Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Глава 18. Кража писем

Сэм не спешил говорить, где тайник, а сперва заставил нас угадывать. Мы перебрали, наверное, сотню вариантов — и коробку, зашитую в подушку, и кармашек на шторе, и потайную дверь, а Сэм только мотал головой, ухмыляясь. Наконец Персиваль не выдержал, прижал его голову локтем к своему боку и ерошил волосы, пока Сэм не вырвался, весь красный и встрёпанный, и не сказал:

— В горшке… Да отвяжись ты! В горшке у него тайник, прямиком под орхидеями.

— Ого! В земле?

— Вовсе и не в земле! Он фигурку на горшке ножом поддел, провернул, и вся нижняя часть этак открылась, навроде круглой полки. У горшка двойное дно, и орхидеи там сверху ток для вида растут.

Сэм рассказал, что видел в тайнике несколько писем в конвертах и чертежи. А ещё слышал, как граф звонил комиссару.

— И кричит сперва, значит: «Помощь нужна! Где тебя носит?», а потом: «Какая-какая помощь» и морщится с досадой. Может, подумал, что комиссар в этом замешан. И про следы под окном ни слова не сказал, а заместо этого говорит: «Иллюзию с трёх девиц надо бы снять». Комиссар будто обещался завтра быть.

— Завтра… — задумчиво сказал Персиваль. — Вот что: мы должны подменить бумаги как можно скорее. А потом сделаем ноги отсюда, в адресной книге отыщем, где живёт этот мастер, как его…

— Лафайет Пинчер, — подсказал Сэм.

— Лафайет Пинчер. Мистер Харден точно к нему заглянет, там мы и встретимся.

Это был хороший план.

Виктор, отчаянно зевая, принёс нам бумагу, о которой мы просили, ножницы и клей. Кажется, он пытался выспаться после ночной поездки, но ему всё время мешали. Осведомившись, не нужно ли нам ещё чего-нибудь, и услышав, что нет, он с явной радостью ушёл.

Поскольку в комнате не было стола, Сэм расположился прямо на ковре и, лёжа на животе, принялся что-то набрасывать в блокноте. Персиваль глядел в окно. Я же, обхватив себя руками, молила Первотворца о том, чтобы у меня не заурчало в желудке, не то стыда не оберёшься. Я была очень, очень, очень голодна, но говорить о таком казалось неприличным, тем более что моих спутников ничего не тревожило.

— Зря мы насчёт обеда не спросили, — угрюмо сказал Сэм чуть погодя. — На пустое брюхо вот вообще ничего делать не могу.

— Я уж думал, я один не наелся тем жалким ломтиком хлеба, — с облегчением сказал Персиваль. — Прямо сейчас, не поверишь, с тоской вспоминаю нашу столовую. Может, кто-нибудь узнает, когда нас позовут к столу?

Разумеется, идти пришлось мне, и я узнала, что завтрак мы пропустили, а чай и был нашим обедом. Граф сообщил, что юные девушки должны питаться как птички.

— Но не как гусыни, которых откармливают на убой, — назидательно сказал он. — К слову, Бернардита, в будущем ты прекратишь всякие отношения с этими подругами, ты меня поняла? Та девица из Дэкстерфоллов явно ищет выгоды. Ей всё время будет от тебя что-нибудь нужно, попомни мои слова… Бедные родственники — они такие. Лучше порвать сразу, не то потом не отделаешься. Что до второй, думаю, не стоит пояснять тебе, почему общение с гномами неприемлемо. Я закрыл на это глаза только один раз, поскольку вы совершили ужасную глупость с этими превращениями.

Он строго на меня поглядел.

— Ведь ты осознаёшь, чем рисковала? Даже не хочу знать, где вы достали пыль! Это явно было незаконно. Ты должна понимать: я пригласил твоих подруг только потому, что они могли попасться и выболтать, что и ты в этом участвовала. Как только к вам вернётся прежний облик, они поедут домой. Надеюсь, не позднее завтрашнего вечера.

Я выразила надежду, что так и будет, но граф не спешил меня отпускать.

— Ты уже нахваталась от них дурных манер, — упрекнул он меня, воздевая палец. — Девушке неприлично заявлять о том, что она голодна!

Именно это время и выбрал мой желудок, чтобы громко сообщить, что он плевал на манеры. Мне показалось, от стен даже отразилось эхо. Я закрыла глаза.

— Ты это нарочно, Бернардита? — возмутился граф, будто я без того не умирала от стыда. — Выйди вон!

С горящими щеками я выскочила в коридор. Нарочно! Да как такое сделаешь нарочно?

Сэм и Персиваль выслушали мои возмущения, но не особенно огорчились.

— Ну, спустимся на кухню, — предложил Сэм. — Небось что-нибудь отыщем. А ежели юным девицам не пристало говорить о том, что они голодны, так мы никому говорить и не станем, а просто возьмём.

— Он ещё сказал, мы должны есть как птички, — пожаловалась я.

— То есть, не меньше четверти собственного веса в день? — уточнил Персиваль. — Какие именно птицы, он не сказал? Некоторые и вовсе за сутки съедают больше, чем весят сами.

Твёрдо уверившись, таким образом, что приличия будут соблюдены, мы отправились на кухню, стараясь держаться тихо.

Во всём огромном доме жили три человека, не считая нас, и надо же такому случиться, что миссис Колин именно теперь возилась на кухне! Напевая себе под нос, она сновала между столом и печью. Не сговариваясь, мы шмыгнули в сторону и спрятались за дверью, пока миссис Колин ничего не заметила.

На разогретой сковороде зашкварчал бекон. Нож ударил о яичную скорлупу. Ах, как вкусно пахло!

Персиваль осторожно выглянул, присмотрелся, а затем поманил нас к лестнице и радостно зашептал:

— Это для нас. Живее, вернёмся в комнату!

— С чего ты решил, что для нас, умник? — не поверил Сэм.

— Там шесть яиц, а шесть делится на три, если ты не знал, умник! — сказал Персиваль, толкнув его в плечо. — Идём, дождёмся в комнате, как приличные девушки.

Мы вернулись к себе и принялись ждать. Персиваль даже засёк время.

Прошло десять минут.

— Ну? — спросил Сэм. — И где? Сколько там жарится яичница, а, умник?

— Не съест же она одна шесть яиц! — сказал Персиваль. — Сейчас разложит по тарелкам. Может, ещё сделает нам тосты и чай. Забьёмся? Что ставишь?

Сэм поставил набор карандашей против новенького складного ножа. Они пожали руки и заставили меня разбить рукопожатие. Мы стали ждать дальше.

Кажется, никогда в жизни я так ничего не хотела, как теперь эту яичницу. Запах бекона стоял у меня в носу, вкус ощущался на языке. О, поджаристая, чуть хрустящая яичница с едва застывшим желтком! А если ещё и с тостами! Горячий желток на подрумяненном хлебе…

Пустота внутри меня издавала тихие звуки. Пытаясь их заглушить, я схватила подушку с кровати и прижала к себе. Скорее бы, скорее, о, пожалуйста, скорее!

Прошло ещё десять минут.

— Как знаете, а я спущусь, погляжу, — сказала я. — Даже если мы с ней столкнёмся на лестнице, не вижу ничего страшного.

А вот миссис Колин увидит, потому что свою порцию я проглочу прямо там же, на лестнице, жадно заталкивая руками в рот, и плевать на осуждение. Птички тоже едят без вилок, так что всё в порядке.

Мы тихонько спустились.

Миссис Колин сидела к нам спиной, протянув ноги к огню, и ковыряла в зубах. Пустая сковорода на подставке и грязная тарелка свидетельствовали о том, что Персиваль только что проиграл нож.

— Чё, не съест, а? — зашипел Сэм. — Не съест, а, умник?

— Да быть не может! — ошарашено прошептал Персиваль.

Я уже считала эту яичницу своей!

Меня охватил ужасный гнев, даже в глазах потемнело. Я и не знала, что способна на такие чувства. Кажется, я сгребла Сэма и Персиваля за пиджаки и утащила наверх. По крайней мере, когда перед глазами просветлело, я уже находилась в комнате, а они стояли рядом и поправляли одежду, глядя на меня с некоторой тревогой.

— Сэм! — велела я, устремив на него палец. — Рисуй мышь! Гадкую, жирную, облезлую мышь, и пусть она сидит на задних лапах!

— А… — начал было он, но осёкся и послушно нарисовал, притом довольно быстро, и протянул мне блокнот.

— Жди здесь, — сказала я ему и развернулась к Персивалю. — Ты идёшь со мной.

— Почему он? — спросил Сэм с некоторой обидой.

— Да, почему я? — польщённо спросил Персиваль.

— Тебе хорошо удаётся писк, — отрезала я.

Его лицо вытянулось, но спорить он не стал.

Миссис Колин всё ещё сидела у огня, погружённая в мечтательную дремоту. Она поставила греться чайник, а тарелки мыть не спешила.

Я вгляделась в эскиз, а затем, вытянув руку, прошептала, вкладывая в заклинание весь свой гнев:

— Ripeti avedo, imagina, mossa!

У тарелки появилась мышь, но миссис Колин пока её не заметила. Персиваль слабо пискнул.

Я закрыла глаза и представила, как мышь водит носом, принюхиваясь. Она чует, как от тарелки пахнет яичницей. Тарелка ещё тёплая, там остались крошки. По дну размазан желток, его можно слизать. У бортика темнеет забытый кусочек бекона. Мышь ступает на край тарелки маленькими лапками, бросает вороватый взгляд на миссис Колин и тянется к бекону…

Раздался дикий вопль, грохот, а потом — я даже глаза не успела открыть — Персиваль схватил меня под руку и уволок под лестницу. Миссис Колин пробежала над нами, визжа:

— Виктор!.. Виктор, что творится, почему ты не следишь!..

— Мисс Сара Фогбрайт, — торжественно сказал Персиваль, — вам высший балл за практику!

Но я теперь была так сердита, что даже радоваться не могла.

— Путь чист? — спросила я. — Так чего мы теряем время?

Мы со всех ног бросились в кладовую и схватили, что под руку попало: ветчину и хлеб. По пути я успела бросить взгляд на тарелку. Миссис Колин расколотила её сковородой.

Рядом уже слышались голоса, высокий женский и ворчливый мужской. Они приближались, так что мы шмыгнули на узкую чёрную лестницу и ушли по ней, друг за дружкой, и окольным путём вернулись в комнату, где с надеждой и нетерпением нас ожидал Сэм.

Мы не взяли ни тарелок, ни вилок. Мы резали хлеб складным ножом и подрумянивали в камине прямо так, на ноже. Мы клали ветчинные ломти на превосходную, высокого качества бумагу для чертежей. Мы честно разделили всё натрое — попробовал бы кто сейчас заикнуться, что девушки едят меньше юношей!

Жирные руки мы утёрли о простыню, а потом решили её сжечь. На ней остались дыры с тех пор, как Сэм изображал вазу, а теперь ещё появились и пятна, и я не знала, как это объяснить, если кто-нибудь спросит.

От простыни повалил едкий дым. Мы надеялись обойтись раскрытым окном, но вскоре стало ясно, что придётся отворить и дверь, если мы не хотим задохнуться. К тому же с той стороны кто-то учуял вонь и требовательно застучал.

Я открыла. За дверью стоял граф Камлингтон, и у него явно имелись вопросы.

— Что это, Бернардита? — гневно спросил он. — Что вы устроили?

О, я устроила ему ещё и не такое!

— Мыши! — вопила я, размахивая руками. — Помёт! Видит Первотворец, эту постель никто не проветривал давным-давно! Чем занимаются твои работники, папа? Зараза! Здесь всё заражено! Бельё нужно сжечь теперь же!

Граф растерялся, дрогнул и отступил.

— Миссис Колин! — воскликнул он растерянно и сердито. — Миссис Колин, где вас носит? Разберитесь!

Поскольку миссис Колин сама теперь находилась в расстроенных чувствах, виновным назначили Виктора. Он без особой радости принялся раскладывать по дому самодельные клетки из грубо оструганных дощечек, проржавевшей проволоки и длинных гвоздей. Мыши полагалось туда войти, соблазнившись запахом сыра или бекона, а шаткая дощечка сперва опустилась бы под её весом, а затем поднялась, отрезая путь наружу.

Но я своими глазами видела, что Виктор прилагал немалое усилие, пытаясь заставить дощечку качаться туда-сюда. Он перебрал штук пять мышеловок, прежде чем отыскал и дал мне ту, которая хоть немного работала. Мышам в графском особняке ничего не грозило, если только они не весили столько же, сколько и Виктор, чтобы дощечка под ними опускалась.

Мне удалось добиться разрешения, чтобы на ночь нас троих оставили в одной комнате.

— Хильди может спать на кушетке, а мы с Кэтрин будем по очереди следить, чтобы ни на кого не забралась мышь, — заявила я. — Не думаю, что иначе мне удастся хоть на миг сомкнуть глаза.

Граф махнул рукой и сказал, что я вольна делать что хочу.

Ужинали мы в столовой, полутёмной и слишком большой для четверых. Нас рассадили так, что мы и словом не могли перемолвиться. Миссис Колин с любезной улыбкой плеснула нам бульон с овощами и запахом мяса.

— Юным девушкам полезны овощи, — сказала она.

Мясо досталось графу. Я уверена, что и миссис Колин себя не обделила. К бульону подали ломтики хлеба, каждому по одному, до того тонкие, что у Сэма хлеб обломился и с плеском упал в тарелку. Граф сделал вид, что ничего не заметил.

Конечно, ни о каких пяти сменах блюд или чём-то подобном и речи не шло.

Мы довольно быстро покончили с едой и ушли, напоследок получив напутствие не жечь лампу слишком долго и непременно советоваться с миссис Колин, если нам в голову придут ещё какие-нибудь нелепые идеи вроде уничтожения простыней. Мы обещали. Следовать этим советам мы, конечно же, не собирались.

Заперев дверь и устроившись у камина, мы принялись готовиться к похищению документов.

Как человеку, лучше всех постигшему тонкости каллиграфии, мне выдали самопишущее перо и велели сочинить два или три каких-нибудь письма, совершенно любых, чтобы ими можно было подменить настоящие и это на первый взгляд не слишком бросалось в глаза.

Письма! Никогда не любила их писать. По мнению мамы, я всегда нарушала какие-то негласные правила — то здоровалась недостаточно тепло, то мало расспрашивала о собеседнике, или тон казался ей неприветливым. Письма, адресованные бабушке, исправлялись и переписывались, как сочинения. Я была так рада, когда в доме бабушки и дедушки появился коммутатор, и мы стали просто им звонить!

— Только не письма, — взмолилась я.

— Да напишите хоть что угодно, мисс Сара, — махнул рукой Сэм. — Ежели вглядятся, так всё одно поймут, что письмо не то. Нам лишь бы конверт не пустой бросать и не вкладывать чистую бумагу.

Я погрызла кончик пера и написала: «Здравствуйте, дорогая, милая, уважаемый, достопочтенный!».

И ниже, с новой строки: «О, алая роза на чёрных камнях мостовой!» — и так на весь лист, много-много раз. В конце я вывела: «С уважением, с пожеланиями, примите мои сердечные, до скорой встречи!». Вышло не так плохо и действительно напоминало письмо, если только не начинать его читать.

Сэм и Персиваль в это же время трудились над чертежом. Они собирались изобразить аркановоз, но теперь отчего-то развеселились. Я пригляделась. Эти умники обвели жирные пятна, оставленные ветчиной, и теперь подписывали их: «Щедрость лорда Камлингтона (масштаб: один к одному)», «Гостеприимство лорда Камлингтона», «Ужин в графском особняке».

— Не очень-то это похоже на чертёж, — сказала я.

— Ничего, на пустом месте нарисуем ещё что-нибудь, — легкомысленно ответил Персиваль.

— Комнату, где граф Камлингтон прячет тела гостей, умерших от голода? — мрачно предположила я.

— Точно! — воскликнул Персиваль, и глаза его блеснули. — Потайная комната!

— И мышиные ходы, — прибавил Сэм.

Пока они рисовали, Сэм опять рассказал о наших приключениях, теперь в подробностях. Больше всего, конечно, ему нравился момент, когда он стоял под прицелом, но ничуть не боялся. Однако он явно не простил комиссара, поскольку теперь, отложив чертёж, набросал на блокнотном листе поверженного мистера Твайна с кадкой на голове и в мятой шляпе поверх неё.

— Хе-хе, — сказал Персиваль, мгновение подумал и, закусив губу, приписал внизу: «Весь гномий квартал ему навалял».

Мы посмеялись.

К середине ночи чертёж был готов. Мы решили тихо подменить бумаги теперь же, поскольку днём граф безотлучно сидел в кабинете.

— Мисс Сара, письма при вас? — спросил Сэм.

Письма! Я забыла, что нужно несколько, и написала всего одно.

— Само собой, при мне, — солгала я.

Пользуясь тем, что Сэм и Персиваль складывают чертёж и не глядят на меня, я незаметно взяла с пола какой-то лист. Какая разница, что класть в конверт!

— Если повезёт, уйдём теперь же, — сказал Персиваль. — Пока они проснутся, пока хватятся нас, мы уже будем далеко!

Сэм бросил взгляд в окно, где за небольшим парком лежала улица, почти тёмная сейчас, и нахмурился.

— Намёрзнемся, — сказал он, — да кабы ещё в беду не угодить. Города-то не знаем! А только лучшего времени, чтобы уйти, у нас нет. Придётся идти.

Мы тихонько, не дыша, отперли дверь, на цыпочках вышли в коридор и прислушались. В доме стояла тишина. Сложив ладони чашечкой у груди, я призвала светлячка, чтобы голубой огонёк осветил нам путь.

— Здорово, что вы так умеете, — прошептал Сэм. — Не то хоть лампу с собой тащи.

Впервые за последние дни я вспомнила Кристиана. Уж он бы точно рассердился, если бы я при нём использовала магию! А ввязался бы он в такое дело или предпочёл бы остаться в стороне? Как ни старалась, я не могла представить, что он ворует с кухни ветчину или шпионит за графом, спрятавшись под иллюзией вазы.

— Сара, ты идёшь или уснула? — зашипел Персиваль.

Я поняла, что застыла на месте, задумавшись, и, охнув, догнала их.

Мы добрались до двери, стараясь держаться очень, очень тихо, и Персиваль осторожно взялся за ручку. Увы! Дверь была заперта на ключ изнутри. К такому мы не готовились.

— У миссис Колин точно есть запасной, — прошептал Сэм.

— Ага, попробуй теперь найди его! — возразил Персиваль. — Мы даже не знаем, где её комната. Может, протолкнём этот?

Мы сунули под дверь бумагу и попробовали вытолкнуть ключ ножом, но, видно, он был повёрнут и не двигался. Вдобавок граф, похоже, услышал шум и проснулся. Нам показалось, он тихо крадётся из спальни к двери, а я ещё вспомнила, что у него есть пистолет, из которого он палит во всё без разбору.

Нам ничего не осталось, кроме как отступить.

Мы решили, что завтра придумаем, как выманить графа из кабинета. Потом наперебой уступали друг другу кровать («Вы девушка, мисс Сара — кому, как не вам, спать на лучшем месте!» — «Что вы! Вас двое, вам будет удобнее на кровати, а я и на кушетке посплю»). Я думаю, причиной их вежливости, как и моей, были мыши. Кто знал, нет ли гнезда в матрасе!

В конце концов Сэм и Персиваль устроились на ковре у камина, постелив себе покрывало и чистую простыню, выданную миссис Колин взамен той, которую мы сожгли. На троих у нас было две подушки, и мы на всякий случай решили их выбить.

— Тряхни как следует! — командовал Сэм. Он не доставал до окна, и мы доверили это дело Персивалю.

Персиваль добросовестно тряхнул, и у нас осталась одна подушка. Вторая улетела из окна в тёмный ночной сад и приземлилась где-то неподалёку от входной двери.

— Что? — возмутился Персиваль, хотя мы молчали (впрочем, довольно красноречиво).

— Думаю, холод ей не повредит, — великодушно сказала я. — Возможно, в ней жили мыши, прямо внутри.

— Ну, тогда можно её там и оставить до утра? — спросил Персиваль.

Никто не возражал.

— Выбросим и вторую? — предложил Сэм.

Мы засомневались — это всё-таки было чуточку слишком, — но он прибавил:

— Ну, нас всё одно отругают. Хотя, ежели кто из вас может проверить и убедиться, что мышиное гнездо не туточки, то будто и нет нужды её выбрасывать…

— Бросай, Сэм! Бросай! — тут же согласились мы с Персивалем в два голоса.

Оставшись, таким образом, совсем без подушек, мы кое-как расположились и попытались уснуть. Было терпимо, пока к утру не кончились дрова. Тогда, спустившись вниз, мы узнали, что кухню заперли на ночь.

Заглянув в открытые комнаты, мы поняли, что запаса дров нет и там. Сэм хотел выйти и отыскать дровяной сарай, но и входная дверь была на замке, так что мы вернулись наверх, довольно сердитые. Я долго стучала в дверь кабинета, и граф Камлингтон наверняка слышал этот стук из спальни, но предпочёл сделать вид, что не слышит.

Сэм и Персиваль укутались покрывалом. Они предлагали мне сесть между ними, но я сочла, что предпочтительнее умереть от холода, чем от неловкости. Я отыскала внизу свою накидку и сердито мерила шагами коридор, прислушиваясь к малейшим звукам. Я ждала, когда проснётся миссис Колин, чтобы попросить у неё горячей воды, или Виктор, чтобы отправить его за дровами, или граф, чтобы всё ему высказать. Вот же скряга!

Поэтому я первой услышала звонок.

— Алло? — раздался в кабинете голос графа Камлингтона, который, на удивление, сразу же проснулся. — Да, Лейф, я дома… Новые чертежи? Тоже транспорт? Что ж, любопытно, я бы поглядел. Да, в три. Великолепно, договорились. Буду ждать.

Вскоре после этого он вышел, насвистывая, и наткнулся на меня. Я имела недружелюбный вид, оттого граф умолк и застыл на месте, на мгновение опешив.

— Мы замёрзли, папа, — с осуждением сказала я. — Мы замёрзли и голодны. Похоже, в этом доме прекрасно живётся только мышам!

— Не забывайся, Бернардита, — ответил он сурово. Всегдашнее высокомерие уже вернулось к нему. — Ты только и умеешь, что жаловаться. Миссис Колин доложила мне вчера, что вы совершенно неэкономно расходуете дрова. Теперь, само собой, вы замёрзли, и поделом! Будет тебе урок.

Он спустился вниз, но надолго ли, я не знала. Я вернулась к Сэму и Персивалю, но мы не решились теперь же влезать в кабинет, и верно сделали: коммутатор опять затрезвонил, и граф мигом появился.

Похоже, теперь ему звонила миссис Харден, страшно недовольная тем, что он бросил её в Дамплоке. Граф так на неё кричал, что она, может быть, слышала и без коммутатора. По крайней мере, мы уж точно слышали всё: и какая она дура, и как его подвела, и что у него было замечательное настроение, пока она не позвонила.

— Не смей сюда ехать! — гремел его голос на весь дом. — Не вздумай! Как только я начал действовать сам, у меня всё пошло на лад. Ты только всё испортишь, ты вечно всё портишь!

Он бросил трубку, но коммутатор звонил опять и опять.

— Проклятая женщина! — вопил граф, совершенно потеряв самообладание. — Не занимай линию, мне не до тебя! Ах, да приезжай уже, ведь ты всё равно приедешь… Приезжай, но теперь оставь меня в покое, мне даже и голос твой слышать тошно!

После этого стало тихо.

— Бедная миссис Харден, — сказал Персиваль, который явно не был с ней знаком.

— Алло! — опять послышался голос графа. — Милорд… Элеонора, это опять ты? Прекрати мне трезвонить, мы уже всё друг другу сказали!.. Милорд… Прекрати же! Я пытаюсь связаться с маркизом, но едва поднимаю трубку, как принимаю твой звонок! Я сказал: приезжай, только уймись. Но тебе этого мало, ты непременно хочешь меня допечь и выяснить, кто больше виноват? Мне теперь не до тебя, Элеонора!

Послышался глухой стук и негромкий печальный звон, какой бывает, когда трубку с размаха вешают на рычаг. Мы услышали, как граф бормочет проклятия и шумно дышит. Затем он вновь звякнул трубкой.

— Алло… Да провалиться бы тебе! Я клянусь, когда мы увидимся, я тебя удушу! Я перегрызу тебе горло! Вот так, вот так, вцеплюсь, и ты будешь сучить этими своими маленькими ножками…

О, кому-то стоило бы поменьше читать о вампирах и оборотнях.

— Ах, милорд Скарборо, это вы? — вдруг залепетал граф изменившимся голосом. — Простите, я думал… Простите… Крошечное недоразумение. Мои нервы расстроены последними событиями. К слову, чтобы избавиться от тревоги, я сел за чертёжную доску и скоро, надеюсь, смогу вам представить своё новое изобретение… Угадайте… В точку! Транспорт, большего не скажу.

Граф рассмеялся. Чувствовалось, что ему всё ещё неловко и он пытается это скрыть.

— Да, надеюсь, мы скоро увидимся, и в этот раз встреча будет приятной. Нет, что вы, нет-нет! Я не собираюсь перегрызать вам горло… Ах, это вы шутите. Забавно, весьма забавно, хо-хо! До скорой встречи.

Граф повесил трубку и какое-то время сидел в молчании, а потом с размаху ударил кулаком по столу.

— Проклятущая дура! — воскликнул он. — Едва она появляется в моей жизни, всё идёт наперекосяк!

Очевидно, он поднялся и зашагал к выходу. Мы бросили подслушивать и немедленно заперлись у себя.

Граф направился к нам и застучал в дверь.

— Бернардита! — сурово сказал он. — Как ты объяснишь подушки под окнами? Я только что спускался вниз, и миссис Колин сказала мне…

Тут Виктор позвал его с лестницы. Он объявил, что кто-то пришёл, но я не расслышала, кто, и разобрала только последние слова:

— Вы примете её в кабинете?

— Нет, внизу, — ответил граф.

— Но там не топлено…

— Значит, быстрее уйдёт. С чего она вообще явилась? Мы не виделись столько лет! И, Виктор, я хочу беседовать с ней наедине, это понятно? Ступай, займись чем-нибудь, в ближайшее время ты мне не понадобишься.

Его шаги отзвучали вдали. Мы переглянулись.

— Теперь? — прошептал Сэм.

Мы с Персивалем закивали.

Кабинет, как мы и надеялись, остался незапертым. На пороге мы замерли, прислушиваясь, и Персиваль махнул рукой:

— Идём! Только живо…

Я осталась у двери, время от времени поглядывая наружу. Сэм торопливо осматривал горшок, украшенный выпуклыми узорами в виде прогуливающихся людей, и, наконец заметив то, что искал, поддел ножом даму с зонтиком. Она с лёгким щелчком выступила вперёд. Сэм повернул её, потянул, как за ручку — и часть горшка отъехала в сторону.

— Есть! — радостно зашептал он и тут же добавил: — Проклятье!

— Здесь ещё сейф! — негромко воскликнул Персиваль. — Отчего ты не сказал?

— Так я не видел! Он в один миг распахнул, вытащил бумаги… Что делать-то?

Я подошла к ним и увидела что-то вроде круглой коробки из серого металла с четырьмя вращающимися колёсиками на крышке. На них были выбиты цифры от нуля до девяти. Вероятных комбинаций слишком уж много, все не перебрать!

— Ставлю на то, что это год, — пробормотал Персиваль. — Какой? Что за дата для него важна?

— Может быть, год рождения Диты? — предположила я.

Персиваль усомнился, но попробовал. Код не подошёл.

— Ежели это год, так две цифры мы знаем, — сказал Сэм. — Ещё две подобрать не так сложно. Чего застыл, крути!

Я опять вернулась к двери. Снизу как будто слышались голоса. Тут мой взгляд упал на полку, где за стеклом стоял золотой вагончик аркановоза, памятная награда. На подставке выгравировали дату — день, когда первый аркановоз выехал на городские улицы.

— Может быть, этот год? — воскликнула я.

— Пробуй, Перси, — велел Сэм.

Я была уверена, что всё получится, но цифры не подошли.

— Да как же так? — возмутился Сэм и почесал в затылке. — Знаю! Надо число, месяц и последние цифры года!

Персиваль, часто дыша, дрожащими пальцами повернул колёсики, и крышка щёлкнула. Вышло!

— Сара, помоги! — позвал он. — Скорее, замени письма!

Я, торопясь, извлекла из конвертов письма и заменила их поддельными. Сэм в это время совал чертежи за шиворот, а Персиваль укладывал на дно коробки лист с их нелепыми рисунками, стараясь выбрать сторону без жирных пятен.

— И не глупи, — раздалось вдруг совсем рядом, в коридоре. — Ты просто отдашь их мне, и я уйду.

Мы так и застыли. Кто-то направлялся сюда! Мы уже не успели бы уйти незамеченными. Нужно было прятаться, но где?

Сэм вырвал конверты у меня из рук, торопливо сунул в коробку и кое-как закрыл её, а потом захлопнул тайник.

— Сюда! — зашипел Персиваль, задёргивая шторы на одном из окон. — Сюда!

Шторы были плотные, бархатные, синие с золотой бахромой и кистями. Персиваль встал за одну, а мы с Сэмом — за другую. Я молилась, чтобы движение ткани не выдало нас.

Едва мы спрятались, кто-то вошёл. Они больше не говорили, и я слышала только, как тяжело дышит один, с чем-то возясь, и как второй прохаживается по кабинету. Ох, только бы они не раздвинули шторы!

— Мы оба с тобой стремились к славе, Лесли, — сказала женщина, останавливаясь, и теперь я узнала голос миссис Тинкер. — Мы были в этом так похожи, готовы на всё… Я всегда считала, что у тебя вышло. Надо же, изобретатель, кто бы мог подумать!

— Отчего бы и нет? Королевскую инженерную академию я окончил с отличием.

— Ах, но ведь мы знаем, что это лишь благодаря деньгам. Однако то, как ты теперь живёшь… Ты не бросил азартные игры и хорошеньких актрис? Здесь повсюду сквозит нищета.

— Не твоё дело, Иза, — хрипло ответил граф Камлингтон. — Я тоже, знаешь ли, могу спросить тебя о вредных привычках. Где та тоненькая девушка, покорившая меня однажды? Ты похожа на старуху. Если бы встретил тебя на улице, прошёл бы мимо и не узнал.

Я услышала слабый щелчок.

— Где письма? Если будешь медлить, я выстрелю, — холодно сказала миссис Тинкер. — Я давала их тебе на хранение вовсе не для того, чтобы ты сам шантажировал комиссара. Единственный раз, когда они мне понадобились за все эти годы, я не смогла с тобой связаться, а сейчас у меня не лучшие времена, и я зла, Лесли, очень зла.

В её голосе зазвенела ярость.

— Чтоб ты знал, в последние дни ты всё время стоишь поперёк дороги. Сперва тебе что-то понадобилось от Хардена, потом ты заявился в госпиталь и торчал у палаты, куда я хотела попасть, но так и не смогла, и из-за тебя эти двое наболтали законникам слишком много…

— Опусти пистолет, Иза! Он может случайно выстрелить. Эти двое — ты что, как-то с ними связана? А с Харденом что?

— Не твоё дело. Говоришь, прошёл бы мимо и не узнал? Ты так и сделал, дважды. За одно это ты заслуживаешь смерти. Письма, Лесли! Не серди меня ещё больше!

Моё сердце остановилось. Только бы не выдать себя! Только бы не выдать! Я зажала рот ладонью.

Сэм нащупал мою свободную руку и крепко сжал.

— Хорошо, — прошипел граф. — Вот они, забирай.

Наступило тяжёлое молчание. Миссис Тинкер не спешила уходить. Ох, только бы она теперь же не заглянула в конверты!

— Прощай, Лесли, — сухо сказала она. — Надеюсь, больше не встретимся. Так странно, что я когда-то тебя любила. Я иногда думаю: может, если бы ты согласился уехать со мной, всё вышло бы иначе?

— Не нужно этой драмы, Иза, — ответил граф. — Мы не Люсьен и Миранда, или как там звали возлюбленных из этой пьесы. И я знаю, что был у тебя не единственным.

— Ах, но все другие были не всерьёз…

— Если ты получила, что хотела, можешь идти! Я тоже надеюсь, что мы больше не встретимся.

Не сказав больше ни слова, миссис Тинкер ушла. Я слышала, как удаляются её шаги. Граф Камлингтон какое-то время сидел молча, а потом воскликнул:

— Проклятье, проклятье! — и выбежал прочь.

Я стояла, боясь даже дышать. Персиваль осторожно выглянул из-за шторы и кивнул. Сэм потянул меня за руку, потому что я не решалась двигаться с места.

Тихо-тихо, на носках, прислушиваясь к каждому шороху, мы вернулись к себе и заперли дверь. Тут Персиваль исполнил пантомиму, очевидно, призванную выразить его восторг. Я же так испугалась, что теперь даже радоваться как следует не могла. Мы чуть не попались, и страшно подумать, что бы произошло…

— Ну же, мисс Сара, улыбнитесь! — весело сказал Сэм. — Представьте только лицо этой дамы, когда она поглядит на письма!

Персиваль сделал вид, что держит в руке воображаемое письмо. Он высоко поднял брови, раскрыл рот и так нелепо бросил взгляд поверх очков, что я не выдержала и рассмеялась, но смех вышел немного нервным.

— Это была миссис Тинкер, — пояснила я. — Та самая миссис Тинкер. Изабелла Росси. Я думала, комиссар уже поймал её в Дамплоке и посадил за решётку! Я думала… Но она на свободе, и она опасна!

Они посерьёзнели.

— А что хоть за письма? — спросил Персиваль. — Что в них такого?

Я вынула из кармана мятые листы и, кое-как их расправив, принялась читать вслух.

— «О, Иза, моя несравненная роза… сводишь меня с ума всё больше… Помню тот день, когда впервые увидел тебя на сцене. Ты была будто алый цветок на чёрных камнях мостовой, яркая и до того нежная и хрупкая…» Тьфу! Это любовные письма, и такие глупые. Этот мужчина не придумал ничего лучше, кроме как цитировать нелепые…

— Бессмертные строки Кеттелла! — сурово перебил меня Персиваль. — Сколько бы лет ни прошло, этот язык всегда будет понятен влюблённым…

— А кто писал-то? — спросил Сэм и потянул письмо к себе. — Отчего-то ж ей оно важно.

Он перевернул бумагу, и на другой стороне мы увидели подпись: «Навеки твой, Томас».

— Томас Твайн! — ахнула я, догадавшись. — Комиссар!