Слуга Государев 2. Наставник

Глава 20

Москва. Кремль.

18 мая 1682 года.

— Скажешь ли ты мне, Егор Иванович, отчего честь мне даровал в доследственной комиссии быть? — спрашивал человек, сидящий напротив.

Я не сразу ответил Потапке Пыжову. Воспитывал его, проверял на стрессоустойчивость. Ну или смотрел за тем, сколько можно на него давить, пока он не станет проявлять спесь и гонор.

И уже был доволен результатом. Я с ним эдак пренебрежительно, а с него — как с гуся вода. Или, как говорил когда-то мой дед из прошлой жизни: «Ссы в глаза — всё Божья роса!» Грубоват был мой дед, но что не скажет — не в глаз, так в бровь.

Вот такой пёс, как Пыжов, мне и нужен был. Возможно, я нашёл бы подобного человека и среди стрельцов. Однако стрельцы-стрельцами, а Потап — дворянин. И уж с теми, у кого нет соразмерной власти, этот человек ведёт себя высокомерно, словно бы тот боярин.

И тут ещё немаловажно у Пыжова есть богатая одежда, добрые сапоги, сабля, украшенная какими-то там камушками. Есть — да и носит он это всё отменно, с форсом, а это имеет значение. Так как в этом времени спрашивают, прежде всего, по одежде. И даже в Новодевичьем монастыре отвернулись бы и не стали говорить, например, с рядовым стрельцом.

Так что мне нужен Пыжов скорее, как собачка, что будет гавкать и которая станет определять статус моего человека. Например, если я пошлю допрашивать кого-нибудь Никанора. Ведь будут видеть, что щенки такого породистого кабыздоха стоит кучу денег. Значит и тот, кто держит на поводке песика право имеет.

— Вельми много работы у нас. Оттого не пытай меня более, с чего я сделал милость тебе такую. А службу служи свою на совесть, дабы не пожалел я о выборе своём, — сказал я.

— Что повелишь делать? — спросил Пыжов.

— Я скажу тебе позже. Али не я, то дядька Никанор, — сказал я.

Пыж скривился, конечно, но кивнул. Ну и ладно.

Местом расположения следственной комиссии был выбран Посольский терем. Это ещё одно здание в Кремле, неподалёку от царских палат. Нет, здесь не жил ни один иностранный посол. По крайней мере, долгосрочно.

Посольский терем — это место, где, если можно так выразиться, мурыжили иностранных послов. То есть, когда послов вызывали на встречу с русским государем, то оставляли здесь. И тут уже как государь решит. Можно было продержать посла в тереме всего-то несколько часов, выказывая тем самым величайшую честь. А можно было продержать здесь и неделю-другую. Уверен, что бывало и по месяцу, а потом и вовсе государь до встречи так и не снисходил.

И на моё удивление оказалось, что само здание и его планировка внутри очень хорошо подходили для всех нужд следственной комиссии. Была здесь и немалая столовая. А когда обед по расписанию, то можно увидеть всех и каждого в трапезной, что в некоторой степени дисциплинирует.

В тереме было и множество различных комнат. С богатым убранством, с зеркалами. Это должно было сильно отвлекать. И я очень надеялся, что отвлекаться будут как раз-таки те, кто обязан отвечать на вопросы, а не те, кто эти вопросы должен задавать.

Ну и пришлось освобождать нам Гостиный терем. Там сейчас проживали под условным домашним арестом Софья Алексеевна со товарищи. Белоснежка и семь гномов.

Я допил свой кофе, скривился. Никогда не предполагал, что кофе можно так испортить. Обязательно нужно выделить время и Аннушку научить нормально готовить кофе. А лучше — капучино, хотя это уже больше из разряда мечтаний. Или нет? Что там? Взбить молоко? И такой напиток в России, я в этом почти уверен, быстрее распространится.

Анна у меня что-то вроде секретарши. Правда, не ведёт никакое делопроизводство, но зато обслуживает. Ну и глаз радует своим присутствием. Порой как представлю, что она не в бесформенном сарафане, а в короткой юбке и в прозрачной блузке, так и слюна выделяется. Аннушка думает, что это я вновь поснедать решил. А я и ем, заедаю свои страсти.

Как-то очень быстро и даже опасно эта девушка стала усладой для моих глаз. Своего рода антидепрессантом: вот вижу её — и настроение даже улучшается.

— Зови отца Иннокентия, сотника Никанора, да и остальных! — повелел я Пыжову.

Потап тут же рванул с места, быстрым шагом направляясь за дверь. А как вальяжно ходил, когда по мою душу пришёл! И он ещё спрашивает, почему я его привлёк к следственной комиссии? Такого угодливого исполнителя ещё поискать нужно. Так стремится понравиться, что исполняет всё быстро и в срок.

Ему же хозяина менять нужно. Долгоруков, не проявивший себя серьезным образом во время бунта, ушел на второй план. Пыжову нужно нового хозяина искать.

Но сегодня все члены комиссии были в сборе с самого утра. Три дня понадобилось для внушений, строгих разговоров, чтобы, наконец, завелась хоть какая-то трудовая дисциплина.

Когда же первый раз я собирал членов комиссии, то пришлось потратить только на это три часа. Не на само собрание, а на то, чтоб всех отыскать и обязать прибыть. Стрельцов отправлял по местам жительства, чтобы кого приглашали, а с кого и требовали прибыть в Посольский терем.

А теперь, гляди-ка, ещё отремонтированные часы на Спасской башне и девяти утра не отбили, а мы уже в сборе и готовы работать.

За часы спасибо Петру Алексеевичу. Внушил я царю, что без времени Москва жить не может. Был у нас урок с ним по поводу того, как должна быть организована государственная служба. А как её организовывать, если люди элементарно не знают времени?

Будет такая возможность — выпишу хоть за какие дикие деньги из Европы часовщиков. Отсутствие часов перед глазами, то бишь на руках или в кармане — это большая проблема. Без телефона обойтись могу, но не без часов. Ну как же планировать свой день?

Отсюда и бестолковщина на государевой службы. Еще не успел начать работать, как обед и обязательный послеобеденный сон. Поспал, поработал сколько-то, да и темно уже, пора домой. А когда день длиннее, так и не досуг службу служить, посевная же или уборочная!

Если наладить службу, систематизировать делопроизводство — я в этом убежден — уже будет всем реформам реформа.

— Все ли поздорову? — спросил я у одиннадцати человек Следственной комиссии.

Не стройно, но ответил каждый. Присутствующие вели себя жеманно, косились друг на друга. Ну, дак и публика пёстрая собралась.

Получив почти полный карт-бланш на создание Следственной комиссии, я гораздо в меньшей степени смотрел за тем, чтобы были соблюдены все правила и условности сословного общества, чем кто-либо иной. Если мне, например, нужен был Игнат, тот самый шут, которому явно сам бог велел стать дознавателем, то я Игната привлёк.

Пригласил я и одного кремлёвского дьяка, Сергея Ивановича Стрельчинова. Да, сперва он привлёк меня своей фамилией. Подумал, конечно, уж не родственник ли нам, Стрельчиным? Ну, а потом увидел в молодом дьяке незаурядные способности к делопроизводству.

И теперь Сергей Иванович во многом и ведёт, и систематизирует, и хранит множество документов, связанных с расследованием. Множество, но далеко не все. Главные документы, как и допросные листы будут у меня на руках. Там политики столько, что иной и захлебнется. А мне деваться некуда, нужно лавировать и плыть дальше, обходя рифы, скалы, мели, даже минные заграждения.

Тут же и два человека от патриарха. Отец Иннокентий — условно говоря, мой заместитель. А вот Архип, тот самый боевой монах, здесь сегодня в первый день. Иннокентий за него просил. Ну что ж, для дела обиды можно и забыть. Да и отцу Иннокентию нужно было сопровождение и помощник, так как отсиживаться человеку от патриарха я не давал.

— Что у нас есть? Отец Иннокентий, листы дознания из Новодевичьего монастыря готовы? — спросил я.

— Ну откуда же так быстро? — спросил Иннокентий.

Я посерьёзнел, свёл брови. Вот с этим тоже приходится бороться. Если даже работа уже и сделана, то её результат откладывают в долгий ящик. Вчера закончилось дознание в Новодевичьем монастыре, а протоколов, листов дознания у меня на столе нет. Знаю, что они писались, сразу четыре дьяка привлекли, в том числе и монастырских. И нет допросных листов. Почему?

Нет, не из-за того, что там нарыли что-то эдакое. Да, была Софья, да — к ней приезжали. А вот иное… Иное есть у меня. Поддельное, с указаниями, о чем говорили у царевны и что делали. Я был уверен, что монахини, если что и было, то не сдадут свою благодетельницу.

Заканчивать надо с этим безобразием.

— Коли через три часа у меня не будет листов дознания из Новодевичьего монастыря, то не обессудь, отец Иннокентий, но более ты состоять в комиссии не будешь, — жёстко сказал я.

Дверь в мой кабинет распахнулась, на пороге показался Григорий Григорьевич Ромодановский. Он с удивлением осмотрел наше почтенное собрание. Наверное, рассчитывал или даже надеялся увидеть здесь одного только меня. А тут уже работа кипит, планёрка.

Я знаю, что все в шоке от того, как рьяно я принялся работать. Причем уверен, что за три дня сделано столько, как при иных обстоятельствах и без меня, было невозможным. Да месяц бы утверждали комиссию.

— Заждались, боярин, — поприветствовал я князя.

Да, прозвучало хоть и дружелюбным тоном, но с упрёком Григорию Григорьевичу. Если навести порядок среди своих подчинённых я ещё в каких-то силах, то вот повлиять на бояр, которых мне присылают, чтобы те следили за ходом следствия, я не могу.

Ну, а что касается некоторых других бояр, которые должны будут сменить Григория Григорьевича Ромодановского через неделю, так влиять на них я и вовсе не хочу. Пускай они приходят, когда соизволят. Главное уже будет сделано.

И не верю я, что будь какой боярин станет работать в таком режиме, как я того требую со своих подчиненных. А подстраиваться под сон и время принятия пищи любого боярина, я не стану.

Да, меня не оставили без надзора. И даже кажется, что не столько бояре хотят смотреть за ходом следствия (хотя его результаты обязательно заинтересуют всех и каждого), сколько будто бы недавно назначенная государем Боярская Дума контролирует, как расходуются те деньги, что выделены на следственную комиссию.

Кстати, и ведь это очень существенные деньги. Я был здорово удивлён, когда исполняющий обязанности государственного казначея Артамон Сергеевич Матвеев положил на следствие пять тысяч рублей на год.

Понятно, что предполагалось куда большее количество человек в этой самой комиссии. Как это и принято здесь, я мог привлекать и брата и свата, которые и не обязательно появлялись бы. Так делают все. Это же и поднятие статуса.

И, к тому же, никто не рассчитывал, что Следственная комиссия закончит свою работу раньше года. Но, тем не менее, деньги положены.

И нет, прикарманить себе… скажем так, неофициально… средства я не собираюсь. Но оклад положил себе серьёзный, по делам своим — пятьсот рублей в год. За время бунта я, конечно, заработал примерно втрое больше. Однако пятьсот рублей — это очень большие деньги.

И несмотря на то, что немалую часть полученных средств я собираюсь вложить в производство, по сути, передать деньги своему брату-оружейнику, но и усадьбу я уже присмотрел себе. И немалую.

Буду выкупать из казны усадьбу Хованского. Благо, что её вряд ли теперь продадут дороже семисот ефимок. Уж больно много там крови было много пролито, да и боярский дом почти что полностью выгорел. Правда, другие здания и сооружения богатой усадьбы, можно сказать, уцелели, хотя и пострадали.

Меня же привлекало место. Эта усадьба располагалась почти что у самой южной стены Китай-Города. Центр Москвы, чуть ли не Патриаршие из будущего.

— Отец Иннокентий, так что ж, когда будут у меня допросные листы? — когда Ромодановский занял своё место за большим столом, продолжил я.

Было видно, что Иннокентий жмётся. Его прямо-таки ломает, ведь нужно мало того что подчиниться мне, так и ещё в срочном порядке провести работу. Догадывался я, что ещё и другое его гложет.

Я уже прекрасно знал, что самые важные встречи заговорщиков перед началом бунта проходили именно в Новодевичьем монастыре. И эту информацию мне предоставили дядька Никанор и Игнат. Что и как происходило, кто приезжал к Софье Алексеевне — они не знали. Но сам факт…

И посылал я отца Иннокентия в Новодевичий монастырь с той целью, чтобы он, как наиболее лояльный к Софье Алексеевне и её окружению человек, не наломал дров. Не собираюсь я обелять и выгораживать царевну — но ко всему нужно подходить с умом и с пониманием важности для государства.

Совещание продолжилось. Я нарезал задач тому дьяку, что занимался опросом выживших стрелецких сотников. Потом мне предоставили допросные листы служащих розыскного приказа. Казалось, что именно они должны были заниматься следствием, но те поголовно были людьми Хованского. Так что опрашивать пришлось нам, а не им.

— Все ли поняли, что нужно за сегодня сделать? — спросил я, строго водя глазами по присутствующим.

Пыжов, Никанор и ряд других, меньше половины из присутствующих, лихо отрапортовали, что готовы к труду и обороне. А вот остальные шестеро уж очень тяжко вздохнули, но хоть не роптали — пошли исполнять свои обязанности.

Это как же так, каждый день ставятся задачи! Немыслимо!

— Пополудни всех желаю видеть в трапезной. А кроме — только тех, кому потребно на выезд, — сказал я, распуская совещание. — И да, не забывайте в книге написать, куда вы отправились.

— Кхе! Кхе! — закашлялся Григорий Григорьевич Ромодановский, когда закрылась дверь и мы остались вдвоём.

— Захворал ли, боярин? — спросил я.

— Да всё слава Богу, молюсь Господу и хворей не ведаю, — отвечал мне Ромодановский.

— Не желаешь ли пива? — спросил я.

— Пива? — удивился Григорий Григорьевич. — А я мыслил так, что бражничать ты не горазд.

— Так ведь всё дело в умеренности. Вона какая жара нынче! До вечера пиво скиснет, — сказал я, наливая из кувшина великолепный напиток.

С рассветом доставили это пиво из Кукуйской слободы. Мол, немцы знают и ведают, кто именно бунт подавил. Хотя я думаю, что в слободе живёт кто-то, кто решил, что моя звезда высоко взлетела — и можно было бы навести со мной контакт, пусть даже и через бочонок пива.

Да я не против с кем-либо контактировать, тем более, что пиво действительно мне очень понравилось. Пусть оно оказалось слегка тяжеловатым, даже грубым, по сравнению с тем, что приходилось мне пить в прошлой жизни. Но отчего-то очень даже хорошо тонизировало. Я позволил себе одну кружечку. Лишь одну…

Это, конечно, не лекарство, но голова до сих пор слегка шумела, а разлеживаться было некогда. И вот когда я эту кружечку пива выпил, так и шумы прошли, и какая-то ясность появилась. Тут главное — не пристраститься.

— Доброе пиво для тебя сварили, — поднимая немалую глиняную чашу напитка, сказал Ромодановский. — И кукуевские уже тебя обступают. Задабривают пивом. Гляди, они плуты еще те.

Я улыбнулся, показывая, что понял, о чём только что сказал Григорий Григорьевич.

— Я для чего-то нужен тебе? — вполне участливо спросил Ромодановский.

— Спаси Христос, Григорий Григорьевич. Должник я твой, — сказал я, явно удивляя своим откровением Ромодановского. — Не думаешь же ты, боярин, что не вижу, яко ты опекаешь меня?

— А знаешь, полковник, что о тебе говаривают? — спросил Ромодановский, ухмыляясь.

Я знал о слухах, что бродят вокруг моей личности. Но решил не разочаровывать боярина, а дать ему возможность поделиться.

— Что ты есть суть сын Алексея Михайловича, — усмехнулся боярин.

— Брешут, — усмехнулся я, но так, что можно было бы в этой гримасе рассмотреть что угодно.

Хоть не я такое сочинил, но мне были выгодны подобные слухи. А они распространялись всё более интенсивно. Наверное, людям нужно было как-то себе объяснить тот быстрый взлёт наверх, что у меня случился. И уж если у меня есть хоть какая-то толика царских кровей, то я, значит, должен быть каким-то особенным человеком, который с лёгкостью даже из грязи прорывается в князи.

— Видел я, когда к тебе шёл, что Софью Алексеевну привели? — уже, вроде бы, собираясь уходить, спросил Ромодановский.

— А ещё и Василия Васильевича Голицына. Сам дознания буду им учинять, — отвечал я.

— Остерегайся её! Лиса она, а не баба! — сказал Ромодановский, потом усмехнулся. — Но знай, я сего тебе не говорил.

Да, сегодня мне предстоит тяжёлый разговор. Причём даже Ромодановский не предполагает, насколько он будет тяжёлым и куда именно я хотел бы этот разговор завернуть.

И перво-наперво мне, конечно же, надо будет поговорить с Софьей Алексеевной. Ведь она всё ещё лидер. А вот договориться с Голицыным у меня не получится, если не будет хоть какого-то взаимопонимания с царевной.

И понимал я, что нужно набраться терпения и даже пропустить мимо ушей оскорбления, которые неизменно последуют, чтобы вывести меня из равновесия. Так что, может, ещё одну кружечку пива?

Ромодановский ушёл. А у меня по плану было ещё час поработать с допросными листами. А это не такая уж и лёгкая задача, учитывая то, как приучены писать некоторые члены комиссии или их писари. К каждому, даже к Никанору и Игнату, были приставлены писарчуки.

Я мог бы и не работать сейчас с бумагами, сразу принять Софью. Но я ее мурыжил. А еще важно, чтобы царевна ничего не поела. У меня для нее сюрпризы будут. Я же готовился к сложнейшему разговору. Может быть, к самому сложному из тех бесед, что у меня случились во второй жизни.

— Аннушка! — выкрикнул я.

Тут же, будто бы стояла прямо за дверью (может, так оно и было), Анна вошла в кабинет. Можно придумать какое иное одеяние, а не бесформенное? Сегодня Анна заплела такую косу, что я даже подумал, что ею можно рыбу глушить. Мощная коса.

— А принеси-ка, красавица ты моя, какаву и кренделей сахарных, испечь которые я просил тебя, — распорядился я.

Она уже развернулась, чтобы уходить. Толстая черная коса взметнулась, словно поспешая догнать хозяйку, чуть отстранился, дабы не получить удар в голову. А после резко подхватился, взял Анну за руку. Подтянул к себе и жарко впился в её губы. Ну что поделать, если от её присутствия дурею?

Девушка страстно отвечала на мой поцелуй. Мои руки было уже спустились чуть ниже талии. И даже немного закружилась голова, но не факт, что от недомогания. Резко я себя одёрнул.

Посмотрел в глубокие карие глаза и отвернулся. Тяжело мне становится быть рядом с Анной. Словно как лекарство, которое нужно неизменно принимать, чтобы оставаться здоровым. Или такое лекарство чаще путают с наркотиком? Пока даже не представляю, как я могу её отдать замуж за кого-то.

— Поди, а то до греха недалеко, — мягко сказал я.

Нехотя девушка развернулась и пошла на выход.

— А, может, я с тобой желаю всем сердцем, — тихо пробурчала Анна.

Но я-то слышал…

О том, что есть уже на Руси какой-то напиток, который когда-то привезли англичане, и который сильно нравится Наталье Кирилловне, мне сообщила Анна. После некоторых расспросов я понял, что имеется в виду какао.

Пока что это редкость даже в колониальных странах, не говоря уже о России. Но, как это часто бывало, большие деньги и положение решают любые вопросы доставки.

Через час, когда на столе стояло какао в такой посуде, что хотелось наречь её супницей, да ещё исходил дымок от свежих кренделей, посыпанных тростниковым сахаром.

И через еще две минуты ко мне привели её… Ту, кто волею моей, пусть и не знает того, не стала царицей. Я меняю историю и стоящая напротив меня женщина — тому доказательство. И я уже шагаю и топчу своих бабочек. Что ж… Путь далек, а бабочек еще много.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: https://author.today/work/490129