Слуга Государев 2. Наставник

Глава 2

Москва

13 мая 1682 года

— Поверх голов, пали! — скомандовал я, как только мы спокойно вышли за ворота и нам дали построиться.

Уж не знаю, почему бунтовщики не попробовали навалиться всем скопом, как только ворота открылись. Я бы приказал это сделать. Правда я не допустил бы такого разгильдяйства в своем полку.

Возможно бесовы дети, воры, испужались, что со стен на них смотрели стволы пищалей? Не знают, курвы, что там же были подготовлены две небольшие пушки, которые удалось затащить наверх. Но вот их как раз-таки бунтовщики видеть не должны были. До поры…

Но ведь другого шанса у той пёстрой толпы, что стояла у стен Кремля, может и не случиться. Да какая там толпа, это сброд! Каждый из них по отдельности может быть каким угодно, может и неплохим бойцом, и смелым, умелым.

Но если мы говорим об организации, об армии, то, несомненно, срабатывает поговорка: один в поле не воин. А пока у бунтовщиков отсутствует организованность, то там практически каждый сам за себя. К слову сказать, чуйка сработала, что-то изменилось все же у стрельцов. Не страшаться уж так, как того мне хотелось.

Будто бы первоклассники спорят, а у одного первоклашки за спиной курит брат. И если что, так точно помощь будет. Но кто этот брат курящий у бунтовщиков?

— Вторая линия! — приказал я, когда прозвучал первый предупредительный залп.

Стрельцы достаточно скоро сменили друг друга. Первая линия стала спешно перезаряжать ружья. Я не спешил стрелять. Не для этого мы выходили из Спасских ворот.

Было видно, что бунтовщиков становится всё больше. Отряды, которые дежурили у других ворот Кремля, подтягивались на Красную площадь.

Я назначил сразу трех стрельцов ответственными за наблюдениями за Броневицкими воротами. Мне внизу не видно., но знать, когда стременные будут входить в Кремль важно.

— Идут! Стремянные идут! — прокричали со стены.

Значит, всё правильно было сделано и своевременно. Теперь, пока бунтовщики поймут, что к чему, когда найдутся умники, которые скажут, что мой отряд сейчас действует только для отвлечения, конные стрельцы уже войдут в Кремль. Да и они отнюдь не беззубые. Если бы ещё не были отягощены телегами и пушками, так и вовсе отвлекать не надо было бы.

Глебов то ли докладывал, то ли хвастал, что в имуществе полка имеется. Даже завидно стало. Единственный стрелецкий приказ, у которого есть своя артиллерия. Мы, красные кафтаны, вроде бы так же щи не лаптем хлебавших, ни одной пушки. Так что стременные могут ой как сильно огрызнуться!

А вот мне нужно было быть аккуратным..Напротив нас, метрах в ста, уже выстроилась линия из бунтовщиков. Их было раза в два больше, чем нас. Но с этого расстояния никто стрелять не будет. Однако, чтобы не пролилась вновь кровь, я приказал:

— На стене — пушки готовь!

Обернулся, посмотрел на стену. Демонстративно орудия были выдвинуты к самому краю. Теперь уж бунтовщики их обязательно должны увидеть. Увидят, и не посмеют думать о глупостях.

Стрелецкая масса и вправду заволновалась, загудела. Артиллерия — это совсем другой уровень противостояния. И пусть у нас пока всего две пушки, но и они способны нанести такой урон, что мало не покажется. А ведь уже снова готовы и стрелки.

— Стояние на Угре, — сказал я [стояние на Угре 1480 года, когда ордынский хан Ахмат и русский царь Иван Великий так и не вступили в решающее противостояние, простояв, татары ушли].

Действительно, складывалось впечатление, что вот так мы можем простоять и несколько дней. И мы не можем наступать, и бунтовщики не горят желанием этого делать.

— Стремянные уж заходят! — сообщили с кремлёвской стены.

Им там было видно, как через Боровицкие ворота шли чередою конные стрельцы.

— Пушки! У бунтовщиков пушки! — тут же, глянув вниз, прокричали со стены.

А вот это уже неприятно. Воры подтаскивали артиллерию. Сразу четыре пушки. Да они сметут и меня и мой отряд. Картечью можно ударить на сколько? На метров триста, точно. И то, это вроде бы как ближняя картечь. А дальней и того… С пятиста метров.

— Бах-бах-бах! — вдали, там, где должна заходить колонна стремянных, прозвучали выстрелы.

Ну, да никто и не рассчитывал, что их прибытие совсем уж гладко пройдёт.

— Пушки поверх голов, пали! — выкрикнул я и сразу же отдал следующий приказ: — Стрельцы, возвращаемся в Кремль. Вторая линия на прикрытии!

— Ба-бах! — выстрелили пушки.

И даже можно сказать, что не образно, а что ни на есть по воробьям. У Кремля было очень много воробьёв. Сейчас, наверное, меньше — перепугались птички, не привыкли к шуму.

— Ба-ба-бах! — всё-таки бунтовщики выстрелили нам вслед из ружей.

Послышались выкрики. Какие-то шальные пули добрались до прикрывавшей наш отход второй линии.

— Бах-бах-бах-бах! — ответили со стен Кремля, а также уцелевшие второй линии.

Но приказ я не отменял: мы вышли отвлечь внимание бунтовщиков от заходивших в Кремль. Ещё не хватало дождаться, когда противник откроет огонь из пушек.

Ох, мало было у меня сил, нужно было брать под свой контроль Пушечный приказ. Там не так чтобы и много пушек должно было оставаться. Да и у самих стрельцов пушек почти и нет. Как видно, даже дюжины орудий бунтовщикам достаточно, чтобы зажать нас хотя бы и у Спасских ворот.

— Потери? — выкрикнул я, как только дождался последнего бойца и сам зашел во внутрь Кремля.

Я выходил на вылазку первым, возвращался последним. И теперь меня не поняли, а только смотрели, как на иноземца — чего-то лепечет, мол, на своём. Разве нет ещё такого слова в военном лексиконе, как «потери»?

— Раненые, убитые? Десятникам доложить! — изменил я формулировку приказа.

Убитых может и не было. Хотя я видел, как троих бойцов несли на руках. Но раненых была чёртова дюжина, тринадцать бойцов.

— Лекарей! — кричал я.

Между тем и сам сразу же подбежал к одному из бойцов, что лежал и не подавал признаков жизни. А, нет… Шевелится.

— Снимать с него кафтан! — приказал я рядом стоящим стрельцам.

Пока они стаскивали с него одёжу, я уже смотрел другого. Этот тоже лежал, но у него проникающего ранения не было, пуля застряла, не пробив грудную клетку. Вот только от того было не легче. Пуля попала в районе сердца, остановила кровяной насос. Прикладываю два пальца к сонной артерии… Пульса нет.

— Преставился Козьма! — сделал своё «экспертное» заключение один из стрельцов.

Ещё двое бойцов нагнулись, посмотрели в безжизненные глаза бойца и перекрестились. Я же в это время не снимал с него кафтан — я разрезал его, как и подкафтанник, и рубаху. Удар… сложив две руки в захват, ударил в район сердца.

— Раз, два, три, четыре… — отсчитываю нажатия.

— С чего же ты, полковник, мучаешь его? — сетовал тот стрелец, который первым определил смерть своего побратима.

Я слушал лишь краем уха. Некогда мне на их вопросы отвечать! После тридцати нажатий и искусственного дыхания сердце не запустилось. Я повторил процедуру.

— Пальцы на жилу шейную положите кто-нибудь! Как забьётся жила — мне сказать! — приказывал я, продолжая совершать реанимационные мероприятия.

— Так стучит жила! Богу слава, стучит! — удивлённо сказал стрелец, который приложил даже не пальцы, а всю руку на шею стрельцу. — Чай ожил!

И тут безжизненные глаза бывшего мертвеца стали шальными. Зрачки стрельца бегали туда и сюда, он явно не понимал, что с ним происходит. Да никто не понимал, кроме меня.

— Нынче жить должен! — сказал я, слезая со стрельца и усаживаясь прямо на брусчатку.

Нет, не физически мне было сейчас тяжело, морально. Хотя, конечно, реанимация вручную, особенно, если долгая — это почти тренировка в спортзале.

— Что иные раненые? — спросил я.

— Живы будут. За лекарем-немцем ужо послали, — отвечал мне стоящий неподалёку дядька Никонор.

— Хто ж ты такой, Егорка? — прошептал дядька.

И не знаю, почему я вообще понял сказанное. Может, даже не услышал, прочёл слова дядьки по губам — он выдохнул это, почти как обращение к небесам.

Внутри ёкнуло. Конечно, меня здесь не могут заподозрить в том, что я — человек из будущего. Но ведь и бесом же объявить могут! Мало ли примеров из истории?

— Святы Боже, святы грешны! — бормотал другой стрелец.

Та-а-ак. Интересно, конечно, какие сейчас обо мне поползут слухи. А и пускай! Конечно, если будут говорить о том, что я спас стрельца, а не выдумывать, что я провёл какой-нибудь ведьмовской ритуал.

Уверен, что популярность будет мне только на руку. За то короткое время, что я пребываю в этом мире, я уже даже снискал себе прозвище. Так пусть «Кровавый полковник» сменится на какое-нибудь иное, более благоприятное. С церковниками бы ещё из-за этого не поссориться. Как только свободная минутка найдётся, обязательно нужно бежать в церковь и хоть до шишек на лбу молиться. Тут даже вросшего креста может быть недостаточно.

— Да пустите меня! Повелеваю вам, — услышал я голос Петра Алексеевича. — И не смейте матушку мою держать!

Встав с брусчатки, я пошёл в ту сторону, откуда раздавался звонкий мальчишечий голосок. Интересно, изменится ли голос Петра с возрастом. Тон-то у него и сейчас повелевающий. Но вот басовитости мужеской пока не хватает.

— Матвеев! Ты дядька мне, но дядьев хватает! И матушку не тронь, говорю тебе! — тон государя был настойчив.

На ступеньках Красного крыльца стоял Пётр, чуть выше его стояла женщина. Симпатичная… Вот ей-богу, если бы такая встретилась мне в прошлой жизни, мне, мужику седовласому, то непременно обратил бы внимание. Сейчас же приходилось заставлять себя отворачивать взгляд. Не следовало на царицу смотреть не только потому, что она мать государя, но и потому, что я, отрок, никак не могу смотреть на женщину за сорок этаким мужским взглядом.

Нет-нет! Нынче мне пристало любоваться юными девицами. И как только я подумал об этом, молодой организм отозвался. Непривычные, забытые, но несомненно приятные ощущения.

— О! Полковник, доложи всенепременно своему государю, когда головы бунтовщикам рубить будем! — потребовал Пётр Алексеевич, увидев меня.

— Ваше Величество… — я поклонился.

— Вот! Изнову, величеством меня прозвал! — воскликнул юный государь. — Слыхали, да?

— Отвечай царю! — потребовал стоящий рядом с Петром Матвеев.

Только что сам Артамон Сергеевич отхватывал. На мне отыграться что ли решил?

Тут же рядом с Петром Алексеевичем был и Ромодановский, и Языков, и… На крыльце стояли ещё пятеро бояр. Несложно догадаться, что это Нарышкины делают попытку вырваться из своего заточения.

Родственнички приспособили Петра Алексеевича как таран, чтобы пройти за заслоны, которые выставили бояре Триумвирата. Всё-таки норовят использовать государя в своих целях. А после потомки удивляются, почему русские цари были такие обозлённые. Так ты поживи в условиях, когда тобой пытается манипулировать каждый второй! А ещё меж собой строят козни, интриги.

— Пётр Алексеевич, государь, главное, что мы не проиграли. Полк стремянных стрельцов на вашу защиту такоже стал, как и ранее мой полк. И иные приходят, дабы оборонить тебя, твоё Величество, — пространно говорил я. — Объявлен указ твой, величество, о скликании войска посошного. Полки иноземного строя скоро возвернутся. А они за тебя, государь.

А просто нечего было конкретно доложить Петру Алексеевичу. Ситуация-то всё ещё висит в воздухе. Но тут время работает на нас. Остается только обнадеживать и государя и остальных. Ну не говорить же, что я предполагаю попытку штурма. Что нужно еще некоторых бунтовщиков убить. И на некоторые уступки идти придется, чтобы меньше кровь пролилось.

— Полковник, память у меня крепкая… Ты спас меня. Токмо сердит я за то, что по твоей милости ударился головою, — сказал юный государь. — Служи и дале с честью!

— Не сомневайтесь, ваше величество, — сказал я и поклонился.

— Смешной ты… Ваше… Но нынче же… требую почестей для матушки моей и дядьев! — Петр быстро переключился на Матвеева и других бояр.

Я же понимал, что наступил новый кризис. Ну никак не получается добиться единства внутри периметра Кремля. Вот и Нарышкины теперь собираются вернуться.

— Бояре, дядьки мои, потребно мне волю вам свою сказать! — сказал Пётр Алексеевич и степенно, явно подражая чьей-то манере, стал подниматься по лестнице наверх. Было забавно наблюдать, как смотрят ему в спину Матвеев, Ромодановский, Языков — всем им пришлось подчиниться. Прозевали тот момент, когда Петру удалось выскочить из своего заточения. Теперь, прилюдно, не имеют никакой возможности указывать государю, что и как ему делать.

И вот тут, с одной стороны, я рад за Петра Алексеевича, с другой же — понимаю, что Нарышкины стоят на крыльце не зря.

— Егор Иванович, ну ты и дал! — с восхищением сказал Никита Данилович Глебов, подойдя ко мне, когда все бояре удалились в хоромы.

Я не стал у него уточнять, о чём именно он. Было два варианта, но вряд ли сейчас полковник Глебов говорил о спасении стрельца. Я говорил с государем!

А вот Глебов в этот момент, как и все стоящие неподалёку стрельцы, стояли склонённые в поклоне и не смели посмотреть на царственную особу. Моё общение с власть имущими этого времени либо позволит мне возвыситься, либо же погубит меня. Хотелось бы первый вариант развития событий.

— Твой полк пришёл весь? — спросил я у Глебова.

— Так и есть, все пришли. Детишек отправили, яко и ты совет давал, в Троицу. Готовыя усадьбу спасать да серебро на том зарабатывать, — сказал стремянной полковник.

И мы с ним направились к кремлёвским конюшням. Там было немало различных строений, один из домов я решил использовать как штаб. Пусть у бояр будет свой штаб, так сказать, стратегический. Вот только нужен и оперативный.

— Как посмели вы, бояре, допустить, что унучка моего чуть было не убили?

Как только боярское представительство зашло в царские хоромы, начался спор. Выразителем всех интересов Нарышкиных был пожилой Кирилл Полиектович.

— А что сделал бы ты, Кирилл, кабы бунт унять? Какие силы у тебя? — взревел Ромодановский.

— Мне стрельцы повинны подчиниться! — ещё более громко выкрикнул Долгорукий.

— Токмо не подчиняются, — негромко, но зло сказал Матвеев.

— Будет вам всем! — закричал Пётр Алексеевич.

— Государь прав. Негоже нам лаяться, — примирительно сказал Иван Языков.

Все замолчали. В иной ситуации ссора разгорелась бы таким пламенем, что не хватило бы и всей воды в Москва-реке, чтобы это пламя потушить. Вот только сейчас, когда Кремль, по сути, в осаде…

— Примириться потребно! — спокойным голосом, даже и просящим, сказал тогда Кирилл Полиектович.

— Добре, в наши же дела не вникайте, — потребовал Матвеев.

Артамон Сергеевич смотрел на Петра Алексеевича. Боярин прекрасно понимал, что если он сейчас начнёт откровенно затыкать Нарышкиных, то государь может взбунтоваться. Но ведь не так уж и важны сейчас Нарышкины. И была бы возможность, он бы вывел их всех за пределы Кремля, чтобы бунтовщики растерзали — отвели бы душеньку да успокоились на том. Однако придётся выдумывать что-то более изощрённое.

Хватит того, что Матвееву приходится делить власть с Ромодановским и Языковым. Более никого в ближники Петра Алексеевича Матвеев пускать не желал. Артамон Сергеевич уже почуял вкус власти.

— Матушка, — обратился Пётр Алексеевич к царице. — Всё же верно? Всех примирил?

Царица смутилась от вопроса своего сына. Стало понятно, кто нашептал, что необходимо всех примирить. А прежде всего, что необходимо вызволить Нарышкиных. Придётся чуть позже Наталье Кирилловне выслушать всё, что по этому поводу думает Матвеев. А уж он знает, как сказать, что и остолбенеешь.

— Я желаю, кабы полковник тот в дворяне записан был! — сказал Пётр Алексеевич.

— Государь, да не можно столь много ему давать за раз. Пущай проявит себя ишо! — сказал Матвеев.

И это было первое, с чем согласились абсолютно все присутствующие. Может быть, только слегка разочаровался сам государь. Но царю, по молодости лет, просто нравилось использовать свою власть. Менять судьбы людей, будто бы переодевая и переставляя потешные кукольные фигурки.

Я ждал, когда над всеми воротами Кремля, за исключением только Тайницких, появятся красные стяги. Это был знак, что все готовы к проведению операции.

Некоторое волнение поселилось внутри меня. Но, прислушиваясь к внутренним ощущениям, тревожности и зловещих знаков не заметил.

Так, лишь мандраж, словно перед выходом на сцену или перед очень важным экзаменом.

— Начинаем! — приказал я.

— Давай, братцы, выходим! — азартно закричал Никита Данилович Глебов.

Мы договорились, что он всё-таки будет сейчас моим заместителем.

Пришлось мне намекнуть Глебову, что я вхож в дела боярские. Да и то, что я без страсти разговаривал с самим государем, помогло ему оценить, кто я таков. Это решило вопрос субординации — и ни у кого больше не возникало вопросов, почему я имею право приказывать. Да потому что действую! Потому что делаю это без сомнений!

— Бах! Бах! — одновременно у всех ворот, где стояли бунтовщики, послышались выстрелы.

— Выходим! — скомандовал я.

Массивные, куда даже большие, чем Спасские, Троицкие ворота распахнулись, словно малая калитка. Постарались стрельцы. Отряд в три сотни конных стрельцов, а также двух сотен стрельцов Первого стрелецкого приказа, посаженных на телеги, быстро покинул Кремль.

Дежурившие тут бунтовщики опешили, когда вышла такая армия. Да, по нынешней ситуации это армия. И вот, как мыши от банды матерых котов, бунтовщики разбегались.

— Бах! Бах! — прогремели выстрелы.

Я обернулся. Стреляли стремянные, как я и ждал. Одна организованная группа бунтовщиков сгруппировалась у двух пушек. Вот их и нужно было забрать. Мы так стремительно вышли из ворот, что зарядить орудия те не успели. А теперь это наша артиллерия!

Отряд стремительно двигался по улицам Москвы. Усадьбы Ромодановского и Языкова были недалеко друг от друга. Там же и Афанасий Нарышкин оборудовал только неделю назад полученную им усадьбу. Вот к ним мы и двигались.

И не просто шли. То и дело стрельцы взмахивали руками, раскидывая листовки, чтобы донести до люда московского правду. Шли и сметали любых праздношатающихся стрельцов, а вот откровенные банды…

— Бах! Бах! — открыли огонь стремянные.

Была у нас договоренность, чтобы стрелять без сомнений в любого, кто будет заподозрен в мародерстве. Пусть знают, боятся!

— Воно! Грабят тати! — закричали впереди.

Я приказал им стоять и кивнул Прошке.

— Сто-о-ой! — заорал горластый Прохор, дублируя приказ, так, что я стал беспокоиться, как бы перепонки у меня не лопнули. — Сто-о-ой!

Зато дошло до всех и быстро. Колонна остановилась. С телег сразу же спрыгнули краснокафтанники, стремянные стрельцы оцепили место. Дымилась уже усадьба Нарышкина. Доносились крики и со стороны усадьбы Языкова.

Бунтовщики гуляли… Добре же! Теперь время отвечать за игры!

От автора:

Ностальгия по СССР — это ностальгия не по утраченному прошлому, а по утраченному будущему. Попытка понять, а что если… Попаданец в Горбачева в 1985 году. https://author.today/reader/388498/3585418