Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Глава 17. Поиски тайника

Гостиница «Старый колокол» находилась на окраине Беллвуда, прямо у полей. Улица, ведущая к ней, была застроена только с одной стороны. Редко стоящие фонари выхватывали из мрака то низкие дома с заснеженными крышами и козырьками, то деревья в снегу. Кое-где приветливо горели окна. Но по большей части мы ехали во тьме, в черноте, и только впереди, в огнях экипажа, белыми точками мельтешила метель.

— Вот это зверь, — с восторгом и уважением сказал Персиваль вполголоса, оглядывая экипаж. — Сотни две кристаллов, не меньше.

— Ставлю на сто пятьдесят, — возразил Сэм. — Это же «Блю-Буллет» запрошлого года. Двести ежели ток по спецзаказу. Забьёмся? Что ставишь?

Ох, они собирались всё погубить!

Я толкнула Сэма локтем и прошипела:

— Девочки о таком не разговаривают!

Эти двое примолкли, а потом Сэм громко сказал:

— Надо бы новый корсет прикупить, а то мой совсем прохудился. Ишь, так и поддувает!

— Так сними, я заштопаю, — неестественно тонким голосом сказал Персиваль. — Тебе как, ёлочкой или цветочком? Страсть как люблю штопать. Миссис Гудинг мне всё даёт свои панталоны. «У тебя, — говорит, — Кэтрин, золотые руки…»

Я там же и сгорела со стыда. Прямо-таки ощутила, как осыпаюсь пеплом на сиденье. Только и смогла, что дотянуться до Персиваля ногой и толкнуть, чтобы он умолк.

— Что? — шёпотом осведомился он. — Что не так? — и сказал уже громче: — Ах, давайте поговорим о мальчиках! Мне нравится Сэмюэль. Он интересный собеседник, и очень умный, а как хорошо рисует! Что угодно починит, смастерит — из него выйдет такой хороший муж…

Сэм несколько раз ткнул его кулаком не глядя. Он сидел, уставившись перед собой, и вид у него был такой, будто теперь и он хочет провалиться сквозь землю.

— А Персиваль, по-моему, дурачок, — сказала я. — Я знала одного Персиваля, и он писал ужасно глупые стихи. Может быть, все Персивали их пишут?

— Чего? — обиженно спросил Персиваль, забыв делать тонкий голос. — Чего сразу глупые? Ты читала хоть один?

Похоже, со стихами я попала в точку.

В это время мы окончательно покинули Беллвуд, свернув прочь от редких огней, и граф Камлингтон обернулся ко мне.

— Милое дитя, — с притворным дружелюбием, которое плохо ему удавалось, сказал он, — должно быть, ты задаёшься вопросом, куда мы направляемся и для чего я тебя искал. Не бойся, я хочу тебе только добра, но то, что я расскажу, может повергнуть тебя в шок. Я предпочёл бы, чтобы твоя мать сообщила тебе… Но она не способна узнать собственную дочь! Нет, нет, в этот раз обойдёмся без неё…

Он потёр нос, размышляя над дальнейшими словами.

— Я вся внимание, милорд! — послушно сказала я.

— Что ты знаешь о своём отце? — спросил он.

— Ах, он всего лишь какой-то торговый представитель, да ещё и бросил нас, — сказала я с пренебрежением. — Не желаю даже о нём вспоминать!

Граф воодушевился.

— А если бы ты узнала, что он тебе не родной отец…

— Этот нелепый человек — не мой отец? Превосходно!

— …а твой настоящий отец — некто богатый и знатный…

— Ах, я так и знала! Я ощущала это!

— Да погоди же, дай мне договорить! Если бы ты узнала, что твой настоящий отец — граф, что бы ты сказала?

— Я сказала бы: хвала Первотворцу!

— Хвала Первотворцу! — с облегчением воскликнул граф Камлингтон. — Ты вовсе не похожа на ту грубую, неотёсанную, ужасную девушку, с которой вы поменялись местами. Диву даюсь, как можно было вас перепутать! Твоя мать, должно быть, не в себе. Так знай же: я твой отец.

В это время экипаж подпрыгнул на кочке, так что мы трое подлетели над задним сиденьем и охнули. Граф принял это за выражение удивления и восторга.

— Ах, как тебе повезло, Бернардита! — пропищал Персиваль. — Милорд, может, вы и мой отец? Я тоже всегда ощущала что-то такое… этакое.

Он явно переигрывал. Уж я бы ему показала, если бы только между нами не сидел Сэм.

— Нет, — отрезал граф, уставившись на Персиваля. — Я уверен, что нет.

— Мы теперь едем к маме? — спросила я. — Можно мне звать вас папой?

Кажется, графа Камлингтона не слишком-то обрадовала моя просьба, но он попытался это скрыть.

— Что ж, — сказал он, хмурясь и оглядываясь в поисках выхода, как загнанный в угол человек. — Уверен, я привыкну.

Я решила, что отныне стану обращаться к нему только так.

— Мы едем в столицу, — сообщил граф. — Один мой знакомый может снять с вас иллюзию, не поднимая шума — и додумались же вы до такого! Где только взяли пыль?

— Ах, папа, мы случайно! — ответила я. — Не сердись.

Он тут же сказал, что не сердится, и выразил надежду, что мы с подругами проведём несколько приятных дней вместе, прежде чем их отправят по домам. Сэм и Персиваль, само собой, пришли в восторг и принялись горячо его благодарить.

— У тебя милые подруги, — благосклонно сказал граф. — Кроме этой ужасной Сары Фогбрайт, попадись она мне только… Если бы ты знала, в каком дурном свете она выставила меня перед уважаемыми людьми!

— Ах, она мне вовсе и не подруга, — сказала я. — Вечно я из-за неё встреваю в неприятности! Это ей пришла в голову идея поменяться местами.

— Она ведь из тех самых Фогбрайтов, что занимаются доставками? Уж я мог бы создать им проблемы!

— Дальняя родственница, — поторопилась я сказать.

— Паршивая овца семейства, — поддакнул Персиваль. Кажется, он так и не простил мне те слова насчёт стихов.

— Что ж, ладно, — пробормотал граф. — В действительности мне не хотелось бы с ними ссориться, они довольно влиятельны. А теперь, девушки, прошу меня извинить — я почти не спал в последние дни. Кажется, всё, что могло пойти не так, пошло не так! Но теперь, хвала Первотворцу, дела налаживаются. Я хотел бы немного отдохнуть. Если вам что-то понадобится, обращайтесь к Виктору.

Порывшись в багажном отделении, он извлёк оттуда повязку для сна и полосатый колпак. Повязку ему пришлось с неудовольствием отложить: забинтованный глаз не позволял её надеть. Натянув колпак, граф откинулся на сиденье. Он придавил мои ноги, но его ничего не смутило.

Почти сразу же он засвистел носом.

Справившись у Виктора, я узнала, что заднее сиденье не раскладывается, а в столицу мы прибудем утром. Не та вещь, которую хочется услышать в подобных обстоятельствах. По счастью, Сэм предложил пересесть на его место, а сам занял моё, где ему оказалось вполне удобно, натянул свой вязаный колпачок на нос и тоже засопел.

— Итак, что вы имеете против моих стихов, мисс? — прошипел Персиваль, толкнув меня локтем.

Мы немного поспорили насчёт того, бывают ли вообще нормальные стихи. Я приводила в пример Кеттелла, который только и умел, что писать о розах на мостовой или где-нибудь ещё.

— Здесь нужно тонко чувствовать! — яростно шептал мне Персиваль. — «О, белая роза средь алых…» Если у вас в груди не ёкает при этих словах, то и говорить не о чем!

Я вообще не понимала, что тут может ёкать. У меня от Кеттелла ёкало лишь однажды — когда миссис Гудинг попросила назвать любимое стихотворение, а я не знала ни одного, и пришлось выкручиваться. Ох, может, когда мой разум был затуманен чувством к Кристиану, я лишь немного, самую малость решила, что Кеттелл не так плох…

Хотя Персиваль и сказал, что говорить не о чем, он солгал. Он поступил жестоко и подло: решил читать мне своё любимое из Кеттелла, чтобы я тоже прониклась. Я выдержала десять минут и притворилась, что уснула. Персиваль больше нравился мне, когда смущался и молчал.

— Кеттелл был романтиком прошлого века, — занудно вещал Персиваль. — В его строках мы слышим громыхание колёс, которых теперь почти не встретишь на городских улицах. Эти колёса — символ неотвратимого рока… Бросьте прикидываться, я знаю, вы не спите! Так вот…

Вскоре я уснула на самом деле.

Ночью ударил мороз. В пути мы несколько раз останавливались на крошечных станциях, чтобы размяться и выпить горячего чая. Я торопливо шла от экипажа к двери, за которой ждало спасительное тепло, а ветер высекал слёзы из глаз, и от фонарных огней и от звёзд, пронизывая черноту, тянулись колючие лучи.

Мы добрались до пригорода Эрхейвена как раз на рассвете. Казалось, всё, что открылось взору, сделано из хрупкого голубого стекла — и далёкие шпили, и невысокие дома среди старых деревьев, и сами деревья. Город лежал на холме, заиндевевший и густо-синий там, где граничил с бледным небом.

Даже солнцу не хотелось выходить на это промёрзшее небо, и оно послало вперёд себя мягкие розовые облака. И тут совершилось чудо: порозовели стены домов, загорелись просветы ветвей. Во всех тонких местах город стал золотым и розовым.

— Вот бы написать такую картину! — ахнул Персиваль, подавшись вперёд и жадно глядя в окно.

— Вы увлекаетесь живописью? — спросил проснувшийся граф. — Похвально, похвально.

Увы, этот сказочный час не продлился долго. Скоро мир поблек и утратил цвета.

Графский особняк, серый и скучный, в два этажа, меня вообще не впечатлил. Он стоял чуть в стороне от дороги, в заснеженном чахлом саду. Соседние дома возвышались над ним и будто сдавливали.

Мне стало даже обидно, ведь прежде я столько о нём слышала. Говорили, это превосходный образчик старинной архитектуры, один из первых особняков, построенных в Эрхейвене, и, конечно, многим и теперь не давала покоя тайна пропажи первого владельца. Я ожидала, что буду поражена, увидев его вживую, но ничего не ощутила. На снимках он казался куда величественнее.

Мы миновали решётку и въехали в сад. Особняк вплотную окружал толстый каменный забор, которому хотели придать изящества при помощи арок, забранных частыми прутьями. Вышло только хуже: дом выглядел так, будто его пленили и стреножили. Это впечатление усиливали решётчатые окна, ровным счётом четырнадцать, по семь на каждом этаже (я сосчитала их от скуки, пока Виктор возился с замками, чтобы мы могли проехать дальше). Окна тоже были арочные, на первом этаже обложенные суровым камнем, на втором стиснутые колоннами — даже окна здесь не могли вздохнуть свободно.

Девушка на фронтоне, подобрав края лёгких одежд, собиралась одной ногой ступить в воду. Эту картину слева и справа обрамляли лавровые ветви, а снизу — лента с девизом «Справедливо и честно». Удивительно, что здесь обошлось без решётки.

— Наш предок получил титул и земли, служа Прекрасной Реджине, — пояснил граф Камлингтон, заметив мой интерес.

— А правда, что она была из гномов? — спросила я.

— Где ты наслушалась этой чуши? — фыркнул он. — Разумеется, нет! Однажды ты будешь представлена королевской семье, а тогда поймёшь, что в их жилах нет ни капли гномьей крови.

Я не стала спорить. Больше всего мне хотелось выпрямиться и несколько дней вообще не принимать сидячее положение без крайней необходимости.

Особняк встретил нас холодом и запустением. Никто не растопил мраморный камин в вестибюле, хотя Виктор вроде бы кому-то звонил во время последней остановки и предупреждал о нашем прибытии. А лампа! Лампа выглядела как клетка, подвешенная на цепи. Здесь даже свет держали за решёткой.

На троих нам выделили одну комнату — по счастью, нормально обставленную. Тут стояла кровать с балдахином, и если бы я была одна, то первым делом легла бы и задёрнула занавеси. Всегда о такой мечтала.

— Вместе веселее, не так ли? — сказал граф. — Развлекайтесь! К вечеру прислуга подготовит ещё две спальни. У меня так редко бывают гости, и сейчас я не ждал сразу троих.

Угрюмая женщина с длинным лицом принесла нам чай и три ломтика хлеба, тонких до прозрачности. Лишь по слабому блеску можно было догадаться, что они намазаны маслом. Бросив неодобрительный взгляд на камин (какое расточительство, мы его разожгли!) и ещё более неодобрительный — на Сэма, она ушла.

Мы переглянулись.

— Граф на мели, — сказал Сэм. — И картины подделанные.

— Ага, ещё и так грубо, — поддакнул Персиваль. — Ишь ты, богатый и знатный…

— Вы умеете распознавать подделки? — с уважением спросила я. — Даже не приглядываясь?

— А чё приглядываться, — пожал плечами Сэм, — ежели мы оригиналы в музее видали. Ну, не знаю, как вы, а я бы хлебнул горячего, пока не остыло!

К сожалению, мы опоздали: чай заледенел, пока его несли. Кто-то сильно сэкономил на заварке и ещё сильнее — на сахаре.

— Ох, даже у нас в столовой делают чай лучше, — поморщившись, сказала я.

— Я вам больше скажу, мисс, — хмуро сообщил Сэм. — Даже у нас подают не такие помои. Я так думаю, когда граф обещал нам несколько славных деньков в столице, он не имел в виду театры и рестораны, а?

Поразмыслив, мы сошлись на том, что так даже лучше. Ведь мы собирались искать тайник, а он находился, вернее всего, где-то в доме.

— В потайном ящике стола, — предположил Персиваль. — Или ко дну прикреплён снизу.

— Ну, слишком просто! — возразил Сэм. — За зеркалом или картиной.

— А это, значит, не слишком просто? — хмыкнул Персиваль. — За панелью в стене.

— Под половицей ещё.

— В карнизе, а то и в нескольких! Если бумаги в трубку свернуть…

— А то, может, в матрасе зашиты, а граф сверху спит.

— О! Сэм, помнишь тот роман, где ступенька на лестнице откидывалась, а под ней пистолет? А ещё сундук с двойным дном: сверху будто вещи, а за подсвечник тянешь, щёлк!

— Или в винном погребе, в бочке…

— Ну, в бочке был потайной ход!

— Так и чё, тайника быть не может, по-твоему?

Они заспорили.

Они знали страшно много мест, где бывают тайники: и за кирпичами в стенах, и под нажимными плитками, и в каминах, и в книгах, и прямо внутри балок. Увы, это ничем нам не помогло! Такой особняк мы могли обыскивать вечно.

— Может быть, дождёмся мистера Хардена? — предложила я. — У него был план.

Сэм и Персиваль так посмотрели на меня, будто я несла страшную чушь.

— Ну и зачем мы тут тогда? — спросил Персиваль. — Чего не остались на практике? Разумеется, мы первые найдём тайник! План мистера Хардена ещё, может, и не сработает.

— Во-во, — сказал Сэм. — Как граф был в отъезде, мистер Харден туточки ничего не сыскал. Я б на него не особо надеялся.

Похоже, они совсем не верили в мистера Хардена. Мне даже стало за него обидно. И в то же время, что скрывать, мне ужасно хотелось самой раздобыть документы и чертежи и гордо ему вручить, когда он явится.

Хлеб оказался чёрствым. Доев, мы решили осмотреть дом. Ведь нет ничего дурного в том, что дочь хозяина, впервые оказавшись в семейном особняке, хочет им полюбоваться?

Увы, любоваться было особенно нечем. На лестницах сохранились крепления для держателей, но ни следа ковров. Бирюзовая краска на перилах местами облупилась. Почти никакие двери не поддавались нам: их заперли и, судя по пыльным ручкам, давно не открывали. Мы нашли только круглый золотой кабинет с купольным потолком, красную комнату с мебелью под чехлами, где в былые времена принимала гостей какая-то дама, и музыкальный зал с роялем. Я полюбовалась инкрустацией в виде танцующих фигур, Сэм заглянул под крышку, а Персиваль нажал на клавишу. Раздался слабый гул и отчётливый стук.

— Ну, он не станет хранить важные бумаги там, куда и носа не кажет, а? — шёпотом спросил Сэм.

В этом зале, обширном и пустом, каждый звук отдавался эхом.

Я сделала несколько танцевальных движений, представив, что шахматная плитка на полу блестит, и хрустальные лампы горят, отражаясь в ней и подсвечивая золотую лепнину и роспись на потолке. Когда-то, наверное, здесь было красиво, а сейчас рисунок потемнел — даже не разобрать, что на нём.

Вряд ли граф держал документы под одной из этих плиток.

— А где его кабинет? — так же шёпотом спросил Персиваль. — По-моему, разумнее начать оттуда.

Мы отправились на поиски кабинета и обнаружили его на втором этаже.

Граф приятно проводил время у натопленного камина, читая книгу. На низком столике перед ним стояло блюдо с нарезанной ветчиной, горкой лежали сэндвичи с огурцом и красной рыбой, а в расписной чашке из тонкого фарфора явно был не только чай, но и некая янтарная жидкость из бутылки, которую граф при нашем появлении задвинул подальше.

Он невольно сделал жест, будто пытался книгой прикрыть тарелки, но, заметив наши заинтересованные взгляды, сунул книгу за спину, под подушку. Я успела разглядеть надпись на обложке: «Запретная любовь». Хильди бы оценила.

— Вы чего-то хотели? — спросил граф, уже полностью овладев собой, и скрестил руки на груди. — Бернардита, с любыми вопросами ты можешь обращаться к миссис Колин.

— Мы просто осматриваем дом, папа, — беззаботно сказала я. — Ах, какая чудесная комната! Столько картин, а за той дверью, наверное, спальня…

— И зеркало над камином, — явно с намёком сказал Персиваль. — И какая любопытная вставка из жёлтого мрамора, а эти подсвечники по бокам! Неужели в наше время кто-то ещё пользуется свечами?

— А шкафы! Сколько книг, — покачал головой Сэм. — Лампы, выступ над дверью, напольные вазы из Ригерина…

— Как красиво, — упавшим голосом подытожила я.

Тут был ещё ковёр, и три окна — и карнизы над ними, и бюсты на шкафу, и диван с подушками, и круглый столик с множеством выдвижных ящиков, и коммутатор, и часы. Всё до того пёстрое, красное, зелёное, синее, чёрное, что глаза разбегались, не останавливаясь ни на чём. Где искать документы? Они могли быть где угодно!

Довершая всеобщую пестроту, в бело-синем высоком горшке цвели розовые орхидеи, а в углу распустила перистые листья какая-то пальма.

— Миссис Колин уже принесла вам чай? — поинтересовался граф и прибавил с некоторой гордостью: — Это белый чай из Ардузии.

Мне доводилось пить белый чай из Ардузии, и я могла поклясться, что это не он, однако не стала огорчать графа и восхитилась. Он снисходительно выслушал мои восторги, деликатно дал понять, что теперь хотел бы остаться один, и мы вернулись в свою комнату.

Мы с Персивалем уселись на полосатую кушетку у кровати, а Сэм — прямо на ковёр. Нужно было решить, что делать дальше.

— В эту комнату часто наведываются, зуб даю, — сказал Сэм. — Цветы поливать, к примеру. У него больше во всём дому ни цветочка.

— Должно быть, ещё и топят, — блеснула я знаниями. — Орхидеи любят тепло.

— Значит, граф знает, что даже в его отсутствие комната надолго не останется без присмотра, — кивнул Персиваль. — Если бы я что-то и прятал, то в таком месте.

Мы все с этим согласились. Но хотя круг поисков и сократился, очевидно было, что тайник нам не найти. Слишком уж много мест, где он мог находиться, и ведь это мы ещё не видели спальню.

Персиваль нахмурился, поправил очки и сказал:

— План такой: вынудим графа показать тайник. Нужно как-то его напугать, чтобы он сразу потянулся к самому важному, а мы подглядим.

— Пожар, — предложил Сэм. — Эх, нам бы трость, которая дымом стреляет! Ну, какие-то тряпки ему под дверь накладём да подожжём.

— А если он кинется не к тайнику, а наружу? — не согласился Персиваль. — Выскочит за порог, а там твои тряпки. Накладут нам тогда по шее! Да ещё полыхнёт, в самом деле, вот уж здорово будет…

Решив не устраивать настоящий поджог, они заговорили об иллюзиях и попеременно обсудили и отвергли потоп, снежную бурю, затем обрушение кровли, и уже добрались до нападения дракона, когда меня осенило.

— Будет вам иллюзия! — сказала я, торжествуя. — Небольшая, как раз по мне. Сэм, нарисуй-ка мне пару отпечатков ботинок — таких, знаешь, едва заметных, будто от подтаявшего снега.

Конечно, соглашаться со мной никто не спешил. Им хотелось всё придумать самим, и они настаивали на драконе, на взрыве, на чём угодно своём, но всё-таки смирились: мой вариант был надёжнее и проще. И кто вообще видел драконов в последнюю тысячу лет?

Персиваль снял ботинки, и Сэм набросал в блокноте пару отпечатков, а потом при помощи оставшегося чая местами их размыл. Вышло идеально, как будто кто-то в самом деле потоптался по листу. Потом Сэм нарисовал план кабинета и примыкающей к нему спальни, которую мы толком не разглядели. Он запомнил всё-всё, до мельчайших деталей, вплоть до бюстов на книжных шкафах.

— Как ты это делаешь? — восхитилась я. — Я ведь тоже видела, как выглядит комната, но теперь могу припомнить только камин, диван и окна. Пожалуй, ещё стол.

Сэм раздулся от гордости, но виду не подал.

— Да чего там, — сказал он. — Подумаешь, великое дело.

Мы решили, что шпионить за графом отправится именно он, как самый незаметный.

— Вот тут, у двери, есть место, — сказал Персиваль, разглядывая план, и указал пальцем на вход в спальню. — Или за дверью. По обстоятельствам решишь.

Сэм кивнул. На всякий случай я дала ему карманное зеркальце — не помешает, мало ли откуда придётся смотреть. Оставалось только продумать маскировку. Напольная ваза из Ригерина показалась нам хорошим вариантом, тем более что и здесь, в нашей комнате, стояла одна такая.

— Будь я графом, я бы толком не помнил, сколько у меня этих ваз, — сказал Персиваль. — Одной больше, одной меньше…

Иллюзию предпочтительнее было создавать на светлой основе, так что мы взяли простыню с кровати (при этом обнаружив на ней мышиный помёт). Я стала смотреть на кровать с куда меньшим восторгом. Сэм мужественно накрылся простынёй и провертел карандашом дырки для глаз, а потом, приложив небольшое усилие, с треском сделал ещё дыру — для руки, если придётся смотреть в зеркальце.

— Ripeti avedo! — воскликнула я, глядя на вазу в углу, которую мы взяли за образец.

Я боялась, ничего не выйдет, и мои опасения отчасти подтвердились: хотя форму удалось передать довольно точно, сложный узор не дался мне. Вышли просто размытые пятна и полосы — белые, синие и терракотовые.

— Чё там? — спросила иллюзорная ваза, и из стенки протянулась рука с зеркальцем.

— Жалкая подделка, — сказал Персиваль, засекая время. — Спереди какая-то мазня, а спина у тебя вся белая.

Я гневно поглядела на него, но ничего не сказала. Что тут скажешь? Ох, почему я так мало практиковалась! Мои иллюзии ещё и держатся так недолго! Я дала себе слово заняться учёбой как следует. Увы, такие обещания не работали авансом, и через шесть с половиной минут ваза опять превратилась в Сэма в простыне.

Шесть с половиной минут! Этого совершенно не хватит.

— Ничего, — подбодрил меня Сэм. — Ежели что, влезу под кровать. Или, вон, за штору встану. Да успеем мы!

Недалеко от кабинета находился чулан, где хранилась пара мётел, ведро и тряпки для пыли. Сэм должен был занять позицию там, но туда ещё требовалось дойти, по коридору и за угол, и это тоже отнимало время от наших драгоценных шести с половиной минут…

Сэм почесал в затылке, отыскал в своей сумке цветные карандаши и нарисовал в блокноте вазу, почти как ригеринскую, только узор куда проще, в самых общих чертах.

— Вот, — сказал он, вырывая лист из блокнота, и протянул мне. — Такую и легче вообразить, и вообще, сможете замагичить меня прям в чулане.

— Сэм, ты молодец! — воскликнула я.

— Да чё уж там, — скромно сказал он.

Нужно было выдвигаться, и я так разволновалась, что меня затрясло. Наверняка что-нибудь перепутаю, всё испорчу, и мы попадёмся! А тогда… Кто знает, что с нами сделают тогда? Граф точно захочет выпытать правду, и эта правда ему не понравится.

— Смелее, мисс, — сказал Сэмюэль, заталкивая простыню себе под пиджак. — Прорвёмся!

Я глубоко вдохнула, выдохнула, стиснула два листа с рисунками в дрожащей руке. Персиваль выглянул, осмотрел коридор, кивнул нам, и мы пошли.

В тесном чулане я помогла Сэму набросить и расправить простыню, а затем, изо всех сил собравшись и горячо пожелав, чтобы иллюзия продержалась хоть на две минуты дольше обычного, сосредоточилась на рисунке и прошептала, вытянув руку:

— Ripeti avedo!

Он повернулся, чтобы я наложила иллюзию и с другой стороны. Затем я прикрыла дверь чулана, тихонько, на носках добежала до ближайшего окна и поглядела на второй рисунок, едва не выронив его от волнения. Спустя ещё миг на светлой плитке под окном красовались два следа — пожалуй, чересчур больших. Рисунки я спрятала в карман.

Персиваль оставался за углом. Он должен был сидеть неслышно, однако теперь я заметила его длинный любопытный нос. Я сделала страшное лицо и махнула рукой.

Следовало уже звать графа, но я вдруг решила, что выйдет правдоподобнее, если задвижка будет открыта. Я дёрнула её. Она не поддалась. Я дёрнула сильнее, и она заскрежетала на весь дом и вылетела из паза, и окно тут же распахнулось от порыва ветра и так грохнуло, что я подумала, стекло разобьётся.

Граф, встревоженный, почти сразу выглянул из кабинета.

— Что происходит, Бернардита? — воскликнул он, сердясь.

— Я так испугалась! — ответила я, ничуть не притворяясь. — Я только… я просто… Смотри, здесь такие забавные следы, как будто кто-то вошёл в дом через окно! Как глупо, кто бы стал такое делать, верно? Я хотела разглядеть получше, но тут окно само открылось…

— Где следы? — спросил граф, меняясь в лице.

Он подошёл едва ли не бегом и присел, разглядывая отпечатки. Я кашлянула, подав условный знак. За спиной графа из чулана вышла напольная ваза на двух небольших ножках, торопливо пересекла коридор и исчезла в кабинете.

— Уже сухие, — пробормотал граф, касаясь отпечатков пальцами, а потом вскочил и бросился в кабинет. Я последовала за ним, надеясь, что он возражать не станет, но он закрыл дверь у меня перед носом, ещё и ключ повернул в замке. Вся надежда оставалась только на Сэма.

Я поспешно взяла тряпку в чулане и, вернувшись к отпечаткам, наложила поверх них иллюзию обычной плитки. Нельзя было допускать, чтобы они пропали у кого-нибудь на глазах.

Персиваль выглянул из-за угла. Делая страшное лицо, он показал мне часы, а потом четыре пальца. У Сэма оставалось мало времени. Я состроила рожу в ответ. Поспешим, и граф не успеет выдать местоположение тайника, а в другой раз сделать что-то подобное уже не выйдет!

Я ждала у кабинета, кусая губы. Внутри было тихо. Что ж, по крайней мере, граф ещё не наткнулся на Сэма…

Персиваль вытянул руку и помахал ею. Пять.

Я прижалась ухом к двери кабинета. Кажется, граф кому-то звонил по коммутатору. Я разобрала слова: «Приезжай скорее, где тебя носит».

— Шесть! — зашипел Персиваль, выглядывая, и замахал обеими руками сразу. — Шесть!

Я кинулась к чулану, пнула ведро и закричала, как никогда в жизни. Потом бросилась к Персивалю, и мы завопили хором. Никогда бы не подумала, что он умеет визжать так пронзительно.

Снизу, от лестницы послышались тревожные голоса. Мы заметили, что дверь кабинета открывается, а тогда бросились к себе в комнату. Довольно скоро у нас были все: граф Камлингтон, миссис Колин и Виктор, донельзя встревоженные.

— Что ещё? — воскликнул граф, осматривая комнату выпученными глазами. За его спиной миссис Колин негромко спросила: «Ах, что стряслось?», обращаясь к Виктору, но тот пожал плечами и покачал головой.

— Мышь! — вскричала я. — Ужасная, жирная мышь, а может быть, даже крыса! Я стёрла те следы и хотела вернуть тряпку в чулан, а мышь как прыгнет с полки! Она помчалась за мной, клянусь, прямо сюда…

— Ты стёрла следы? — гневно спросил граф. — О Первотворец! Зачем? Ведь это была улика!

— Стёрла, — подтвердила я, в доказательство предъявляя взятую в чулане тряпку. — Я подумала, грязь на полу — это плохо. Я хотела помочь. Ведь ты ничего не сказал, папа, как же я могла догадаться, что это улика?

Я надула губы и приняла обиженный вид.

— И что с мышью? Она побежала куда-то сюда. А если ночью она обгрызёт мне ресницы?

— Ох, — вздохнул граф, приложив руку ко лбу, и закрыл глаза. Постояв так мгновение или два, он сказал: — Виктор принесёт тебе мышеловку. И где, ради Первотворца, твоя вторая подруга?

— Я туточки, — ответил Сэм у него за спиной. — В уборную выходила, а чё стряслось?

Граф вздрогнул от испуга и отошёл на шаг, чтобы Сэм мог пройти.

— Не покидайте комнату, — велел он затем. — Не блуждайте по дому! Пожалуйста, отыщите какое-нибудь спокойное, тихое занятие…

— Можно бумагу? — невинно спросил Сэм.

— Ох, только не говори, что в уборной её не было! — с досадой сказал граф и отошёл ещё на шаг.

— Да не, нам бы такой большой-пребольшой лист, а то и два, и ножницы с клеем, чтобы мастерить платья из бумаги, — пояснил Сэм.

У него явно имелся план.

— Да, папа! — воскликнула я, хлопая в ладоши. — Ведь ты знаменитый изобретатель — наверняка у тебя есть такая, знаешь, большая бумага для чертежей! Хочу сделать платье!

Сэм и Персиваль тоже запрыгали и захлопали в ладоши, восторженно восклицая: «Платья! Платья!». Граф поморщился и дал слово, что найдёт для нас какую-нибудь бумагу, если только мы будем сидеть тихо. Само собой, мы согласились.

Нас оставили. Я слышала, как миссис Колин сочувственно говорит графу: «С детьми всегда так! Ничего, вы привыкнете». Он что-то ответил, но я не разобрала, что именно.

Персиваль закрыл дверь плотнее и кивнул Сэму:

— Ну! Что?

— Хе-хе! — довольно ответил тот. — Дело в шляпе! Я знаю, где тайник.

Он протянул кулак. Персиваль, засияв, стукнул его своим кулаком, и они совершили ещё несколько нелепых движений, включающих в себя обороты вокруг оси, шлепки ладонями по ботинкам и соприкосновения локтями. Я, подняв бровь, снисходительно глядела на это.

Тут они, донельзя довольные, протянули мне свои кулаки. Я не выдержала, расплылась в улыбке и стукнула их в ответ.