Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Глава 3. Гадание на любовь

Дита и Хильди не придумали ничего лучше, кроме как сказать преподавательнице, что у меня проблемы деликатного свойства, требующие уединения в уборной. Хильди даже взяла вину на себя, предоставив в доказательство промасленную бумагу от пирожков. Сказала, они хранились всю ночь в тёплом месте, и, должно быть, не стоило угощать ими людей с некрепким желудком.

Когда я вернулась, вся группа бросала на меня насмешливые взгляды, а Хильди вдобавок получила выговор. Оказалось, что питаться нам положено исключительно в столовой на первом этаже, а хранить съестное в комнатах запрещается.

Уроки физической подготовки вела мисс Соммерсольт, невысокая, темноволосая и темноглазая, в своём чёрном костюме похожая на жучка. Мне показалось, она не поверила в историю с пирожками. По крайней мере, она не проявила ко мне должного сочувствия и не отправила на скамью, а велела перебрасываться мячом с остальными.

Вот уж чего я никогда не любила! Мяч, брошенный мне, я не поймала ни разу. Пришлось бегать за ним через весь зал и краснеть, слушая фразы одногруппниц, полные лицемерной жалости: у неё-де, бедняжки, болит живот, не жестоко ли заставлять её играть? Между тем они будто нарочно бросали мяч в сторону. Я окончательно поняла, что вряд ли с ними подружусь.

— Ох, да зачем мне этот мяч! — проворчала я, в очередной раз торопясь его догнать.

Мисс Соммерсольт расслышала эти слова и рассказала поучительную историю о работнице сцены, забывшей мешочек с пылью за кулисами. Работница вспомнила об этом, когда её уже подняли на тросе, и спуститься бы уже не успела, но ловко поймала брошенный снизу свёрток, что и спасло представление.

— Будь она неуклюжей, ничего бы не вышло, — назидательно сказала мисс Соммерсольт. — А ведь в театре присутствовали королевские особы. Знатный мог выйти конфуз!

Я подумала, что будь эта работница менее забывчивой, ничего бы и не случилось. Нашла чем гордиться! Вслух, разумеется, я этого не сказала.

А ещё я вспомнила о той девушке в общежитии. Откуда у неё пыль преобразования, если миссис Зилч говорила, что всё под строгим контролем? Судя по всему, девушка была старшекурсницей. Может быть, им выделяют пыль для каких-то заданий? Я не решилась ни о чём её спросить и теперь могла лишь терзаться догадками.

Я едва дождалась, когда нас отпустят с занятия. Пока что всё складывалось вовсе не так чудесно, как мне представлялось. Чего доброго, я и вовсе пожалею о том, что пошла на театральное отделение!

Бытовикам, должно быть, легче. Если кто-нибудь из них и станет работать по специальности, то самое сложное, что им грозит — роль помощниц на мероприятиях. А для того, чтобы маскировать дыры в обоях, создавать на стенах живые картины или на один вечер превращать увядший сад в цветущий, не требуется ловить летящие предметы и карабкаться по канату!

С мрачной действительностью меня несколько примирила мисс Брок, наша преподавательница по истории костюма. О, до чего она была изящная!

Мисс Брок, с её густыми золотистыми локонами и нежным цветом лица, походила на фарфоровую статуэтку. Она носила круглые очки в тонкой золотой оправе, от которых её зелёные глаза, и без того большие, казались ещё больше. У мисс Брок был мягкий голос и ямочки на щеках, и в первые же десять минут она познакомилась со всеми нами, и для каждой у неё нашлось доброе слово.

Я, к примеру, услышала, что у меня особый тип неброской красоты, от которой не отвести взгляда, если умело её подчеркнуть, но важно выбирать нежные тона. Это навело меня на мысли, что форменное коричневое платье не очень-то подходит для подчёркивания моей красоты, что несколько омрачило радость.

А впрочем, перед кем здесь красоваться?

Благодаря тому, что мисс Брок попросила нас представиться и сказать несколько слов о себе, я поняла, к кому совершенно не испытываю симпатии и с кем вряд ли подружусь. Этих двоих звали Алиса Флеминг и Аделаида Спаркборн. Именно они хихикали и перешёптывались больше остальных, когда я стояла в сером колпаке, и отпускали язвительные замечания насчёт пирожков, и нарочно (я уверена!) бросали мяч в сторону, притворно сокрушаясь всякий раз.

Алиса чудесно выглядела даже в унылой коричневой форме, как и полагается дочери управляющего фабрикой модной одежды. Впрочем, уж её-то форма наверняка шилась по особой выкройке! Юбка была как будто чуть короче, чем полагается, а воротничок из дорогого кружева, и весь наряд сидел по фигуре, а на фигуру Алиса не жаловалась. Как несправедливо!

К тому же у неё были русые волосы и карие глаза — ещё бы ей не шла дурацкая коричневая форма!

Её соседка, Аделаида (Алисе она разрешила звать себя Деллой), напоминала глупую куклу из тех, что сидят в витринах. Слишком светлые волосы. Слишком голубые глаза. Слишком тёмные брови и ресницы, слишком розовые щёки — наверняка не обошлось без краски! Косы, которые у других выглядели скучно, удивительно ей шли. Неприятно это признавать, но она могла бы надеть вместо формы мешок, и всё равно выглядела бы мило.

Несправедливо.

Конечно, эти двое тут же постарались завладеть вниманием мисс Брок. Они хвалили её причёску, спрашивали, где сшит наряд, и так мерзко и притворно ахали, удивляясь тому, что мисс Брок сама — сама, надо же! — шьёт, что меня едва не вывернуло. Судя по выражению лица Диты, ей тоже было гадко. Какое счастье, что меня поселили с ней, а не с Алисой и Аделаидой!

Сама шьёт, подумать только! Вот уж удивительно! Да ведь мисс Брок преподаёт историю костюма — ещё бы ей не шить!

Эти двое испортили всё занятие своим кудахтаньем. Мисс Брок была так добра, что отвечала на все их вопросы, даже на самые дурацкие. Помимо того, минут пятнадцать мы выслушивали разглагольствования Аделаиды о том, что в распоряжении её отца, управляющего Дамплокским лодочным заводом, находятся любые плавательные средства, а лучше всего, конечно же, его собственная яхта. Эта подлиза, Аделаида, пригласила мисс Брок на прогулку по озеру и сообщила, что хочет позвать также кое-кого из девочек. Она не сказала, кого именно, но я была уверена, что меня это приглашение не коснётся. Мне было всё равно.

Зато этим страшно заинтересовалась кудрявая особа по имени Кэтрин Дэкстерфолл. Пользуясь тем, что мисс Брок никому не делает замечаний, Кэтрин подсела ближе к Аделаиде и шёпотом предложила погадать ей после занятий.

— А мне погадаешь? — немедленно спросила светловолосая гномка, о которой я запомнила только, что она то ли Пакер, то ли Такер.

— Ш-ш, вот ещё! — махнула на неё рукой Кэтрин.

Ясно, у бедняжки не было яхты, ради чего с ней водиться?

— Погадаешь, а? — настойчиво прошептала гномка и дёрнула Кэтрин за рукав.

— Можно потише? У нас вообще-то урок! — тут же капризно сказала Алиса, кривя губы. — Мисс Брок, велите ей не мешать нам!

Я надеялась, мисс Брок поставит её на место. Алиса и сама до этого момента не вспоминала, что у нас вообще-то урок! Однако мисс Брок оказалась слишком добра и всего лишь попросила нас не ссориться.

Она достала большой альбом и предложила рассказать и показать, какие цвета и фасоны подойдут каждой из нас. Надо ли говорить, что до конца занятия очередь не продвинулась дальше Алисы и Аделаиды — а уж им, на мой взгляд, такая помощь вовсе не требовалась!

Этот учебный день, довольно безрадостный, кончился уроком литературы. Предмет вела миссис Гудинг, очень полная, медлительная, седовласая дама с водянистыми глазами навыкате.

— Искусство — это жизнь, м-да… — сказала она и на мгновение умолкла, глядя в пустоту. — А театр — это жизнь под выпуклой линзой, жизнь со всеми её пороками… М-да…

Вскоре стало ясно, что миссис Гудинг склонна то и дело отрешаться от действительности, как механизм, в котором кончается завод. Порой, возвращаясь к прерванной фразе, она забывала, о чём говорила. Её мысли были так неторопливы и так обрывисты, что, когда она добиралась до конца, никто уже не помнил, что было вначале. По крайней мере, я уж точно не помнила.

Дита сидела со страдальческим лицом, пытаясь не уснуть, и безуспешно давила зевки и щипала себя за руку, зато Хильди, сдвинув брови, внимала каждому слову и бормотала себе под нос. Должно быть, пыталась уловить мысль. Судя по огорчённому виду, ей не удавалось.

Остальные занялись своими делами. Алиса с Аделаидой разглядывали цветной журнал, не особо стараясь понижать голос, когда болтали. Кудрявая Кэтрин примостилась на скамье рядом с ними, заглядывая Алисе через плечо. Журнал от неё не прятали, однако и не заботились о том, чтобы ей было удобно глядеть. Кэтрин была рада и тому.

Две гномки, имён которых я пока не запомнила, растянули на пальцах верёвочку и увлеклись игрой, сплетая замысловатые узоры. Через проход от них темноволосая девушка, с виду очень серьёзная и спокойная, внимательно слушала миссис Гудинг и что-то записывала в тетрадь. Похоже, не считая Хильди, только она старалась разобрать, о чём эта лекция.

Наконец миссис Гудинг заметила непорядок.

— Это что такое? — воскликнула она, всплеснув руками, и сердито уставилась на гномок. — Прекратите игру и поднимитесь со скамьи, юные мисс!

Та, у которой волосы были светлее, так и вспыхнула. Она попыталась отдёрнуть и спрятать руки, но пальцы запутались в верёвочке. Её подруга, тряхнув каштановыми косами, вскинула веснушчатый нос и фыркнула.

— Я сказала что-то смешное? — возмущённо спросила миссис Гудинг. — Так объясните же нам, давайте посмеёмся вместе!

— Да уж такое дело, миссис, что мы не можем подняться, — саркастически ответила гномка, распутывая верёвочку.

— Это отчего же не можете?

— Да как мы поднимемся-то? Спуститься с этой вашей скамьи — это пожалуйста, ежели надобно, спустимся, а подняться-то нам как же?

И она демонстративно спрыгнула, почти исчезнув за столом.

Тут чуть не дошло до беды, поскольку миссис Гудинг решила, что над ней насмехаются, и хотела идти к ректору. Веснушчатая гномка немедленно заявила, что тоже пойдёт и доложит ему о притеснении малых народов.

— Это ущемление! — кричала она, взмахивая верёвочкой. — Уж Матти Кобб, будьте уверены, такого не потерпит! Матти Кобб, ежели надобно, дойдёт и до газетчиков! Будете знать, как высмеивать мой рост.

Они насилу сошлись на том, что это недоразумение и никто никуда не пойдёт. Миссис Гудинг натрясла себе капель, и кабинет наполнился их горьковатым ароматом. До конца занятия она мало что сказала, всё больше сидела и обмахивалась какими-то записями, укоризненно глядя на поникший у окна фикус.

— Возьмите в библиотеке пьесу Лифорда, — сказала она напоследок. — Мы будем обсуждать её на следующем занятии.

Все пообещали, что возьмут, и только та серьёзная темноволосая девушка, что делала записи, уточнила, о какой именно пьесе Лифорда идёт речь.

— Разве я не сказала? — всполошилась миссис Гудинг. — «В тени монастырской ограды», в тени… м-да…

Тут, похоже, она опять утратила связь с действительностью. Такой мы её и оставили.

Библиотека располагалась в главном корпусе. Теперь уже распогодилось и дорожки просохли, хотя небо осталось хмурым, а дубы, шелестя листвой, роняли на нас тяжёлые холодные капли. Мы шли в библиотеку, размахивая сумками, и слушали, как Алиса язвительно говорит у нас за спиной, что «кому-то больше всех нужно», а Кэтрин ей поддакивает.

— Вы поступили учиться, а сами не в силах прочесть ничего, кроме модных журналов, — не выдержав, сказала Дита, обернувшись к ним.

— Вот ещё, учиться! — фыркнула Алиса. — Кто вообще поступает сюда учиться? Ясно же, мы пришли отсидеть два курса до замужества, и оказались здесь, а не на бытовом отделении, только потому, что наши родители решили немного сэкономить. Учиться! Разве ты собираешься работать в театре? Фу!

— Ты говорила, твоя сестра сейчас на третьем курсе, — сказала ей Аделаида сладким голосом заклятой подружки. — Значит, одна из вашей семьи всё-таки будет работать в театре?

— Лаура собирается преподавать, а вовсе не работать в каком-то паршивом театре, — недовольным тоном ответила Алиса. — Она всегда хотела идти собственным путём, и теперь говорит, что отыскала своё призвание. Вообще-то это уважаемое занятие!

Здесь она начала противоречить самой себе. Значит, её сестра могла учиться, и в этом не было ничего такого, а мы не могли!

Мы с Дитой не стали продолжать разговор и, не сговариваясь, ускорили шаг. Хильди, пыхтя, торопилась за нами, отчего-то не спеша присоединяться к другим гномкам. К концу дня она совсем притихла — возможно, её утомили попытки отыскать хоть какой-то смысл в лекции миссис Гудинг.

Вообще-то меня задели слова Алисы. Ведь я поступала сюда, именно чтобы работать в театре! Театр виделся мне не порочной жизнью под выпуклой линзой, как выразилась миссис Гудинг, а сказкой, волшебством, которое я буду творить сама. Замужество? Мне пока не нужно никакое замужество, благодарю покорно! Может быть, если стану хорошо учиться, я смогу убедить родителей, что театр и есть моё призвание?

В конце концов, не обязательно же ему быть паршивым. Я думаю, у папы достаточно денег, чтобы я могла открыть собственный театр. Нужно только доказать, что это моё — ах, нет, первым делом нужно убедить папу, что это принесёт нам прибыль! Он мог бы понять только это.

Глубоко погрузившись в свои мысли, я не заметила даже, как мы пришли в библиотеку. Нам полагалось оформить читательские билеты. Кажется, сегодня сюда явился весь первый курс — и мы, и бытовики, и даже юноши из академии художеств. Работница библиотеки не успевала заполнять карточки, так что, блеснув стёклами очков из-под груды каштановых буклей, выдала нам пустые и велела самим вписать имена.

Я всё ещё думала о том, как убедить папу и какие слова подобрать, оттого сделала три ошибки в собственном имени, потому что вместо него начала писать: «Доказательства». Новую карточку мне не выдали, поскольку лишних не нашлось, и под укоризненным взглядом библиотекарши я, сгорая от стыда, получила читательский билет на имя «Док. Сара Фогбрайт».

Я поспешила уйти из этого сумрачного угла, от массивного дубового стола, окружённого шкафами, и вышла к свету. Здесь во всю стену тянулись арочные окна в частых переплётах, пахло бумажной пылью и типографской краской. За столами у окон сидели девушки. Склонившись над книгами, они читали и порой что-то выписывали.

Посетителей хватало, но всё же — о, эта особая библиотечная магия! — было так тихо, что от моих каблучков, казалось, расходится эхо. Пытаясь не наступать на пятки, я шла, куда указали, выглядывая нужный стеллаж. Тут робкий солнечный луч пролёг, запылившись, от стекла через проход и упал на корешки книг. Я вошла в него, сощурилась от яркого света и тут же столкнулась с кем-то, вышедшим из-за угла. Он приобнял меня за талию, чтобы не дать упасть.

— Ах! — только и сумела я сказать.

Солнце ещё слепило меня, в этом сиянии я разглядела юношу. Солнце золотило его волосы. Он улыбался мне. Настоящий юноша, такой красивый и так близко!

Во всём мире остались только мы двое.

— Ты идёшь, Кристиан? — донёсся нетерпеливый мальчишеский голос из-за стеллажей. Ох, нет, к сожалению, в мире существовал ещё кто-то, кроме нас.

— Вы в порядке, мисс? — спросил юноша, всё ещё не убирая тёплой ладони с моей талии и улыбаясь.

К своей досаде, я могла только хлопать глазами. Что ответить? Улыбнуться?..

Он убрал ладонь, присел и поднял что-то с пола. Далеко не сразу я поняла, что это мой читательский билет. Я не заметила, как выпустила его из пальцев.

— Док Сара? — ещё шире улыбнулся юноша, заглядывая в проклятый билет.

Я тут же ощутила, как закололо щёки. Сожгу эту картонку сегодня же и скажу, что потеряла. Не оставят же меня без читательского билета до конца учёбы?..

— Кристиан, да идёшь ты? — раздалось уже громче. Тот, кто кричал, рисковал навлечь на себя гнев библиотекарши.

— Иду! — негромко откликнулся мой собеседник. Ох, да можно ли считать его собеседником, если я так и не проронила ни слова?

Он подался ко мне и сказал почти шёпотом:

— Должно быть, ищешь «Монастырскую ограду» Лифорда? Нужная полка там, за углом.

И он ушёл, скрылся из виду, а когда я, смущённая, сбитая с толку, растерянная, пробормотала: «Спасибо», он был уже слишком далеко, чтобы услышать!

Что он обо мне подумал?

В этот миг солнце зашло за тучи, и золотая тёплая библиотека вмиг стала холодной и серой, даже в глазах потемнело. Дита и Хильди догнали меня, и мы отыскали пьесы Лифорда и взяли каждая по экземпляру, а я всё ещё видела, как Кристиан мне улыбается, и чувствовала его руку на своей талии.

Мы пошли в столовую. На обед сегодня подавали на редкость пресную серую картофельную массу. То, что называлось подливой, очевидно, слили из сковороды после того, как в ней что-то жарили. Хлеб, нарезанный треугольниками, отсырел и тоже не имел вкуса. Впрочем, любое блюдо показалось бы мне сейчас безвкусным.

Я думала о том, почему жизнь так несправедлива и почему я не переплела косы после игры в мяч. Почему я не взглянула в зеркало перед тем, как идти в библиотеку? Почему не нашла слов? Сейчас они так легко приходили в голову! «Ах, простите, я испугалась», «спасибо за помощь, вы так любезны», «о, вы тоже проходите Лифорда»… Но сейчас-то было уже поздно. Док Сара — позор, да и только!

Хильди о чём-то спросила. Я не поняла, но кивнула, и она забрала мой хлеб и, щедро посолив, отправила в рот. Кажется, я позволила ей доесть его. Впрочем, всё равно.

Сара-неудачница… С чего было ждать, что здесь у меня начнётся другая, успешная жизнь?..

— Плоховато тут у вас кормят! — заявила Хильди раздатчице, возвращая пустые тарелки. Дита при этом деликатно кашлянула, но Хильди не поняла намёка.

Мы вернулись в общежитие, и нам почти сразу же как следует влетело. Явилась комендантша, полная, краснолицая и крикливая, с прилизанными чёрными волосами, будто смазанными жиром, и явственными усиками над губой, и с порога отчитала нас за прибитый к окну ковёр. С нею пришли рабочие, которые принялись выдёргивать гвозди.

— Так дует жа! — уперев руки в бока, не отступала Хильди. — Вона, щели, аж ладонь просунуть можно!

Пообедав, она вновь обрела разговорчивость и бодрость. В этот раз я даже была не против, чтобы она высказалась (и Дита, я думаю, тоже). Мы вряд ли сумели бы противостоять комендантше. Мы отступили под прикрытие маленького рыжего щита, позволив Хильди действовать самой.

В конце концов, именно она прибивала ковёр к оконной раме.

Ей досталось за испорченные рамы, и Хильди пообещала, что её отец явится их чинить, но тогда всем здесь непременно влетит за условия, в которых мы вынуждены проживать. Комендантшу, похоже, это не особенно смутило, но тут явилась придверница. Они пошептались — я разобрала слова «Фогбрайты, те самые», — и комендантша неожиданно смягчилась и отступила, а вскоре нам прислали бумажные полоски. Ими, предварительно смазав мылом, полагалось заклеить оконные щели.

Мы немного поспорили о том, что делать. Несомненно, ещё будут тёплые дни, ведь осень только началась. И что же нам, никогда не проветривать?

— Тады сами и спите тута вот, на сквозняке, — заявила Хильди, и это сыграло решающую роль.

Мы пошли за мылом, причём выяснилось, что мыло Диты, оставленное у общих умывальников, уже куда-то пропало. Пришлось воспользоваться моим. Хильди принципиально не захотела нам помогать. Устроившись на стуле в углу, она читала Лифорда, периодически хлопая рукой по странице и восклицая: «Надо жа, ковёр спортила, ишь ты! Да в ём первые дыры-то небось появились ещё при Вильгельме Третьем!».

Вильгельм Третий жил за два столетия до нас.

Пока клеили, мы нечаянно пролили сколько-то мыльной воды из таза на подушку Хильди, но она не заметила, а мы ничего не сказали. Дита повернула подушку другой стороной, но вскоре мы залили её опять. В тот момент, когда мы, объясняясь при помощи жестов и выразительных взглядов, решали, не сознаться ли нам всё-таки, дверь распахнулась, а после в неё постучали.

— Собрание! — заявила Матти Кобб, сунув в комнату каштановую голову, и тут же исчезла, даже не объяснив, что за собрание и куда идти.

Мы переглянулись — работа всё равно была кончена — и, оставив таз на подоконнике, поспешили за гномкой. Хильди пошла тоже, так и не заметив, что случилось с её подушкой. Я понадеялась, нам повезёт и всё просохнет, пока мы вернёмся.

Оказалось, нас ждала встреча со старшекурсницами. Ежегодно отбирали нескольких, чтобы они курировали новеньких, объясняли, как всё устроено, и помогали, если понадобится. Нашей группе выделили троих.

В одной я тут же узнала девушку, которую встретила днём у общих умывальников. Я поняла, что и она меня запомнила. Когда мы вошли в общую комнату для отдыха, где было устроено собрание, она как раз о чём-то говорила, но запнулась и кое-как продолжила, сбиваясь и почти не отводя от меня взгляда. Она смотрела так пристально, что и остальные начали оглядываться на меня, не понимая, в чём дело.

Я решила не спрашивать о пузырьке с пылью. Отчего-то мне показалось, что заговаривать о нём при всех не стоит.

Две третьекурсницы представились. Одна оказалась сестрой нашей Алисы, той самой Лаурой, которая собиралась преподавать. Сёстры были похожи внешне — русые волосы, карие глаза, чуть вздёрнутые носы, — но их бы никто не спутал. Лаура обладала манерой подаваться вперёд, вглядываясь в собеседника, и слушала очень внимательно. Её взгляд показался мне умным и добрым. Наверное, из неё выйдет хорошая учительница.

Вторая назвалась Викторией Хилл, и я немедленно поглядела на неё с любопытством. Виктория Хилл! Неужели та самая дочь оперной дивы Эдны Хилл, рождённая вне брака? О, какой был скандал! Газетчики и сейчас, когда пишут об Эдне, нет-нет да упоминают о дочери. Эдна прячет её от общественности и не отвечает ни на какие вопросы, связанные с этим. Имени отца не знает никто. Злые языки поговаривают, что и сама Эдна не знает.

Виктория, темноволосая и синеглазая, довольно милая, ничем не напоминала свою блистательную мать. Она держалась скованно, будто смущалась, что на неё обращено чужое внимание, и всё прижимала к груди большую тетрадь. Очевидно, она жалела, что тетрадь не так велика, чтобы укрыться за ней целиком, отгородившись от нас.

Уже знакомая мне девушка оказалась четверокурсницей, выпускницей, если только не собиралась проучиться ещё год, чтобы пойти в безопасники. Её звали Шарлотта Веллер, и имя мне ни о чём не говорило. У Шарлотты было худое птичье лицо, нос с горбинкой, тонкие губы и близко посаженные круглые глаза. Вся она была худая, высокая и нескладная, и косы у неё были жидкие и не пойми какого цвета, но скорее тёмные, чем светлые, а бровей почти не было — хотя мне, с моими невидимыми бровями, грех смеяться над чужими.

Шарлотта всё бросала и бросала на меня тревожные взгляды, пока наконец не поняла, что я не собираюсь говорить о пыли преобразования, и тогда успокоилась.

Старшекурсницы сообщили нам немало полезного. К примеру, что миссис Гудинг обожает поэзию Кеттелла, и стоит выучить хотя бы несколько стихотворений, чтобы стать её любимицей. Также они сошлись на том, что мисс Брок очень милая, и получить у неё плохую отметку почти невозможно. С миссис же Зилч не действовало ничего, кроме прилежной учёбы.

— Даже к Лотте никакого снисхождения, — усмехнулась Лаура. — Родственные связи ей нипочём.

Шарлотта потупилась и пробормотала:

— Мы дальние родственницы, это ничего не значит.

Тут я поняла, что Шарлотта действительно внешне похожа на миссис Зилч. Должно быть, досадно получить от родства только это, и ничего больше!

Но что, если Шарлотта также получает — или берёт без спроса! — пыль преобразования, ту самую серую пыль, которая хранится так тщательно? Для чего она ей? Кажется, я увидела то, что не должна, но что мне делать с этим знанием?

Должно быть, по моему лицу стало понятно, о чём я размышляю, поскольку Шарлотта опять встревожилась. Я постаралась принять невинный вид.

Всё, что старшекурсницы могли сказать нам по делу, было сказано быстро, и беседа пошла о другом. Как-то незаметно речь зашла о гаданиях, и Кэтрин, желая выделиться, заявила, что она в этом хороша.

— Мы в дальнем родстве с графом Камлингтоном, — важничая, сказала она. — С тем самым, что изобрёл аркановоз. Пасьянсы и гадания у нас в крови!

Само собой, её тут же послали за картами, стол перенесли ближе к дивану, и все устроились на диване или на стульях вокруг. Подсела ближе и я. Только Шарлотта осталась в стороне. Уж не боялась ли она того, что могли сказать ей карты?

Первыми — кто бы сомневался! — оказались Алиса и Аделаида. Кэтрин нагадала каждой удачное и выгодное замужество. Третьей вызвалась гномка, та, что с волосами посветлее. Я никак не могла запомнить её имени, и теперь, услышав его в очередной раз, повторила про себя: Бетси. Не то чтобы я собиралась с ней когда-либо заговаривать, но неплохо было хотя бы помнить, с кем я учусь.

Бетси узнала, что её замужество тоже будет крайне выгодным и удачным.

Дита хмыкнула и прошептала мне на ухо:

— Спорим, она не может сказать ничего другого?

Затем она уселась перед Кэтрин сама. Пока та раскладывала карты, Дита поглядывала на меня и улыбалась, будто хотела сказать: вот увидишь, мне тоже напророчат удачное замужество!

Кэтрин, хмурясь, накрутила на палец выбившуюся из косы кудрявую прядь и подняла глаза.

— Ты сильно обижена, — сказала она Дите, — но этот человек не виноват. Однажды правда откроется.

Дита онемела от удивления, застыв с приоткрытым ртом, а затем резко поднялась.

— Ты ошибаешься! — сказала она. — Нет, ты нарочно…

— Карты не ошибаются! — возмутившись, заспорила Кэтрин, но Дита не стала дослушивать и вышла.

Скоро очередь дошла до меня. Я опустилась на обитый бархатом потёртый стул, когда-то зелёный, и ощутила, что волнуюсь против собственной воли.

Рисунки на картах ни о чём не говорили мне. Я глядела на пажа в цветастых одеждах, с золотым кубком в руке, на старца в золотой короне и на звезду, и ещё там были мечи. Они ведь не означали опасности?

Кэтрин, очень серьёзная, подняла на меня орехово-зелёные глаза.

— Ты скоро встретишь любовь, — сказала она и указала на старца. — Вот он…

— Такой старый? — возмутилась я.

— Не понимай буквально! Это император. Он надёжный и верный, с ним будешь как за каменной стеной. Он никогда не предаст. Но вы не сможете сразу быть вместе, я вижу препятствие. Вас ждёт какое-то тревожное событие… и какое-то совместное дело. А ещё, когда вы встретитесь, он уже будет заочно тебе знаком.

Я подумала, что эти слова с успехом можно применить едва ли не к любой паре, но вслух о том не сказала, а вместо этого поблагодарила и поднялась.

Затем я вспомнила золотоволосого юношу из библиотеки, Кристиана.

Не о нём ли мне нагадала Кэтрин? В здешнюю академию художеств поступали только юноши без магического дара. Я знала, что Кристиан будет для меня неподходящей парой, даже если он из хорошей семьи. Академия художеств — довольно пустое занятие для тех, кто не способен на лучшее, так говорили. Академия, связанная с работой в театре, уж точно. Всё, над чем они работают — эскизы костюмов, грима и декораций, и ещё бутафория. Они даже не скульпторы. Даже не портретисты. Не художники широкого профиля, которые при необходимости могут работать где угодно.

Словом, подобные заведения предназначались для тех, кто не преуспел в точных науках, а именно эта академия — для тех, кто и в художествах не особенно преуспел.

Но… Но ведь мы могли бы открыть свой театр. Кэтрин как раз говорила о совместном деле. Мы могли бы работать вместе! Разве не замечательно?

Что же касается заочного знакомства, тут карты могли и ошибиться. Подумаешь!

В эту ночь я почти не сомкнула глаз. Я лежала, слушая, как от окон с тихим шуршанием отклеивается и слетает бумага и как посвистывает ветер, задувая меж створок. В комнате было совершенно темно, но я видела свет. Мне грезился театр с множеством ламп и уютный кабинет, где стояли мы с Кристианом. Он показывал мне эскизы, обнимая за талию, и прижимался своей щекой к моей щеке. Я слышала его голос.

Небо за окном вспыхнуло и раскололось. Зашумел дождь.

Хильди проснулась и разворчалась: из окна текло прямиком на её постель. Я слышала, как она со страшным скрежетом двигает кровать, но притворилась, что не слышу, чтобы не помогать. Дита, должно быть, поступила так же.

Укрывшись с головой, я продолжила мечтать, пока не уснула. И до самого утра, пока не прозвенел будильник, я видела чудесный сон, в котором была красивее и умнее, чем на самом деле, и Кристиан, верный и надёжный, признавался мне в любви.