, чем она? Вот и выходило, что учили государя от случая к случаю, без какого-либо серьёзного присмотра за этим процессом.

Нынче же Пётр Алексеевич остаётся у власти, скорее всего. И вряд ли станет достойным государем, если его обучает только лишь Никита Зотов. Тем более, что этот самый Зотов — уже почти пропойца. Ну или будет в будущем олицетворением алкоголизма.

— Я правду сказал. Не верите? Испытывайте! — резко сказал я, когда не только Матвеев высказался в пользу того, что время зря на меня тратят.

Как-будто бы заняты чем-то важным. Насколько я знаю, это только еще Матвеев работает, изучает нынешние законы. А вот что делают Нарышкины, не понять. Спят, с умным видом сидят в своих палатах. Или может заняты еще каким важным делом? Например… едят?

— С чего почнём? — спросил Матвеев, оглядывая присутствующих.

— «Символ веры» и «Отче наш» читай! — потребовал патриарх.

Ну, эти молитвы я знал. Вообще невозможно считать себя христианином, если не знаешь «Символ веры» и «Отче наш». Знал я и некоторые другие молитвы, хотя до эксперта теологии мне далеко.

Неужто патриарх решил задушить меня знаниями в области религии?

— Отче наш, Иже еси… — читал я молитву «Отче наш».

«Символ веры» прозвучал первой молитвой.

— О чём молвил Иисус Христос в Нагорной проповеди? — последовал следующий вопрос Патриарха.

И этот момент я также знал. Потому спокойно и рассудительно отвечал патриарху. Может быть, я недооцениваю свои знания по религии? Вот пока, что ни спросят — знаю. Да и уровень образования священников желает быть лучше.

Ну выучили батюшки наизусть порядок проведения службы и молитвы. Вот только больше половины священников — это необразованные люди, которые не умеют ни читать, ни писать. Естественно, у этих людей крайне узкий кругозор, замкнутый как раз выученными наизусть словами из Евангелия и различного рода житий.

У меня же было образование, прежде всего, классическое. В Высшую школу КГБ я попал не сразу, уже успев и отслужить, и проучиться три года на историческом факультете. Так что, может быть, и знаю кое-что. И могу отличить даже в исламе суннита от шиита. А патриарх может?

— Верно! — с явным недовольством сказал патриарх. — А вот в чём…

— Владыко, — перебил патриарха Матвеев. — Об ином спрашивать такоже нужно.

Патриарх проявил удивительное согласие с мнением боярина Матвеева. Договорились они, что ли, промеж собой? Получается, что два, если не врага, то явных противника сейчас объединяются против меня. Но такой бой я рассчитываю выиграть с самыми минимальными потерями.

— А скажи, в чём кроется обида данов и свеев? — спросил Матвеев.

— Из последнего что меж ними случилось? Швеция была в составе Дании, уния была разорвана… — и на этот вопрос я знал ответ.

Мне даже подумалось, что тут главное — правильно понять сам вопрос (как вот, например, кто такие «свеи»), а уж ответить я смогу. Более того, я даже упомянул про Стокгольмскую кровавую баню — массовое убийство датчанами сторонников шведского короля.

— Опосля такоже убийства были. Свеи завладели землями, кои своими считают даны… — показывал я свои знания истории.

В какой-то момент и сам Матвеев увлёкся, задавая мне всё новые и новые вопросы. В основном это касалось истории. Я ответил, кто такие крымские татары, что они считают себя наследниками Великой Орды. Возможно, даже и просветил сидящих напротив людей, рассказав про историю Крыма — кто жил там испокон веков и какие народы сменяли друг друга на этой земле.

Последовали вопросы про Речь Посполитую. Пытались подловить меня на вопросе о Китае. Но в итоге сами заслушались этой занимательной политологией.

— Где же научился ты немецкому языку? — спрашивал меня боярин Языков.

И это был уже который вопрос на немецком же наречии. Языков сам так себе владел языком, но, как видно, считался знатоком.

— Многое из того, что я знаю, — отвечал я на немецком же, — это знания моего отца. Он мне передавал их, я сам читал книги. Учителей из Англии и Голландии нанимал мне. Вот и какой есть, такой учёностью и обладаю.

Ну а на кого мне еще указывать? На отца. И могли бы, конечно, проверить, так ли это. Но зачем? Не двадцатый век с его шпионскими играми.

— Ну то ладно, — не унимался Матвеев, который, видимо, поставил перед собой цель заткнуть меня, выскочку, и для того готов был выспрашивать хоть до рассвета. — А что это ты говорил про сборы и подати?

— Ведаю я пути, яко казну почать наполнять. И что потребно сделать, кабы порядок был в казначействе, — позволив себе даже немного высокомерности, сказал я.

— И как же? — Артамон Сергеевич начал ухмыляться, развёл руками, показывая на всех присутствующих. — Мы вот тут не ведаем, яко сие сладить. А ты, стало быть, ведаешь?

— Всего не расскажу, бояре досточтимые, но, опять же, многое можно было бы взять из стран европейских. Там лихие умы много думали, как собрать побольше серебра с людей; иное я и сам придумал. Вот пример вам…

Я быстро рассказал про идею с Гербовым сбором. Самое минимальное в гербовом налоге — это бумага с гербом. И если положить писать челобитные или вести внутренний документооборот только на такой бумаге, продавать которую будет как раз казначейство, — это принесёт очень серьёзные прибыли. Так было в иной реальности, почему бы рабочий инструментарий не перенести и на современность.

— Хитро! — первым оценил задумку Кирилл Полиектович.

В зале в ответ послышались недовольные вздохи остальных. Мол, как может этот предлагать такие решения. Ничего, все осознают. Уверен гербовая печать уже очень скоро появится в документообороте.

— Что ещё? — потребовал Матвеев.

Не хватало только, чтобы он достал блокнот и стал бы записывать. Не сделал это, наверное, только потому, что и блокнотов нет, да и писать неудобно. А так, на ум мотает, явно.

— Немало, боярин, есть что рассказать. Вести разговор не одну седмицу можно. А в чём ещё испытать меня желаете? — говорил я, почувствовав, что превосходство в этом экзамене теперь на моей стороне.

Да, это ощущение опасно, может, даже и преступно. Однако когда видишь перед собой людей, чьи знания ниже твоих собственных, невольно начинаешь себя ощущать повыше их. Тем более — в отместку, когда эти недоучки только что вели себя демонстративно высокомерно.

Конечно, Матвеев вовсе не был необразованным, как приятно было бы думать. Просто я учился в то время, когда наука далеко шагнула вперёд, когда те знания, которые сейчас кажутся откровением или даже фантастикой, становились уже отпечатками истории.

— Добро, расскажу о бюджете… — сказал я, когда всё-таки продолжили мои экзаменаторы спрашивать, что же ещё такого можно придумать, чтобы казну пополнить.

Слово «бюджет» вызвало недоумение. Ну, а у меня не было времени придумать какое-нибудь иное слово, которое бы подходило. План — не то, смета — звучит ничуть не лучше…

— И выходит, что каждый приказ получает в год на свои нужды деньги. Отчитывается перед казначейством за все траты… — начался урок.

Ведь выходило, что я учитель. Что поменялись мы ролями. И в какой-то момент я хотел прекратить эти разговоры, вновь прикинуться слегка туговатым на ум человеком, чтобы не демонстрировать столь явное превосходство в знаниях.

Однако посчитал, что если понятие о бюджете уже в какой-то мере будет внедрено в России, пускай даже и с большими прорехами и несогласованностью, то это будет шаг вперёд для всей страны. Получалось, что я прямо сейчас совершал попытку ускорить прогресс.

Ведь использование бюджета — это про порядок буквально во всём. В первый раз то или иное ведомство выйдет за рамки бюджета — разворуют, посидят без работы. Второй раз они так же поступят. Ну, а в третий раз придётся принимать меры, считать, анализировать, снимать с должностей нерадивых чиновников.

Дальше посыпались вопросы по географии, по военной тактике.

Что? Испанская терция? Отлично. Но тогда было бы неплохо обратить внимание на греческую и македонскую фаланги. Современный линейный бой? Так и тут ответ найдется.

И я отвечал и отвечал. Даже потерял счёт времени. И всё это должно было закончиться, видимо, не тем, что бояре, царица и патриарх признают, что я могу быть наставником у Петра Алексеевича, а, скорее, когда кто-нибудь из нас — я или экзаменаторы — устанет настолько, что упадёт да уснет прямо на месте.

— Будет вам, — в какой-то момент сказал владыка. — Коли что буде не так, то Егора, Иванова сына, завсегда от Петра Алексеевича убрать можно.

Сказав так, патриарх бросил на меня мимолётный взгляд. Намекал, что выполняет наши с ним договорённости. Ага, как бы не так.

Если бы я сейчас провалил экзамен, то никакой защиты или поддержки со стороны патриарха не получил бы. Мол, он и готов был бы мне помочь, но, видишь ли, я слишком переоценил свои возможности и знания.

А тут вышла даже некоторая недооценка.

— Скоро бунтовщики пойдут на приступ. И отражать его не должно полковнику из худородных, — произнёс Кирилл Полиектович.

Мимо меня не прошло, что и патриарх, и Матвеев теперь с плохо скрываемой радостью отнеслись к словам старика. Я же старался быть невозмутимым.

— И кого надо мной и над моими стрельцами ставить будете? — спокойно спросил я, делая некоторый акцент на слове «моими».

Вроде бы и не стал артачиться я, но и показал, что недоволен. Говорить напрямую, что, если меня будут пробовать оттирать от командования, я просто уйду, — неправильно. Хотя намёк об этом должен прозвучать.

— А вот сына моего, Льва али Мартемьяна, и можно поставить, — сказал Кирилл Полиектович.

— Не бывать тому! — вдруг взревел Матвеев.

Ага, вот и хорошо. Я уже было дело подумал, что они обо всём договорились и выдвинули какую-то кандидатуру. Но нет, это не так. Вон, смотрят теперь друг на друга, словно два барана.

— Я и рад был бы отдать командование. Токмо стрельцы меня слушают. А придёт кто иной, так и не ведаю, может так статься, что и не подчинятся. Дозвольте, бояре, кабы я отразил приступ. Ну, а после… кого скажете — того и назову над собой головою, — сказал я.

Было очевидно, что Матвеев особо не горит желанием встать во главе стрельцов. Хотел бы — уже бы сделал. Языков тоже не рвётся делать себе военную карьеру. Он всё же больше дипломат или какой другой чиновник. Оставался лишь Ромодановский, ну это если не брать в расчёт и вовсе глупые предложения про Нарышкиных.

Однако, насколько я знаю, Григорий Григорьевич Ромодановский в данный момент решает свои семейные вопросы. Ромодановских вызвали, делят они что-то там со своим родственником Юрием Ивановичем. Так что если и захотел бы Григорий Григорьевич стать во главе обороны Кремля, то для того, чтобы вообще вникнуть в расстановку, ему бы понадобилось время.

Да и любому из них понадобилось бы время, чтобы вникнуть в систему обороны, которую я выстраиваю. А время это сейчас терять нельзя. Ну и, конечно же, вопросы подчинения. И у тех стрельцов, которые пошли за мной, также сложилось своеобразное отношение к боярам. Царь — хороший, бояре — плохие.

И ничего менять в этом отношении я не собираюсь. Потому как идеологически считаю это верным для текущего момента. Ведь и те стрельцы, которые нам противостоят, имеют очень похожую позицию. Разница только в абсолютно несущественном. И это уже даёт плоды, так как только за один день защитников в Кремле прибавилось почти на четыре сотни. А это мы не открываем ворота всем тем, в чьей лояльности не уверены. Было бы, наверняка, ещё больше.

— Завтра будет приступ? — неожиданно впервые заговорила царица.

— Почти в том уверен. Ничего не остаётся. Они уже проиграли. И коли в ближайшие дни Кремль не возьмут, так не возьмут уже его никогда. И самим бежать придётся. Через седмицу праздновать можем, — поклонившись царице, докладывал ей я.

Вот пускай сколько хотят бояре пыжатся и надувают щёки, но мать для десятилетнего ребёнка — это всё ещё существенный авторитет. Да и не хотелось мне грубить этой симпатичной женщине. В голове промелькнула шальная мысль, которая, несмотря на то, что промчалась со сверхзвуковой скоростью, заставила меня улыбнуться. Я тут же убрал улыбку со своего лица.

Но мысль вернулась: а что если бы я стал для Петра Алексеевича не только что наставником, а отчимом?

Глупость, конечно. Но вот был бы я телом постарше лет так на пятнадцать, то мог бы даже рассмотреть эту шальную мыслью чуть более детально. Прикинуть, так сказать, возможности. Но не сейчас. И странное дело. Наталья Кирилловна — очень молодая женщина для меня, человека из прошлой жизни. Но прямо сейчас я её начинаю воспринимать как пожилую.

Выйдя из зала, ставшего экзаменационным классом, и махнув рукой Горе следовать за мной, я поплёлся в гостевой терем.

На вечер назначено совещание, куда я пригласил Матвеева и Ромодановского, чтобы они убедились в готовности защищать Кремль всеми силами. И это тоже будет мой своеобразный экзамен.

— Спать будешь здесь! — сказал я Горе, когда мы уже были в гостевом тереме.

— Полковник, я подчинился тебе во всём. Не лишай меня стрельцов, что под руку мою пошли! — попросил Гора.

Я ответил не сразу. Уж больно понравилось мне, как оно всё выходит, когда этот большой человек стоит у меня за спиной. И самому мне с таким бодигардом спокойнее.

— Добро. Будешь со своими стрельцами. Но недалече от меня, — принял я половинчатое решение.

Подходя к своей комнате, я не сразу услышал громкий шёпот. Тот самый, когда человек не хочет, чтобы его слышали, но при этом эмоции переполняют, и шёпот становится порой громче, чем можно было бы кричать.

— Стервь, дрянь, — уже отчётливо была слышна брань.

И голос я узнал. И тут же догадался, что там может происходить. У дверей стоял уже не только я, но и другие стрельцы. И я было решил их прогнать, но… появилась кое-какая мысль.

Решительно войдя в свою спальню, я увидел очень нелицеприятную картину. Настасья — та полная девчонка, которая, вроде как, проявляла инициативу и хотела со мной задружиться, — оказалась в моей комнате вместе с Анной. На пухлую руку Настасьи были намотаны чёрные волосы Анны.

А возле щеки моей служанки был нож.

Увидев меня, Настя тотчас отпустила Анну и швырнула нож под кровать, пытаясь принять вид невинной овечки. Как будто я не успел рассмотреть всё в деталях.

— Что ж ты, добрый молодец, служанку мою пользуешь? Нехорошо сие, — пышка принялась меня «воспитывать».

— Аннушка, сходи… — я осмотрел свою комнату, выискивая, чем же озадачить Анну. — Ещё воды принеси.

Она посмотрела на меня, зло зыркнула на Настасью. Причём смотрела на свою обидчицу так, что у меня закрадывалась мысль, почему же она не дала отпор. Но об этом поговорим потом.

— А ну, при мне останься! — потребовала Анастасия.

— Иди, иди, Анна, — махнул я в сторону двери. — Нам же потребно поговорить с тобой, Настасья?

Только что метавшая глазами молнии, Анастасия теперь покраснела, зарумянилась…

Эх, есть захотелось… Сейчас бы румяного поросёнка, да прямо из печи.

Некоторое время мы помолчали. Могло показаться, что я не знаю, с чего начинать интимный разговор. Ну или прямо-таки свататься. Но это было не так. Паузу я выдерживал, чтобы выиграть немного времени. А потом жёстко, решительно сказал:

— Там, за дверьми, стоят стрельцы. Не токмо они. Нынче же я выйду и скажу, что уста твои сладкие, а сарафан лёгкий.

Настасья поняла, что попала в ловушку. Ведь как бы она ни оправдывалась, она осталась наедине с мужчиной при закрытых дверях. А это уже очень серьёзный проступок, накладывающий тень на девичью честь.

— Батюшка-то мой меня любит. Коли скажу — что бы супротив тебя ни выдумал, то и сбудется, — проявляя детскую обиду, пугала меня Настасья.

Больше-то ей и нечем отговориться, кроме как батюшку поминать. Может быть, молодой стрелец и охолонул бы. Я же не сбавил тона ни на грамм:

— Ты сделаешь так, чтоб про Анну все позабыли, и чтоб была она моей служанкой. А коли узнаю, что мелешь худое на неё, тут же расскажу про то, яко ты сама лобызала уста мои.

И, насладившись моментом полной растерянности Настасьи, я резким жестом указал ей на дверь.

В один миг мелькнул и исчез её яркий сарафан.

Оставшись один в своей комнате, я улыбнулся. Как же всё-таки хорошо возвращаться домой! Именно так — домой. Вот и каша в котелке дымилась на столе, краюха свежего хлеба, казалось, также издавала дымок. И как прибрано, уютно. Дома.

От автора:

На словах он Лев Толстой, а на деле… тоже.

Так получилось.

Писать книги он не будет. Нет. Просто добрым словом и револьвером начнет менять мир. Потому что может. https://author.today/work/454557