Сфера времени

Praeteritum XVII

Август промчался со скоростью межпланетного челнока. У Фроси было такое чувство, что она не вылезает из седла: Муром — Герасимки — Борисоглебск, и так по кругу. Староста Фрол поначалу очень настороженно относился к новой деятельной хозяйке и её постоянным визитам, но скоро свыкся, смирился с неминуемыми переменами и с нестандартными идеями.

— Фрол, как вы готовите поля к посадке?

— Так и готовим, лес валим, пни корчуем, остатки сжигаем. На следующий год садить можно.

— И долго на одном поле садите?

— Лет пять, после оставляем, новое готовим, а старое отдыхает: травой да деревьями зарастает.

— А не удобряете отчего?

— Так это сколько навоза надо?! Удобряем только огороды.

— Слушай, Фрол! А в городе этого навоза горы, девать некуда. Вонь такая, что жить невозможно. Давай вы с моего двора всё заберете да по полям раскидаете. А я слух пущу. Есть у тебя желающие за серебро говнорями работать? С чужих дворов удобрение вывозить?

— Эхе-хе-хе, — не то закашлял, не то засмеялся староста, — так этого добра в Муроме столько, что, если за деньги вывозить, озолотиться можно, и будут ребята не говнори, а златари.

— Будут.

Так пропал у сотника весь конский навоз вперемежку со щепой и остатками мусора, а позже и нужник был вычищен до донышка. Потом засиял чистотой двор воеводы, а уж после Настасьиного «сарафанного радио» вся Кремлёвская гора пожелала у себя нечистоты убрать. Парень, что взялся удобрение на поля возить, за три недели заработал серебра столько, сколько его отец за полгода поднимал.

— Фрол, у вас оброк каждый сам за себя платит или общиной?

Староста почесал затылок.

— По зерну и шерсти одну треть от урожая. Ещё по куне с человека.

Фрося прикинула, сколько это денег получается, и воспряла духом. Все же четыре гривны, отданные ей свекровью, таяли, как весенний снег. В приданом наличных денег не было, а разменивать украшения Ефросинья считала дурным тоном. Лезть же в оставленную мужем казну без особой надобности не хотелось, что-то подсказывало, что раз банков в Муроме нет, то вот тот сундук с серебром и есть всё семейное имущество. На эти деньги приобрелась соль, покупалось молоко, масло и необходимые запасы на зиму. Из этих же денег Фрося рассчиталась с дворовым и кухаркой.

— А если мне, например, надо заказ мастеру сделать, то как лучше: в счет оброка или серебром в руки?

— Это надо с самим мастером решать. А что тебе надобно?

— Кирпичи. Двор замостить, хотя бы дорожки, да печь сложить.

— Пошли, поговоришь с гончаром.

Местный керамист был щуплый мужичок с крепкими руками. Жена ему подарила шестерых сыновей, и они, словно пчелы, трудились без остановки. Кто глину месил, кто горшки вертел, чтоб просохли одинаково, кто поливу разводил. Выслушав Фросю, он покивал головой и обещал прислать к ней на завтра старшего сына, чтоб двор посмотрел да печь. Идея топки по-белому его, скорее, озадачила, чем заинтересовала. Однако заказ он принял. И цену предварительно обговорили.

— Слушай, а шерсть спряденная как рассчитываться будет? — спросила Фрося старосту в один из приездов.

Фрол пожал плечами.

— Ну, так же, просто твою треть спрядут. И отдадут весной.

— Не, так дело не пойдет. То-то я смотрю, прях так и не нашлось. Ты мастерицам скажи, что тех, кто шерсть хозяйскую прясть будет, тому куну в этом году платить не надо. А самой лучшей пряхе я сама сверху весной серебряник дам.

Фрол довольно погладил бороду.

— Скажу. А ты все же решила не отступать?

— Решила. И раз наш кузнец бездарь оказался, то в Муроме закажу. Прялку я у столяра забрала.

Чем Фрося не угодила местному кузнецу, было не понятно. Протянув две недели с заказом, он под конец выдал, что все эти втулки — «бабьи выдумки от нечего делать», и картинно что-то принялся стучать на наковальне. Со столяром Ефросинья расплатилась, хоть он и упирался, и недоделанную прялку погрузила в телегу.

По дороге домой решила заехать к Ивану, муромскому кузнецу, что жил у подножья Кремлевской горы. Про него Фросе рассказала всезнающая Ретка. Вообще девочка умудрялась собирать сплетни и новости, производимые городом и за его пределами. Просто местный аналог интернета, а не ребёнок. Ефросинья только диву давалась обилию всей этой информации.

«Неужели людям может быть настолько не всё равно, раз они на сочинение и пересказ сплетен тратят столько времени из своей и без того короткой жизни?!»

Хотя толк, конечно, был. Жить в информационном вакууме оказалось сложно. А тут каждый день что-то новое. Да и не всё ограничивалось младенцами с двумя головами и реками, повернувшими вспять.

«Киев опять осадили. На этот раз Галицко-Волынское княжество напало. Князь Всеволод не доволен. Будет войско выставлять».

«Гости с востока дурные вести несут, говорят, земля вздыбилась. Море ушло, а потом обрушилось на город».

«А на юге Руси всё лето дожди шли, говорят, хлеб в цене поднимется».

«Великий князь наш Всеволод посадил своего сына Ярослава на княжение в Переяславль».

И дальше в том же духе. К сожалению, про Давида ни сплетен, ни новостей не было. Молчал игумен, молчала Ретка, молчал и князь Муромский. От этой выборочной тишины в эфире становилось не по себе.

Дом кузнеца и его мастерская располагались в отдалении от других дворов, но поближе к Оке. Ехать туда не хотелось. Как-то сами собой вспомнились жуткие и противоречивые легенды, в которых мастера то заключали договоры с нечистой силой, то, наоборот, были заклятыми врагами.

Во дворе лежала груда руды. Эдакие большие камни с рыжеватым оттенком. Но стоило взять такой камушек в руку и уже ни с чем не перепутаешь.

Статный высокий мужчина, по синие глаза заросший кучерявой русой бородой, вышел из своей мастерской. Угрюмо глянул на хозяйку, молча подошёл к лошади. Поднял поочередно ноги животному.

— Подковы целы, — пробурчал он.

— А я и не говорила, что с ними что-то случилось, — отчеканила Фрося, про себя размышляя, все ли представители этой профессии такие угрюмые или это ей так везёт.

Кузнец недоуменно поднял мохнатые брови.

— И зачем же ты, супруга сотника Муромского, пожаловала тогда ко мне?

— Две детали отковать нужно.

Фрося достала из телеги прялку.

— Вот здесь, посредине колеса, нужен стержень, чтоб это самое колесо на стойках держалось. Притом с одной стороны прямой, а с другой — выгнутый. А вот тут, сверху, в рогач надо вбить штырь. Кроме всего прочего в месте основания сечение должно быть квадратное, дальше круглое, чтоб шпулька легко крутилась, а на самом кончике — втулка полая с отверстием по бокам и спереди.

Кузнец, сложив руки на груди, насмешливо слушал гостью.

— Может, тебе, мастерица, молот да клешни дать, и ты сама всё сделаешь?

— Да ну вас! — Фрося махнула рукой. Усталость и переживания последних дней, беспокойство о Давиде, от которого за полтора месяца не было вестей, пренебрежительное отношение деревенского кузнеца вылились постыдными слезами. Женщина отвернулась и пошагала к лошади. Иван сделал даже не шаг, полшага, схватил своей рукой-клешнёй Ефросинью за локоть. Посмотрел в глаза, полные слез, на сжатые в тонкую линию губы.

— Прости меня, елдыгу, хозяйка. Не хотел обижать тебя. Уж больно хорошо рассказывала. Не удержался, пошутил.

— Несмешные шутки, — ответила Фрося, уже совладав с собой. Могла бы с молотом да клешнями управиться, так не просила бы вас, зубоскалов.

Кузнец склонил голову набок.

— Отказал уже кто?

— Отказал, — она криво усмехнулась.

Мужчина с недоверием посмотрел на прялку, потом выдал:

— Сделаю. Тут ковки часа на три, не более. А если ты при мне своё чудо-колесо соберешь да в работе покажешь, то даже плату не возьму.

— Если ты мне сделаешь, и мое чудо-колесо заработает, то все заказы от меня твои будут.

Кузнец поднял голову к небу и расхохотался.

— А так день хорошо начинался, — прогрохотал он сквозь смех.

Домой Фрося возвращалась в приподнятом настроении. Все же поездки её имели положительный результат. Ретку покрестили, с отцом Никоном отопление и стоки обсудили. Он даже обещал людей в подмогу привести. Дома более-менее порядок, слуги при деле. Даже старой ключнице нашлось занятие. Фрося научила её вязать на спицах, и бабке это занятие понравилось. Поэтому на зиму был готов стратегический запас теплых носок, рукавиц и шалей. Ретка тоже пристрастилась к новому рукоделию. Но у девочки хватило ума запомнить несколько видов петель и воображения, чтобы на их основе создавать узоры. После двух-трёх работ Фрося решила, что подобное не стыдно и купцам показать. Так девочка стала понемногу собирать себе приданое. Новый тиун Василий оказался умничкой и прекрасно понял требования хозяйки. Продукты на зиму заготавливались, амбары под зерно и сено расчищались. В подклетях появились полки, на столах в гриднице скатерти, а на кухне вырезали дверь и разобрали место под новую печь с дымоходом.

Ефросинья раздумывала про то, что, как спадет жара, Илта просила поставить коптильню, и о завтрашнем приезде сына гончара, и о том, успеет ли она сделать в одрине ремонт до приезда Давида, и как на белых стенах будут смотреться охристые отпечатки трав и полевых цветов. Занятая мыслями, она не заметила, что на подъезде к Кремлевской горе к её тягловой лошадке подскочил отрок. Подросток взял лошадь под узды, поклонился и произнес:

— Ефросинья Давыжая, князь Владимир тебя у себя видеть желает.

У Фроси сердце ухнуло в область живота. Первая мысль — «Что-то с Давидом». Потом, как глоток свежего воздуха, — «Нет. Не может. Ему еще Муромом править». И снова, как вязкая болотная жижа, — «Может. Я поменяла историю, и всё пошло наперекосяк». В рот словно песка насыпали: язык стал тяжелый и сухой.

— Что-то с супругом? — наконец выдавила она.

Парень с сочувствием посмотрел на неё.

— Я не знаю. Мне велено встретить и привести, — и едва слышно добавил: — Там все высокие бояре собрались.

Фрося зажмурилась и постаралась себя не накручивать. Получилось плохо. Несколько раз глубоко вздохнула и выдохнула, загоняя тревоги в дальнюю часть сознания. «Сначала получаем информацию, потом думаем, как с ней быть, а не наоборот» — произнесла она мысленно несколько раз.

Возле княжьего терема их ждали. На крыльце стоял Никита Ива́нов и жевал соломинку. Когда Фрося подъехала и слезла с лошади, тиун бросил отроку:

— На задний двор сведи лошадь, распряги и дай овса. Мы надолго, — а после совершенно похабно улыбнулся, изобразил вместо поклона странное движение головой, более характерное для филина, чем для человека.

— Дорогая Ефросинья, пойдём.

И вроде нежно так сказал, с протяжкой, а у Фроси аж под ложечкой засосало. Впрочем, взяв себя в руки, она пошла за тиуном, решив, что посредине княжеского дворца с ней уж точно ничего не случится.

Как оказалось — зря.

Вместо того чтобы пройти в гридницу, слуга свернул вправо и, пройдя несколько метров, открыл тяжелую дверь.

— Тебе сюда, — прошипел он, вталкивая Ефросинью в клеть и захлопывая дверь, — князь с боярами заседают, велели обождать.

Проскрипел засов, и Ефросинья осталась заперта в темной клети.

— Эй! — закричала она и ударила кулаками о дверь. Только руки разбила.

Накатил вязкий страх, закружилась вихрем паника. Ладони вспотели. «Что произошло?» — бил набатом одинокий вопрос. Ефросинья прикрыла глаза, борясь с накатываемой истерикой. Глупо! Как глупо! Сейчас её с легкостью могут убить, и никто не узнает. «Нет, отрок видел, как я заходила во дворец. Да и князь звал. Хотели бы тихо убить, подкараулили где-нибудь по дороге. Значит, будут говорить. Притом что-то, что мне явно не понравилось. Опять же посадили в клеть, а не в поруб. Соответственно, просто напугать хотят. Подготовить, видимо, к разговору». От этих мыслей было неприятно, но уже не так страшно. Фрося огляделась, глаза постепенно привыкли к темноте, и она уже видела очертания лавок, стола и сундуков.

Пересев на лавку, она вытянула ноги и постаралась расслабиться: выходило так себе, но во всяком случае паника с истерикой отступили. Вдруг за дверью послышались шаги, Фрося подскочила и прислушалась. К торопливым шагам прибавились еще одни, более легкие. Зашуршали шелковые юбки.

— Ты в своем уме? Увидят! — женщина громко шептала.

— Не увидят, тут и не ходит никто, — ответил мужчина, даже не приглушив свой глубокий баритон.

Дверь жалобно скрипнула, когда на неё навалилось тело, послышался звук, недвусмысленно намекающий на то, что парочка страстно целуется. «Версаль, право слово, а не дворец Муромский» — поразилась таким страстям Фрося.

— Ночи дождись, — не то прошептала, не то простонала женщина.

— Не хочу. Все равно бояре ждут, когда приедет твоя сноха драгоценная, мне хоть скучать не придется.

И прежде, чем Фрося успела переварить сказанное, послышался шум отодвигающейся щеколды. На принятие решения было меньше секунды. Рухнув на пол, пленница закатилась под лавку и вжалась в стену, молясь, чтобы её не заметили.

Парочке, впрочем, было не до разглядывания интерьеров. Им вполне хватало друг друга. Фрося забыла, как дышать. Страшно представить, как будут развиваться события, если в клеть зайдет тиун.

Все же насколько мир субъективен! Любовникам показалось, что прошло лишь мгновенье, которое только распалило, но не принесло насыщения. По мнению же Фроси, это был самый длинный любовный акт в истории. На самом же деле танго втроем длилось не более пятнадцати минут.

Когда засов с другой стороны щелкнул, Ефросинья выбралась из своего сомнительного убежища, стряхнула пыль с одежды и отдышалась. После произошедшего разговор с князем не казался чем-то страшным.

Примерно через четверть часа дверь отворилась и на пороге появился Никита Иванов.

— Тебя ждут, иди за мной.

На этот раз её привели в светлую гридницу. На высоком стуле восседал князь Владимир. Его желтое лицо осунулось, под полуприкрытыми глазами залегли тени, пальцами правой руки он массировал висок. Высокие бояре расположились на лавках вдоль стены. Возле другой стены сидела Кирияна с отцом. Ефросинья зашла и поздоровалась, поклонившись в пояс князю и с почтением кивнув боярам. Нравится им или нет, но по мужу статус у неё выше, чем у чиновников. Судя по лицам, многим это действительно не нравилось.

— Мы позвали тебя в три часа дня, сейчас пять, где ты была так долго?

Ефросинья на мгновенье задумалась. Сдать тиуна и заявить, что он продержал её в клети почти час? Так не факт, что она после этого до дома сможет живой добраться, ведь у княгини любовник кто-то из бояр. Она внимательно осмотрела присутствующих. «Кто из них? Тот, у кого свита расстёгнута на три пуговицы или черноволосый красавец, что салютовал бокалом Верхуславе на свадебном пиру?» В любом случае о вынужденном заточении следует промолчать. Во-первых, тиун решит, что его испугались, а во-вторых, любовники не заподозрят, что о них известно.

— Княже, я возвращалась из деревни Герасимка, где проверяла состояние дел. Как только прибыла в Муром, отрок провел меня во дворец, — ни грамма не солгав, ответила Фрося.

Владимир кивнул, приняв ответ, и тихим шелестящим голосом продолжил:

— Я тебя позвал и собрал суд боярский, потому что Кирияна Ретшевна виру за обиду требует. Говорит, прокляла ты её.

Фрося удивленно подняла брови. Заявление было, мягко говоря, неожиданным. Аккуратно подбирая слова, она спросила:

— А можно узнать, каким образом, по мнению Кирияны Ретшевны, я прокляла её?

— Были разные? — сощурился боярин Ретша.

— Не было никаких, — отрезала Фрося.

Князь поднял руку, все замолчали.

— Дочь боярская заявляет, что ей под порог была положена грамота с проклятьем «Геены огне[42]». О том у нее есть видоки, которые показали на тебя.

Этот день просто обязан войти в тройку самых нелепых дней во Фросиной жизни.

— Я ничего не писала Кирияне и во дворе у нее не была, — устало произнесла она.

— Князь мой, — подал голос боярин Позвизд, — всем известно, что супруга сотника нашего — девушка из глубинки. Ну откуда бы ей грамоту знать? Не могла она проклятье написать, а к писарю с таким не пойдешь.

Складно, конечно, боярин говорит, но есть одно «но»…

— А мне говорили, что грамотная ты, — князь вопросительно уставился на невестку.

— Грамотная, — подтвердила Фрося, — более того, считаю, что колдовства не существует.

— Сказала ведьма лесная, — прошипел боярин Ретша.

— Уважаемый, — Фрося повернулась к Кирияниному родителю, — это так замечательно жить в невежестве, мир тогда сразу наполняется волшебством.

Кто-то из молодых бояр кашлянул, пряча смешок.

— Я требую позвать видоков! — толстобрюхий Ретша побагровел от злости.

— Княже, а можем ли мы выслушать их по отдельности, да так, чтобы один не знал, о чем говорит другой? — попросила Фрося.

Князь Владимир если и удивился, то виду не подал.

— Пусть так будет. Позови первого видока.

В гридницу вошел крепкий мужчина лет тридцати. Он снял шапку и поклонился в пол. Представился, разъяснил, что конюхом служит у боярина. А после, не поднимая глаз, поведал, как Ефросинья грамоту под крыльцо прятала. Бояре выслушали рассказ с непроницаемыми лицами.

— А что делала Ефросинья Давыжая на дворе у боярина Ретши? — спросил князь.

— Так к госпоже Кирияне пришла. Я и впустил. После истопника послал за боярыней.

Князь кивнул.

— А когда пришла я? — подала голос Фрося.

Мужи загалдели.

— Молчала бы ты, женщина, когда тебя не спрашивают, — пробасил черноволосый боярин. Ефросинья посмотрела на него внимательно. Вот он. Именно его голос она слышала сегодня в клети.

— А кто за меня говорить будет? А, уважаемые? Супруг мой воюет, отца моего крестного вы не позвали! — Фрося заставила голос звучать твердо и громко. — Я имею право задавать вопрос видоку. Как любой из вас. — На самом деле она понятия не имела, может или нет. Ведь о правилах судебного процесса сведения не дошли. Но раз князь её не остановил, то значит можно. — Когда я пришла на двор?

— Так, это… — замялся конюх, — с утра.

— Хорошо. А платье на мне какое было?

Слуга жалобно посмотрел на Ретшу. Тот на мольбу во взгляде никак не отреагировал.

— Так, это… в синем.

— Ясно.

— Вышла-то хоть Киряна ко мне?

— Нет, болезной сказалась.

Князь кивнул, отпуская свидетеля. Вошел другой. Тоже слуга. Истопник. Хромой, на лице и руках следы старых ожогов. Повторил сказанное конюхом слово в слово.

— Почтенный, а когда случилось-то всё? — спросил князь.

— Вчера вечером, вестимо, — не растерялся он.

— А надето на мне что было? — уточнила Фрося

— Неужто я бабские тряпки помнить буду?

— Хорошо. Кирияну-то кто звал? — поинтересовался боярин Позвизд.

— Холопка наша, а я во дворе в это время был да видел, как супруга Давыда Юрьича под крыльцо бересту сунула. Потом, не дождавшись госпожи Кирияны, со двора и пошла, — с незыблемой уверенностью поведал старик.

Свидетелю задали еще несколько вопросов, а после отпустили. Бояре перешептывались, князь барабанил пальцами по подлокотнику.

— Видоки мои подтвердили, что эта женщина была на моем дворе и спрятала проклятье под крыльцо! — отдуваясь от жары, прогрохотал Ретша.

— Ага, только брешут они, как сивы мерины! — хмыкнул Позвизд, наматывая на палец свою бороденку.

— Ну, мало ли, запамятовали мелочи, главное-то сказали!

— Что ты им велел, то и сказали.

«Интересно, с чего это вдруг тесть княжеский защищать меня вздумал?» — задумалась Фрося.

— Значит, любая девка безродная может обиду боярину учинить?! Где это видано?! — заголосил Ретша.

— Дочь твоя, от рабыни прижитая, мнит о себе много. На супругу князя Давыда напраслину возводит, — скривился Позвизд.

Бояре все больше распалялись, не обращая внимания на сидевшего рядом князя Владимира. И скорее всего, суд закончился бы дракой, если бы не с грохотом распахнувшаяся дверь.

Все разом замолкли и повернули головы. В гридницу вошел Жирослав Ретшевич. Надменная улыбочка на пол-лица, походка легкая, непринужденная. Увидел высокое собрание, бровь левую приподнял, поклонился князю.

— Здрав будь, княже, радуйтесь, высокие бояре! Эка вы еще толще стали за этот месяц!

— Пошел вон, отрок, — процедил чернобородый любитель княжих жен.

— И тебе не хворать, Богдан, — усмехнулся в ответ дружинник.

— Жирослав, ты что не видишь, суд княжеский идет, негоже врываться, — процедил Ретша.

Жирослав вновь оглядел присутствующих, словно только увидел и сестрицу свою, и ягу перед князем стоящую.

— Суд — это нужно. Он отлагательств не терпит. А то вернется Давыд Юрьич, не до судов над его супругой будет. Я-то подожду, и послание от сотника подождет, у вас же дело великой важности.

Боярин Ретша покрылся красными пятнами. Князь сжал в тонкую полоску свои бескровные губы и махнул рукой, мол, давай свое послание. Жирослав протянул бересту. Владимир Юрьевич прочитал её. Фрося пыталась уловить хоть тень, хоть намек на эмоцию. Все ли с Давидом хорошо, скоро ли вернется? Но лицо князя оставалось беспристрастным.

— Скажи, что я согласен. Любое решение, что он примет, будет иметь силу слова моего.

Жирослав в ответ поклонился, но гридницу не покинул.

— Что ж ты стоишь? — прошуршал устало князь. — Время же не ждёт.

— Так Давыд Юрьич просил узнать, как там его супруга поживает, вот и хочу посмотреть, что отвечать ему.

— Скажи брату, что супругу его Ефросинью судят за проклятье сестры твоей.

Жирослав насмешливо посмотрел на Кирияну.

— Не, княже, сестрица моя всегда такая была. Проклятье тут ни при чём.

Боярская дочь вспыхнула заревом, глаза её грозно сверкнули.

— Боярин Ретша глаголит, что Давыжая супруга грамоту проклятийную под крыльцо положила.

Жирослав рассмеялся.

— Скорее, ведьма лесная ей сок красавки[43] в ол нальет, чем записки писать будет.

Тем не менее.

Князь протянул Жирославу бересту. Тот прочел её, хмыкнул и полез в кошель.

— Княже, сестра моя явно по дурости и ревности своей ввела отца в заблуждение. Грамота эта её рукой написана.

— Врешь, паршивец! — подала впервые за все время голос Кирияна.

Жирослав бережно достал из кожаного кошелька маленькую свернутую бересту и протянул её Владимиру Юрьевичу.

— Одной рукой написано, княже.

Правитель развернул записку и прочитал:

— От Кирияны к Жирославу. Брате, эби лежа, ебехото аесово.[44]

В гриднице раздались смешки. Бояре поначалу старались сдерживаться, но через пару секунд зал сотрясался от смеха. Кирияна стояла бледная, отец её, наоборот, покраснел так, что Фрося испугалась, что его удар хватит. Когда шум начал стихать, князь Владимир поднял руку вверх. Все разом замолчали.

— Ретша Ольгович, грамоты действительно одной рукой написаны. А посему думаю, невестка моя обиды тебе не чинила. Более того она имеет право стребовать виру за напраслину. Ты б девку свою в узде держал, а то срамит тебя на весь Муром, то у церкви, то сейчас. Однако слуги твои мзду пусть заплатят за извод лживый, по десять кун с каждого. Понятно?

— Да, — сквозь зубы процедил боярин.

— Мне не нужна вира, — ответила Фрося.

Писарь оформил грамотой решение, князь поставил на ней свою подпись и отпустил всех. Фрося хотела поймать Жирослава, чтобы поблагодарить его и расспросить о Давиде, но того и след простыл. Она выскочила на крыльцо, ища отрока глазами, но вместо молодого боярина наткнулась на бледного игумена.

— Девочка моя, — священник сгреб её в объятья. Фрося услышала, как заходится его старческое сердце.

— Отец Никон, всё хорошо. Не переживайте. Поедем домой.

Дома под успокоительный сбор и оханье кухарки Ефросинья поведала урезанную версию истории. За скобками оставила лишь приключение в клети. Решила, что эта информация не для посторонних ушей.

— Как хорошо, что Жирослав свою сестру не любит гораздо сильнее, чем тебя, — отметил игумен.

— Отец Никон, — спросила Фрося, когда адреналин от случившегося не мешал думать. — Как так вышло, что ты приехал так быстро? От монастыря до Мурома как раз два часа езды. А ведь ещё до тебя добраться с известием надо.

— Так мой ученик, что при князе писцом служит, мне через голубятню весть направил, — пожал плечами священник, а после спросил: — Девки-то твои где?

— Да утром еще в лес отпросились за грибами да ягодами. Мы как вернулись, тиун взял телегу да поехал их встречать, чтоб с коробами не шли. Слушай, отец Никон, — Фрося подняла свои карие глаза, — ты не знаешь, как Давид-то? Как ушел, так и нет вестей от него.

Игумен сощурился.

— Отчего не знаю? Знаю. Живой. Бог даст, к холодам вернется. Скучаешь?

Фрося подперла кулаком щеку.

— Переживаю. Мне ж не говорит никто.

— Так ты и не спрашиваешь, — отметил старец.

Ефросинье на это нечего было сказать. Она-то и сообразила, что переживает, только сегодня до этого как-то не задумывалась об этом странном ноющем чувстве.

Их разговор прервал шум во дворе. Вернулись девчонки с полной телегой ягод, грибов, орехов да трав. Когда только все насобирать успели. Вместе с ними прибыл кузнец.

— Эй, хозяйка, отковал я тебе твои штыри и втулки. Принимай работу да выполняй уговор.

Весь оставшийся вечер Фрося собирала и настраивала прялку. А когда она взяла растрепанную и отбитую лучком шерсть и начала прясть, девчонки побросали чистку грибов да прибежали глазеть.

— Я, матушка! Дай мне попробовать ниточку на колесе скрутить, — подпрыгивала от нетерпения Ретка. Фрося посадила её перед собой и показала, как нажимать на педаль да тянуть ровницу из кудели. Меньше чем за десять минут девушка освоила навык.

— А у нас такое чудо дома будет или только в деревню возьмешь?

— Будет, — усмехнулась Фрося, — беги, помогай остальным, а то вы грибов набрали столько, что за ночь не перечистить.

— Мы завтра еще поедем, — бросила Ретка и убежала.

Ефросинья усмехнулась, после повернулась к довольному кузнецу.

— Спасибо тебе, мастер. Вот тебе аванс за новый заказ, ещё пять таких комплектов нужно сделать.

— Эх, дожился, — рассмеялся мужчина, — раньше шлема ковал да мечи, а теперь части прялки.

— Слушай, Иван, — Фросины глаза вдруг загорелись в предвкушении, — а давай я тебе заказ дам не хуже шлема. Мне утюг нужен, и я даже нарисовала, как что выглядеть должно, сдюжишь?