Сломленная истинная

Глава 70

Два дня спустя

Сижу в кресле у того самого специалиста. Теперь я знаю, что его зовут Эллар.

Он не похож на обычного целителя. Взгляд цепкий, словно в душу заглядывающий. Говорит мало, но каждое слово будто проникает под кожу.

Позавчера у нас состоялся разговор, после которого я позорно расплакалась. Причём всё началось с безобидного вопроса:

— Что привело вас ко мне?

— Не знаю… — смущённо протянула я, опустив взгляд, — просто больше не могу. Всё кажется бессмысленным. Даже дышать тяжело.

— Когда вы впервые почувствовали, что всё бессмысленно?

— Наверное… когда он сказал, что выбрал другую, — вырвалось из меня. — Но, если честно, это чувство было всегда. Просто раньше мне казалось, что у меня есть цель в жизни, что я нормальная, но... когда он... — Я закусила губу и зажмурилась, осознав, что говорю про Рейнарда.

Эллар не перебивал, ждал, когда я закончу мысль.

А я не смогла закончить, просто молчала и нервно хрустела пальцами. Потом попыталась выдавить из себя логичный ответ, но вместо этого спрятала лицо в ладонях и горько расплакалась.

Наш сегодняшний сеанс начался с того, что Эллар спросил у меня, почему я всё время оправдываюсь.

Я растерялась. Снова не знала, что ответить.

Долго смотрела в одну точку, собираясь с мыслями.

— Наверное, это привычка, — глухо произнесла я. — С детства. Если что-то не так — виновата я. Если плачу — истеричка. Если защищаюсь — неблагодарная. Поэтому я... стараюсь за каждое своё действие оправдаться. Наверное, мне кажется, если человек поймёт, что мной движет, то он не станет вешать на меня клеймо.

После этих слов мне стало тошно от самой себя.

Три дня спустя

— Что вы чувствуете, когда вспоминаете семью, в которой выросли? — задал вопрос Эллар, пристально глядя мне в глаза.

— Пустоту. И страх. Когда дядя поднимал руку, я всегда думала: если не двигаться, боль пройдёт быстрее.

— Что вы делали после того, как он бил вас?

— Пряталась либо в подсобке, либо в подвале. Сидела там до утра.

— Кто был рядом тогда?

— Иногда приходила Мира, приносила еду и гладила меня по голове, — произнесла я скрипучим голосом.

Я прикрыла глаза, вспоминая нас маленьких.

Мира была светом, единственным в моём детстве. А потом этот свет обжёг. Она предала меня. Прошло уже столько времени, а боль от её предательства всё ещё не стихла. Да, Артиан виноват не меньше, чем она, но его я почему-то смогла вычеркнуть из своей жизни легко. А вот Миру... Миру — с трудом. Наверное, потому что мы выросли вместе.

— Когда вы вспоминаете ту маленькую девочку, которую бил дядя, что чувствуете к ней?

Я долго молчала, прежде чем ответить.

— Жалость. И злость.

— Злость на кого? — мягко уточнил Эллар.

— На неё, наверное. Что не убежала. Что позволяла.

— А если представить, что рядом с вами сейчас эта девочка, напуганная и побитая… вы тоже разозлитесь на неё?

— Нет… — выдохнула я. — Наверное, обниму.

— Почему?

— Потому что ей больно. Потому что она маленькая и никому не нужна.

— Значит, вы понимаете, что она не виновата?

— Да.

— Тогда почему вы до сих пор наказываете себя за её боль?

Я опустила голову. Долго молчала. Не знала, что ответить.

Эллар не торопил. Просто сидел напротив, и тишина между нами была не гнетущей, а какой-то… целительной.

— Майя, — тихо сказал он, — вы не должны быть сильной всё время. Той девочке не хватило защиты тогда. Дайте ей защиты сейчас.

Четыре дня спустя

С утра Эш с утра принёс в постель свежеиспечённые булочки и сказал, что у меня глаза стали «менее рыбьи». Я не знаю, что это значит, но, наверное, комплимент.

На приёме Эллар спросил, кого я вижу, когда думаю о себе.

Я ответила — «никого».

Он кивнул, будто так и должно быть, и дал задание: подойти к зеркалу и хотя бы минуту смотреть на себя, не отводя взгляда.

Попробовала вечером. Не смогла. Глаза начали щипать.

Мне не нравится, как я выгляжу.

Почему-то глядя в зеркало, я вспоминаю Артиана.

Тогда, при первой встрече, он смотрел на меня так, будто перед ним богиня, случайно спустившаяся с небес.

И я… поверила.

Поверила, что могу быть особенной, что со мной всё в порядке.

А потом застала его в постели с Мирой и поняла, что никакая я не богиня.

Обычная. Наивная. Легко заменимая.

Шесть дней спустя

— Когда вы последний раз делали что-то просто для себя? — Эллар достал блокнот, сделал запись и уставился на меня немигающим взглядом.

— Я… не помню. Всё время чувствую, будто должна заслужить даже отдых.

— Кто вам это внушил?

— Никто, просто... — пробормотала я, дрожащей рукой проведя по волосам, — просто кажется, что если я хорошая, значит, меня можно любить. Если нет, то я пустое место.

Он кивнул, не отводя взгляда.

— А что значит быть «хорошей»?

— Не злиться. Не спорить. Делать, как просят. Не мешать.

— А если вы злитесь, спорите и не делаете, как просят — вы становитесь плохой?

— Наверное.

— В чьих глазах?

Я растерялась.

— В... глазах других.

— А в своих?

Я прикусила губу и отвела взгляд.

— В своих я… просто уставшая.

Эллар чуть улыбнулся.

— Значит, вы не плохая. Вы истощённая. Это разные вещи, Майя.

Он сделал ещё пометку в блокноте и продолжил:

— Когда вы впервые почувствовали, что любовь нужно заслуживать?

— Когда дядя бил. Если я слушалась, они с тётей могли не злиться. Если нет — наказывали.

— А если бы вы были послушной всё время, они бы стали вас любить?

— Нет, — ответ сорвался сам собой.

— Тогда, выходит, проблема была не в вас, а в них?

Я молчала. Горло сдавило спазмом, будто туда запихнули камень.

— Вам просто нужно было дать любовь, — тихо сказал Эллар. — Просто так.

Придя домой, я долго сидела у окна.

Пока трудно понять, помогает ли мне терапия. Одно знаю точно, что появилась цель — понять и принять себя.

Кларисса с Эшем окружили меня заботой, и я безмерно им благодарна. Даже дед не оставляет попыток наладить со мной контакт. Сегодня вечером спросил, не хочу ли я возобновить тренировки, я ничего не ответила. С головой бы разобраться.

Рейнард не появлялся. Ни слуху ни духу. И я не уверена, радуюсь ли этому...

Но... мне легче дышать, когда его нет рядом.

Десять дней спустя

Каждый раз, когда иду к Эллару, боюсь, что он скажет: «всё, хватит, с тобой всё ясно». Но он не говорит. Только слушает, иногда задаёт вопросы.

Сегодня я снова разрыдалась у него на глазах, когда он спросил, в какой момент я решила, что недостойна любви.

Эллар просто подвинул коробку с салфетками.

После сеанса я вышла и вдруг поймала себя на мысли, что мне хочется поесть заварных пирожных.

Наверное, это и есть прогресс.

Четырнадцать дней спустя

Я всё ещё не люблю себя. Но уже не ненавижу.

Сегодня Эллар сказал, что я начинаю слышать себя.

Я не уверена, что это правда, но… когда он это говорит, мне хочется верить.

После терапии мы с Эшем отправились к пруду. Он, как всегда, пытался меня развеселить.

— Слушай, — сказал, покосившись, — а если бы тебе дали шанс начать с нуля, кем бы ты стала?

— Птицей, — ответила я не думая. — Без памяти.

— Тьфу, мрачно как. Лучше ведьмой, у которой есть своя булочная.

Впервые за долгое время я рассмеялась.

Вечером мы все собрались в гостиной. Лэнд сидел у камина с книгой, Кларисса вязала, а Эш спорил сам с собой, кто сильнее — феникс или василиск.

А я просто сидела рядом и слушала, как трещит огонь, ощущая... Ничего не ощущая. И это не могло не радовать. Обычно меня накрывает тоска, и долго не отпускает. А сегодня... сегодня пустота, но такая тёплая, что ли.

Пятнадцать дней спустя

По совету Эллара я начала писать короткие заметки. Он говорит, что мысли нужно выпускать, иначе они застревают внутри.

Вчера записала: «Я не виновата в том, что я это я».

Просто так пришло в голову.

Когда перечитала, захотелось закрыть тетрадь и больше не открывать.

Эллар сказал сегодня, что прогресс — не тогда, когда становится весело, а когда перестаёт быть больно.

Он прав.

Но боль не ушла, просто затихла.

Я часто ловила себя на мысли, что у меня появляется интерес к жизни.

Я больше не валяюсь в кровати подолгу, не находя сил подняться. Наоборот, встаю раньше всех, помогаю Клариссе накрывать на стол, после завтрака часа два провожу в библиотеке деда, потом мы с Клариссой и Эшем ведём меня на терапию. К вечеру, как правило, я провожу время на заднем дворе, тренируясь. Во мне по-прежнему кипит тьма, требуя выхода, и хочешь не хочешь — приходится выплёскивать её. Такова цена подаренной силы.

Рейнард исчез. Мы с домашними о нём не говорили, будто его никогда и не было в моей жизни. Но так даже лучше.

Мы расстались окончательно и бесповоротно. Наверное, он понял, что с таким сломанным существом не обрести счастья. И он прав. Искренне желаю ему отыскать девушку, которая сделает его счастливым.

Завтра мой первый учебный день.

Волнительно до дрожи в пальцах.

С утра мы с Клариссой сходили на рынок. Она уговаривала купить что-нибудь нарядное, но я выбрала простое платье небесно-голубого цвета.

Знаю, мне выдадут форму, но всё равно хотелось быть красивой. Хотя бы раз — не ради кого-то, а для себя.

Вечером, когда я разбирала покупки, в комнату заглянули Кларисса и Лэнд.

Она — с чашкой чая и привычной мягкой улыбкой, он — с тем самым строгим видом, который обычно предвещает важный разговор.

— Майя, — начал дед, откашлявшись, — я тут подумал… Не хочешь попробовать поработать в Цитадели?

Я опешила.

— В смысле?

— После занятий. Пару часов, не больше. У меня есть ученики, которым не хватает наставника с живым взглядом и терпением. Возьму тебя внештатно. Не в ущерб учёбе, конечно.

— Ты… серьёзно? — спросила я, не веря своим ушам.

— Вполне, — кивнул он. — Ты способная, Майя. И, признаюсь, давно пора перестать сомневаться в себе.

Я закусила губу, вспомнив о Рейнарде.

— А он...

— Нет, Майя. Его Высочество больше не появляется в Цитадели. Можешь не волноваться.

Я выдохнула с облегчением.