Слуга Государев 2. Наставник

Глава 12

Москва

14 мая 1682 года

В доме Ивана Михайловича Милославского царило уныние. Особенно хмурыми, чуть ли и не рыдая в голос, сидели сам хозяин усадьбы и его племянник Пётр Толстой. Старший из Милославских и вовсе считал, что всё кончено, что нужно сдаваться на милость Нарышкиным. А Пётр горевал по разорённой усадьбе. Он был бы не против сдаться, но только если вернут ему его благосостояние, его сундуки с серебром.

Ну не раздал в полной мере Петр Андреевич Толстой долги стрельцам, есть такой грешок. Тем более, что никакой премии не получили те из стрельцов, которые решили вступиться за Нарышкиных. И эти деньги осели в сундуках Толстого. А теперь… ни серебра сворованного, ни собственного, ничего.

Ч самого утра стрельцы, обороняющие Кремль, совершили вылазку и разграбили усадьбу одного из главарей бунтовщиков. Петра Толстого на месте не было. А и был бы он — так ничего бы не сделал, может быть, только сам бы пострадал.

На собрание мужчин, прежде всего своих родственников, с презрением взирала Софья Алексеевна. Она была полна решимости, она еще не чувствовала себя проигравшей.

— Что молчите, мужи многомудрые? — не без сарказма спросила Софья Алексеевна.

— А я своё слово сказал, — прорычал Иван Хованский.

Он был единственный, ну может еще в какой-то степени Василий Голицын, кто не окончательно растерял боевой дух. Правда была разница: Голицын думал умом, а Хованской только лишь чувствовал сердцем. Старик-воевода решил спеть свою лебединую песню и сдаваться никак не желал.

— Желаешь кровью залить Красную площадь? — повышенным тоном спросил Василий Голицын.

— А иного и не дано, — зловеще усмехаясь, отвечал Хованский.

— Тут иначе нужно. В Измайлово скакать, подымать поместных. Подкупать рейтарские полки. Хоть бы и всю казну на то тратить. Они могут перекрыть все потуги кремлевских сидельцев. А еще, потребно пускать в Кремль все больше людишек. Разоружать и пускать. Снеди там на седмицу, не больше. И буде много людей, через две седмицы завоют, — предлагал очень здравое решение Голицын.

— Еще кто скажет? — спросила царевна.

Кроме Голицына и Хованского, остальные вжали головы в плечи. Софья вновь с презрением посмотрела на собравшихся мужчин. Никто ничего толкового не предлагал. Да и сама Софья Алексеевна прекрасно понимала, что бунт был хорош только до тех пор, пока не установилось шаткое равновесие сил.

Если бы удалось с ходу прорваться в Кремль — то и можно было бы думать о победе и установлении своих порядков. Теперь же приходится идти на попятную. Ну или действовать. Два варианта были предложены. И, конечно же, Софья склонялась к тому, что предлагал ее любимый. Но прекрасно видела, что Хованский своего уже не отдаст.

Да и подкупить поместных, как и рейтаров, сложно, если возможно. Уж кого-кого, а конных стрелков, рейтаров, в России холили и лелеяли, лучшее давали. Это еще блажь покойного царя Алексея Михайловича. Так что эти воины кусать руку, которая их кормила, не станут, им ненавидеть трон не за что. Да и немало среди рейтаров дворян, которые прекрасно понимают, что происходит.

— Призываю тебя, князь Хованский, сложить оружие и просить милости у государя нашего, — неожиданно для многих жёстко и решительно сказала Софья.

Она сделала попытку урезонить буйного воеводу. Однако, Иван Андреевич Хованский посмотрел ненавидящим взглядом в сторону царевны. Он просто не мог сложить оружие. Это было бы уро́ном чести, да и чем ещё такая сдача увенчается, как не казнью его?

Именно он больше всех измарался в крови. Это он вдохновлял бунтовщиков, сыпал обещаниями. Он уверял мятежников и клялся, что впереди лишь только победа. Что получится взять Кремль, а уж тогда все, кто эту победу завоюет, могут забирать себе из Кремля всё, на что только глаз ляжет. И без того прозвище Тараруй приклеилось, еще одно не выполненное обещание от Хованского, и все — с него смеяться будут в лицо.

После таких слов Хованского, после таких действий, даже если последует помилование от государя, Хованского всенепременно казнят. А если обещанного многажды штурма не будет, так сами же бунтовщики скинут его на копья.

— Не бывать тому! — прорычал теперь Хованский, извлекая саблю. — Ружье свое не отдам никому. Сгину, а не отдам!

Пятеро монахов, состоявших в свите Софьи Алексеевны, даже не понять как именно, но успели прежде извлечь свои клинки. Рясы у этих монахов были сшиты на специальный манер, чтобы не мешать тому. И теперь монахи-воины четко следили за каждым движением воеводы, готовясь атаковать.

Хованский рычал, как зверь. Он смотрел на Петра Андреевича Толстого, ожидая, что и тот взбунтуется. Ведь Пётр также призывал к бунту, стоял перед стрельцами. И все знают, что он — один из зачинщиков.

А вот другие — глава клана Милославских, Софья, Василий Голицын, Шакловитый — все они стояли в стороне. И, если что, могут попробовать оправдать себя. Да и сделают это, если все вины получится свалить на воеводу.

— Трусы! Яко же вы трусливы! — рычал Хованский.

Князь отступал к дверям, воинственные монахи словно выдавливали его из комнаты.

— Ступай, князь! Чинить преграды тебе не станем! — милостиво позволила Софья Алексеевна, и голос её звенел.

Резко развернувшись, быстрым шагом Иван Хованский пошёл на выход из дома Ивана Милославского. Ему действительно никто не чинил преград. Те стрельцы и вооружённые дворовые люди, что находились в усадьбе, даже расступались перед Иваном Андреевичем Хованским.

А он шел, зло и с презрением смотрел на всех окружающих. Прекрасно понял князь, что его подставляют. Но игра, как он был уверен, еще не закончилась. Он будет штурмовать Кремль. И когда лично начнет рубить Нарышкиных, Софья сама прибежит, милости простить станет.

Уже скоро Иван Андреевич Хованский, вскочив в седло, словно и не был в годах, помчался прочь.

— Ну? А вы сумневались? — ухмыляясь, спросила Софья.

Пётр Толстой и Иван Милославский не поняли, о чём именно говорит царевна. Выпученными глазами они смотрели то на Софью, то на Голицына, не понимая, что сейчас произошло. Другие так же хлопали ресницами, не догадываясь, почему Софья Алексеевна весела.

— Мы пойдём в Кремль и скажем, что Хованский — всему зачинщик. Что это он не давал нам приехать в Кремль, осаждая Новодевичий монастырь, — принялась разъяснять свою интригу Софья Алексеевна.

Даже в таких сложных условиях царевна искала выгодный для неё, как и для её сподвижников, выход. Она прекрасно понимала, что Хованский теперь не остановится ни перед чем. Обязательно случится приступ Кремля. Недаром Хованский вовсю к нему готовится.

И тогда-то и выйдет, что Софья Алексеевна отговаривала Хованского от преступных действий. И она вовсе ни при чём. А там можно будет договориться даже хоть с самим Матвеевым. Тем более, что имеется ряд доказательств участия в бунте патриарха. И владыко обязательно станет на сторону Софьи Алексеевны.

— Вот как нынче же… Кожный из нас и отговаривал воеводу. Со слезьми просили его. А он шаблю обнажил, да угрожал мне, девице, — объясняла Софья.

— И откуда все взялось у бабы? — не сдержался и высказался Иван Милославский, восхищаясь своей племянницей.

— Когда ж едем в Кремль? — спросил Василий Васильевич Голицын.

— А после первого приступа и пойдем. Извещу патриарха, кабы он готовил новый крестный ход, а мы после присоединимся к владыке и войдём с ним в Кремль, — сказала Софья.

Даже и своему любимому, Василию Васильевичу Голицыну, Софья Алексеевна до конца не раскрывала суть своей интриги. Хованский мог по-разному себя повести. А от этого решение и зависело. Голицын же думал, что прямо сейчас стоит рвануть в Кремль и прикинуться, что он, как и Софья Алексеевна, и Милославский — жертва бунта Хованского.

— Ежели сейчас мы в Кремль поедем, то и приступа никакого не случится. Бунташные стрельцы могут не решиться пойти в сечу, — продолжала разъяснять Софья Алексеевна.

Они смотрели на неё в удивлении, но без всякого следа недоверия. Оставалось только поражаться коварству и находчивости царевны. Из такой оказии, когда поражение близко, она всё равно старается вытянуть победу. Или, по крайней мере, свести противостояние вничью. А это в данном случае, уже превеликая победа.

— Готовьте воззвания до бунташных стрельцов. От моего имени, что призываю их сложить оружие. Подмётные письма сии держать при себе, никому не давать читать. Но токмо же будет понятно, что приступ провалился — в сей же час подмётные письма повсеместно распространить, — приказывала Софья Алексеевна.

Она предполагала, что подобные листовки смогут сделать из царевны Софьи Алексеевны главного примирителя. И тогда, если она и не станет править Россией, то, по крайней мере, политический вес при себе будет иметь. Она же примеряла! А там… ещё можно бороться. И не было ещё на свете бессмертных людей. Мало ли, и Пётр умрёт от какой хвори?

Нарышкиным свара не нужна. А ещё Нарышкины не должны пойти на углубление конфликта. Ведь у Милославских хватает сторонников ещё и в среде поместных дворян и бояр. Так что примирение неизбежно. Да и какое примирение, ежели не ссорились? Хованский — вот первопричина всех бед и бунта. Ну, а что до Толстых… С ними нужно кончать, хоть и родственнички. Их лица слишком часто мелькали на сборищах стрельцов.

Сотники и другие командиры отрядов нависли над большой картой укреплений Кремля. Были тут и стрельцы моего полка, стремянные, командиры отрядов боевых людей бояр, командиры немецкого ополчения из Кукуйской слободы.

Два подростка, один десятилетний, другой пятнадцатилетний, также стояли здесь, у стола. Причём, если другие теснились, толкаясь плечами, то царь Пётр Алексеевич и возможный второй царь Иван Алексеевич — тесного соседства не имели и занимали целую грань стола, как четыре взрослых мужа.

А нет — ещё Григорий Григорьевич Ромодановский ни с кем не толкался плечами. Кто ж его, князя, толкать будет! Но пришёл же Григорий Григорьевич, делегировали его от Малой Боярской думы.

Впрочем, к присутствию Ромодановского я отношусь, скорее, положительно. Ведь речь идёт не о том, чтобы мне самоутверждаться или тешить своё самолюбие. Вопрос о главном сражении «кремлёвского сидения».

— Всем ли понятно, где чьё место? — спросил я.

Кто смолчал, а кто кивнул, вот и весь ответ.

— Что скажешь, боярин? — обратился я к Ромодановскому. — Ты, яко мудрый воевода, подскажешь чего?

Умные люди от дельных советов не бегают. Я действительно искал ошибки и прорехи в своём плане обороны Кремля. И считал, что если многоопытный Ромодановский увидит какую-то оплошность, то лучше пусть её произнесёт, так сказать, мокнёт меня носом. Зато вовремя недочёты все исправим.

Ведь я человек, конечно, опытный. Вопрос только, какой это опыт. Можно даже сказать, что я оборонял крепости или что-то похожее на них. Но в моём распоряжении были крупнокалиберные пулемёты, миномёты, снайперы и автоматы с оптикой. Были там дроны, которые показывали все передвижения противника. Это, конечно, другая специфика, немного имеющая общества с современностью.

— Твои быстрые сотни — зело мудрёно… — после долгой паузы неспешно стал говорить Ромодановский, расчёсывая пальцами свою бороду. — Токмо вылазка — зело опасное дело. В ином же и не скажу ничего дурного али сомнительного. Но я буду стоять недалече. И коли что не так… То мне брать под свою руку всех стрельцов.

После этих слов я даже удостоил Ромодановского поклоном. Я-то подозревал, что он захочет критиковать меня. Причём, если на «экзамене» я не страшился почти никаких вопросов, то здесь, где присутствует государь, всё-таки есть мне разница, что выслушивать, критики опасался больше всего.

Ведь учитель для своего ученика должен быть авторитетом непререкаемым. И подобная, пусть скупо выраженная, похвала от Ромодановского многого стоит.

Впрочем, я для него тоже уже сделал немало. Как минимум, Григорий Григорьевич меня поблагодарил за то, что я стал виновником примирения его с двоюродным братом. Они нашли общий язык и поделили спорные земли. Ну а я, стало быть, спас нынче горячо любимого родственника. И по всем здешним понятиям Ромодановские мне должны.

Признаться, я бы не отказался и от небольшой доли того, что они там делили со своим братом. Правильно говорят, что аппетит приходит во время еды. И той почти тысячи рублей, огромнейших денег, которые мне достались в качестве доли за разграбленные, ну или спасённые усадьбы, уже и мало кажется…

— Проверим, яко все выучили знаки! — сказал я, подходя в угол комнаты, где лежали флаги.

— Красный! — сказал я, беря в руки красный флаг.

Указал рукой на сотника Алексея Матвеевича, командира боевого отряда Юрия Ивановича Ромодановского. Ему в подчинение я добавил ещё сотню боевых людей, не состоящих в стрелецких полках, но прибывших на помощь Кремлю.

— Зело трудно дело, потребна подмога, — верно ответил Алексей Дробатый.

Был ещё зелёный флаг — это обозначение, что участок не подвергается опасности. Жёлтый флаг означал, что противник намеревается атаковать данный участок стены. Были и другие цвета.

Найдя подзорную трубу, я намеревался находиться на Спасских воротах и оттуда командовать боем. Но с этим современным с оптическим прибором было бы не понять, что происходит на том или другом участке обороны. Ну, а с флагами более-менее всё ясно.

Флаги были все-то тряпицами. И не было ни времени, ни рациональной причины, чтобы что-то написать на материи, или же придать тряпицам правильные формы. Вот только царица, по всему видать, и не только она, лишиться одного-двух платьев. С кремлевских запасов тканей брали тряпицы.

Или бояре трусы цветные носят? И я лишил Матвеева трусов? Тьфу!

— Сотник Волкович, — обратился я к одному из командиров группы быстрого реагирования. — Какая цифра твоя?

— Другая! — ответил сотник.

Меня больше устроил бы ответ: «два». Но главное, что тот запомнил.

Всего было четыре группы быстрого реагирования, по сотне пеших бойцов и сотни стремянных, или чуть больше, в каждом оперативном резерве. И располагались эти группы, которые Ромодановский назвал почему-то «быстрыми сотнями», на стыке участков обороны. Они должны были усиливать либо же сменять обороняющихся при необходимости.

Я посчитал, что выставить всех на стены — это нецелесообразно и, возможно, даже будет больше мешать, чем помогать в деле обороны.

— Ваше Величество, — обратился я теперь к Петру Алексеевичу. — Будут ли у вас замечания?

Юный царь, с одной стороны, вспыхнул и возрадовался, что у него спрашивают о серьёзных делах, но, между тем, и растерялся. Что мне не понравилось, так это то, что он стал смотреть в сторону Ромодановского, ища у того ответа.

Понятно, что царь молод ещё, пока не избавился от привычки к опеке над собой. Ну ничего, будем это исправлять.

— А где я буду стоять и командовать войском? — озадачил меня вопросом государь.

— То у матушки своей спросите, Ваше Величество! — сказал я.

Нехорошо, конечно же, перекладывать со здоровой головы на больную проблему желания царя участвовать в военных делах. Однако, если здесь Пётр Алексеевич ещё к месту, пускай наблюдает, как принимаются решения, то допускать его к сражению никак пока нельзя.

А если шальная пуля прилетит? Да и юный государь станет мешать мне принимать решения. Задавать вопросы, из-за которых я упущу момент или, того хуже, засомневаюсь. И то, и другое в бою смерти подобно.

Однако первый контакт с Петром Алексеевичем у меня состоялся. И обучение царя началось. Не камерное, не с принуждением, а с тем, что действительно нравится ребёнку. Государь был причастен к большому делу. Он слушал, что говорили военные, он смотрел на меня и видел, что я лидер.

Ещё бы побольше придумать методик и различных игр, чтобы обучение вроде бы и скучным наукам проходило интересно и задорно.

— Ваше Величество, прошу пройти на урок, — сказал я царю, когда все частности Военного Совета были обсуждены.

Ребёнок насупился, нахмурил брови. Однако государь ничего не высказал в присутствии многих. Посмотрел на князя Ромодановского. Тот пожал плечами, мол, нужно.

Пётр Алексеевич быстрым решительным шагом направился из штабной комнаты. Сейчас его вид и поведение оказались даже где-то комичными. Но я как представил, что что-то подобное изобразит уже взрослый человек… Брр…

— Если враг решится идти на приступ, я буду в царских палатах, — предупредил я командиров.

А это было уже адресовано всем командирам. Пусть видят, что моя власть реальная. Что самого царя учить иду. Уверен, что если кто и будет сомневаться, колебаться, чью сторону принять, вспомнит этот эпизод.

Выходя из комнаты, ещё раз посмотрел в сторону Ивана Алексеевича. Он продолжал стоять у карты и поразительно чётко словно вычерчивал линии. Ровно, словно под линейку проводил перпендикулярные кремлёвской стене линии. Мне кажется, или у этого парня есть склонность к рисованию?

Я приметил, что и на иконы он смотрит словно не на лики святых, а как будто оценивает рисунок. Тут же вспомнилось, что аутисты бывают разные. И некоторые могут быть очень даже талантливыми в какой-либо сфере.

Сейчас — точно нет. Мне ещё нужно наладить доверительные отношения с Петром Алексеевичем. А вот после я бы попробовал позаниматься и с Иваном Алексеевичем.

Я не психиатр и не психолог, но в жизни своей видел немало людей с нарушениями психики, в том числе и врождёнными. Иван Алексеевич — не слабоумный, не больной какой-то конкретной физической болезнью, которая должна была бы свести его в ближайшее время в могилу. Он просто немного не такой: заторможенный, с пустым взглядом, однозначными и всегда медлительными ответами. Самый что ни на есть аутист.

Так может, он способен быть великим математиком? Вон, какие чёткие линии рисует своим неухоженным пальцем, геометрия четкая. Или художником? Как минимум, нужно будет проверить на возможные таланты Ивана Алексеевича. И наверняка делать это придется мне, или никому больше не будет интереса.

А то, что Иван выглядит неухоженным — факт. Ногти не стрижены, с грязью. Сам чумазый, волосы нечёсаные. Уверен, что если бы стрельцы такого сына царя Алексея Михайловича увидели бы издали, не пообщавшись с ним, то сказали бы, что Нарышкины издеваются над подростком.

— А почему ты меня, полковник, величеством кричишь, да ещё и словно меня двое? — как только мы вышли из гостевого терема, спросил Пётр Алексеевич. — А почему этот великан за нами идёт? А почему…

— Ваше Величество, предлагаю нам чередовать вопросы, — обрисовывал я ученику последовательность урока.

— То как? Череду давать? — не унимался царь.

— Ты вопрошаешь — я отвечаю. Опосля вопрошаю я, и ты отвечаешь, — сказал я.

— Вот… и снова ты кличешь меня величеством, а после не кричишь величеством, на «ты» говариваешь.

— Величеством кличут государей иных держав, европейских. И то, как тебе больше понравится, так и буду называть, — спокойно, участливым тоном говорил я.

Из терема в царские палаты сразу со мной шёл Гора. И в этот раз он не канючил, что ему приходится быть чем-то вроде пугала. Он ушёл следом за государем! А вот это такая превеликая честь, что далеко не каждому дано. Благодарить должен меня Гора.

Так что я в данном случае решаю две задачи. С одной стороны, у государя появился такой охранник, что от одного вида становится страшно. С другой стороны, я закрепляю свои служебные отношения с Горой. Но не могу я допустить, чтобы в моей команде не было такого большого человека.

На самом деле, Горе даже не надо драться или как-то проявлять себя. Очень многие вопросы можно решать только потому, что Гора будет стоять за моей спиной. Или же это какие-то фантомные боли из прошлого? А если и так — так не вижу ничего плохого.

— Итак, Ваше Величество, давайте попробуем с вами позаниматься, — сказал я, когда мы вошли в класс.

Конечно, в ближайшее время я в обязательном порядке обустрою здесь всё так, чтобы можно было, действительно, интересно учиться. Как говорили в будущем, собираюсь использовать лайфхаки. Вот, например, чтобы выучить политическую или физическую карту мира, достаточно просто повесить её в туалете. Что-то похожее будет и у государя.

— Итак, Ваше Величество, давайте попробуем с вами рассчитать, сколько чего нужно для того, дабы прокормить один древний римский легион… Мы с вами вместе сосчитаем, после запишем, сколь нужно куриц, сколь овец, какое оружие, сколь оно стоит, во сколь серебра обойдутся люди, которые будут учить рекрутов… Всё-всё…

Именно такими педагогическими приёмами я и хотел увлекать Петра Алексеевича. Уже понятно, что он всё больше склоняется к военной службе. Будем отталкиваться от желаний подростка, чтобы развивать в нём в том числе и понимание государственной деятельности.

Сколько обходился древнему Риму легион, сколько нужно крестьян, чтобы прокормить такое количество военных. Таким образом мы подучим историю, арифметику, всё это запишем, то есть немного и письменами займёмся.

— Сие мне по нраву… Но сколь же многое потребно сделать, кабы легион воевал, — примерно через полтора часа непрерывных занятий с усталостью, но с горящими глазами говорил Пётр Алексеевич.

— Ещё, Ваше Величество, мы поговорим о том, как тот легион могут пользовать лихие люди. И что сделать, кабы он оставался верен присяге, клятвам своим.

— Вот! Так это же яко наши бунтовщики! — государь был рад своей догадке.

— Всё так, Ваше Величество. И коли мы будем ведать добре историю, меньше ошибаться станем. Ибо всё то, что нынче происходит, пусть и в ином виде, но уже было раньше с нашими предками, — я улыбнулся. — На сим урок наш кончился.

Задались вопросы, на которые я отвечал однозначно, явно интригуя своего ученика на будущее занятие.

— Сие мы пройдем после… А про иное я вам такое расскажу… нет, опосля, — отбивался я от начинающего нервничать мальчугана.

Вот еще урок! Нужно постараться сделать так, чтобы государь меньше нервничал, вернее умел себя сдерживать.

Надеюсь, что я взял правильную линию поведения с государем. Его нельзя учить, усаживая на учебную скамью. Он должен сам делать выводы, решать реальные задачи, с примерами из настоящего. И много-много дискуссий, давать молодому человеку высказываться, даже если он говорит явные глупости. Ведь без этого никогда не начнёшь говорить умные вещи.

Возвращался я домой в приподнятом настроении. Всё получается. Или почти всё. И очень много ещё впереди. Но я — наставник государя. Надолго ли? Может, начнутся вскорости козни, интриги, и меня обязательно попробуют оттащить от юного царя.

Но пока я здесь, пока я нужен боярам, пока у меня есть компромат на Патриарха нужно максимально использовать свои преимущества, пристрастить государя к нашим занятиям. И пусть потом попробуют отказать Петру Алексеевичу!

— Утомились? — в комнате меня встречала Анна.

— Утомился, а просыпаться придётся в ночи, — ответил я.

— Буде приступ? — проявила догадливость Анна.

— То мужеские дела! А за снедь — спаси тебя Христос, — сказал я, глядя на заставленный едой стол.

Что-то мясное дурманило ароматом из котелка. Душистый хлеб так и манил. А ещё лучок свеженький, зелёненький. Где только взяла? Мы же вроде бы как в осаде.

Но все вопросы лишние, когда поистине голоден. Я уминал жаркое, как говорят, за обе щёки. Запивал кваском и был поистине счастлив. Порой, человеку нужно очень малое для того, чтобы он ощутил то самое счастье.

— Прости меня, барин, укусила я тебя… — рядом стояла Анна, понурив голову. — Коли изнову лобызать уста станешь… кусать не буду.

Сказав это, девушка зарделась, глаза словно уронила на пол, отвернулась.

— Садись рядом, поешь! — сказал я, стараясь не рассмеяться.

Какие нынче лобызания? В полночь вставать надо, чтобы к утру готовиться отражать штурм. Так что поем и хоть сколько посплю. А уже меньше чем через пять часов, если верить внутренним ощущениям, при отсутствии часов, нужно будет вставать. А про лобызание — уже потом, после победы!

✅ Продолжение самой популярной серии о попаданце в Афганистан и Сирию. История о мужестве, отваге и доблести человека, верного своему долгу.

✅ Главный герой выполняет рисковые и опасные задания.

✅ На весь цикл действуют СКИДКИ https://author.today/work/371727