Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Глава 1. Вступительные экзамены

На экзамен я ехала одна.

Конечно, несправедливо так думать по отношению к Оливеру, ведь он вроде как со мной. Вот он, сидит за рулём экипажа: долговязый, упрямые каштановые волосы опять курчавятся из-за дождя, нос в веснушках и неизменная улыбка. Карие глаза внимательно глядят на дорогу.

Но всё же Оливер — всего лишь папин помощник. Не член семьи.

Правда, я вижу его чаще, чем родителей, и всё-таки… Всё-таки они могли бы сопровождать меня сегодня.

«Не глупи, Сара, ты не малышка, — сказали они. — Тебя застыдят, если явишься за ручку с родителями. Скажут, младшая Фогбрайт ни на что не способна».

Но когда Розали поступала, они ездили с ней. Я им напомнила, но сестра только фыркнула, мама, вскинув бровь, сказала: «Разве? Не припомню», а папа даже не оторвался от газеты. Вообще-то трудно не припомнить, если над камином висит моментальный снимок: двор Дамплокской академии отражений, и они трое обнимаются, счастливые — дождались результатов и узнали, что Розали прошла.

Академия отражений — это, конечно, не какая-то там захудалая академия иллюзий, куда собираюсь я. Розали учится на факультете порталов и продолжит семейное дело.

«“Фогбрайт и сын” — моментальная доставка посылок и грузов» — эти щиты развешаны, я думаю, в каждом городе королевства. С тех пор, как мы въехали в Дамплок, я заметила уже два таких. Фогбрайт — это дедушка, а сын — это мой папа. Когда дедушка отойдёт от дел и Розали заменит его, вывески сменятся на «Фогбрайт и дочь».

Небо хмурилось с самого утра, и когда мы добрались до города, пошёл дождь.

— Это на удачу, — подмигнул мне Оливер и вновь устремил взгляд на дорогу.

На удачу! О, у него всё, что ни делалось, означало удачу. Даже когда я, спустившись с крыльца, по рассеянности встала в лужу (дождливое выдалось лето), он только улыбнулся и сказал: «Это на удачу!»

Я сердито притопнула ногой. Туфля так и осталась мокрой.

— Вы чего-то хотите, мисс Сара? — спросил Оливер, нажимая рычаг, чтобы щётки протёрли стекло.

— Нет, ничего, — ответила я.

Я, конечно, хотела. Хотела, чтобы в день вступительных экзаменов рядом были мама с папой. Разве это так много?..

Но они уехали на побережье. Втроём. Папа сказал, ему нужен отдых, и Розали окончила год с отличием, а я… А мне следовало готовиться к поступлению. Ничего такого, что я не сумела бы делать в поездке, но они решили, что мне не стоит отвлекаться. Взамен пообещали, что я смогу приехать к ним, если сдам. Пусть на неделю, но всё же.

Я очень этого ждала.

Розали старше меня на два года и бесконечно удачливее. Это её всегда хвалили домашние учителя. Это ею восхищаются бабушки и дедушки, родители, соседи и вообще все, кто её знает.

Кузен Персиваль сочинил в нашу честь такие строки: «Однажды Сару с Розали попросили чай разлить. Одна разлила по чашкам, вторая — на скатерть, бедняжка». Он читает их на семейных встречах, неизменно вызывая смех всех присутствующих.

«Какая точная, удивительно подмеченная характеристика!» — восклицает бабушка, утирая воображаемую слезу.

Однажды я посмела сказать, что это стихотворение дурно написано, и узнала, что я груба и не понимаю шуток.

Сама бабушка любит ставить нас с сестрой рядом и говорить с огорчением: «Ох, как же так вышло, что у них один оттенок волос, но у Розали они сияют, будто покрытые золотистой пудрой, а у Сары блеклые, и цвет ей совершенно не идёт!».

Я ненавижу эти сравнения. Наверное, потому, что они справедливы.

Розали теперь окончила второй курс. Она не хотела скучать всё лето дома, вот родители и увезли её к морю. Розали, конечно, заслужила, и она не виновата, что младшая сестрёнка должна поступать в этом году. Не сидеть же ей тут из-за меня.

Со мной остался Оливер, папин помощник. Ему скоро тридцать, а выглядит как мальчишка, да и ведёт себя так же, если папа не видит. Папа говорит, Оливер страшно умный и отлично ведёт дела, но я-то видела, как он съезжал в холл по перилам, когда думал, что рядом никого нет. Я обещала хранить это в тайне и храню. Иногда я думаю, что если умные люди совершают глупые поступки, то, может, и со мной не всё потеряно?

Хотя куда уж хуже — Дамплокская женская академия иллюзий. Окончу два курса, как положено бесталанным девицам из хороших семей, и стану зачаровывать мужу пятна на рубашке, если брызнет соус на званом ужине — а он точно брызнет, ведь ему придётся сидеть рядом со мной. Что ещё? Научусь притворяться, что у меня чистые туфли, даже если пройдусь по луже, как обычно. Жаль, что иллюзия только меняет внешний вид, но не способна высушить мокрое. Прятать следы под детскими носами, если забыла дома платок, скрывать оторванные пуговицы и запачканные манжеты — вот моя судьба. После второго курса мне как раз исполнится восемнадцать.

Не хочу даже думать.

Я посмотрела в окно. Дамплок расплывался за мокрым стеклом. Кривились его серые дома, остроконечные крыши, гнутые перила балконов. Сверкали огни вывесок, горя в каждой капле, и я сама бледным призраком отражалась в стекле. Белое лицо, бесцветные, будто выгоревшие на солнце волосы, светло-голубые глаза. «Не удалась, — печально говорит бабушка. — Краски не хватило».

Нужно узнать, смогу ли я наложить иллюзию на собственное лицо. Хотя бы прибавить к нему брови.

Оливер, хмурясь, нажал на сигнал. Со всех сторон слышались гудки других экипажей. Битком набитый чёрный вагон аркановоза, качаясь, едва полз по рельсу, и из-за него замедлилось всё движение. Это творение лорда Камлингтона работало на энергии зачарованных карт-пластинок, не загрязняло воздух, не расходовало топливо — с какой стороны ни взгляни, замечательное изобретение, если бы только его скорость не зависела от того, сходится ли у помощника машиниста пасьянс. Пока что аркановозы использовали только в нашем графстве, и все мы страшно этим гордились.

— Мы не опоздаем? — с тревогой спросила я.

— Что вы, — сказал Оливер. — О! Вы знаете, что увидеть аркановоз в день экзамена — хорошая примета?

— В твоём мире вообще бывают дурные приметы, Оливер?

— А зачем запоминать дурные? Мне они не нравятся, и я не запоминаю.

Вряд ли аркановоз — хорошая примета. Причём, я бы сказала, не только в день экзамена, но и вообще в любой день. Он тащился и тащился, пока, наконец, Оливер не вырулил в спасительный проулок и не объехал пробку. Всё равно во двор академии мы прибыли последними.

Я выпрыгнула наружу, едва дождавшись, пока Оливер откроет дверь. Вокруг находилось видимо-невидимо других экипажей, медно-рыжих и бронзовых с модной сейчас патиной — одни парили над мостовой, поблёскивая огнями вдоль бортов, а другие стояли на земле, тёмные, погасшие. Их водители не расходовали топливо впустую.

Здесь было сухо. Дождь не проникал сквозь магический купол, а разбивался об него, обрисовывая очертания, и жёлтые и оранжевые огни так красиво отражались…

— Мисс Сара, — окликнул Оливер. — Все уже вошли, и вам пора.

— Ой!

— Мне пойти с вами?

— Нет, Оливер, не нужно, — сказала я. — Разве я маленькая? Все небось сами пришли, вот и я справлюсь.

И я заспешила к дверям. На ступенях мокрая туфля подвела, и я ушиблась коленкой, но тут же поднялась и помахала Оливеру, чтобы он не тревожился.

— Это хорошая примета! — воскликнула я, прижав ладони рупором ко рту.

Судя по лицу Оливера, он усомнился.

Я ненадолго задержалась перед стеклянной дверью, оценив своё отражение: пучок, сделанный перед выходом, уже съехал набок, на коленке голубого платья остался грязный след, правая туфля — мокрая — темнее другой. Сара Фогбрайт, Сара-глупышка, Сара-неудачница, как она есть. Апчхи!

Я толкнула дверь, но та не поддалась. Неужели закрыли и не откроют до конца экзаменов? Я толкнула ещё и ещё.

— На себя, мисс Сара! — крикнул Оливер.

— Я и толкаю на себя, — ответила я, едва не плача. — Закрыто!

— Так вы потяните на себя!

Я потянула, и это помогло.

С той стороны мне уже спешила на помощь женщина, немолодая, полная и уютная, с густой проседью в тёмных волосах, в коричневом платье. Видно, придверница.

— Входи, милая, — кивнула она и тут же поправила круглые очки, сползшие на кончик носа, широкого и короткого. Похоже, сказалась гномья кровь. — Входи, все уже там.

Она указала рукой на дверь в конце холла, а потом, с сомнением окинув меня взглядом, сопроводила меня и сама открыла.

В зале было темно, лишь сцена освещена. Я вошла под грохот аплодисментов, пробралась боком и заняла одно из последних свободных мест.

Все пришли с родителями! Даже больше того: казалось, вокруг одни только родители. Я встревоженно вертелась, пока не заметила, наконец, девушку своего возраста, а тогда посмотрела на сцену.

— Вот чему вы научитесь на факультете бытовой магии! — торжественно завершил старик с длинной бородой и обширной лысиной. Я прежде видела на портретах его худое лицо с крючковатым носом и знала, что это ректор, мистер Даркморроу.

Нарядная девушка, стоявшая рядом с ним, поклонилась. Я пропустила всё, что она показывала, но не беда: и так знаю.

— Однако иллюзию можно применять не только в быту, — продолжил мистер Даркморроу, когда аплодисменты затихли. — Вы все бывали в театре…

Он отступил, сделав указующий жест рукой, и стена за его спиной стала небом, утренним, розовым, стала горами со снежными вершинами. Пол превратился в озеро, берега зазеленели, закачались высокие травы. Мистер Даркморроу стоял на дощатом причале, и белые птицы кружили вокруг. Они опустились на воду, подплыли ближе, как будто ждали, что их покормят, а потом вспорхнули опять — и полетели в зал.

Все заахали. Кто пригнулся, кто вскинул руки, отмахиваясь. Я протянула ладони, чтобы коснуться перьев, хотя и знала, что ничего не почувствую, ведь это иллюзия.

А с неба пошёл снег. Озеро замёрзло, схватилось коркой льда. Ветер тут же намёл сугробы, и мистер Даркморроу поёжился, обхватив себя руками — притворялся, конечно. Небо побелело, и горы стали почти неразличимы. Только тёмные метёлки сухих трав покачивались над снегом там и сям.

Но засияло солнце, и снег растаял, потёк ручьями — прямо со сцены. Вода сломала лёд, а после растопила, и на тёмных берегах проклюнулись юные травы, расцвели цветы, лиловые и белые. Мне казалось, я чувствую их запах.

— Этому вас научат на театральном факультете, — сообщил мистер Даркморроу и осторожно ступил с причала прямо в воду, которая на глазах стала обычной дощатой сценой. — Если вы умеете видеть красоту этого мира и хотите показать её другим, вас ждут на театральном факультете! А наиболее одарённым мы предложим окончить пять курсов и служить государству…

Но я не слушала. Я видела, как ветер качает головки цветов, как летят белые птицы и как горит рассвет в водах горного озера. Я не запомнила, что ректор говорил дальше, и не ощущала, как меня толкают, когда все поднялись и пошли на выход. Отстояв очередь, я назвала своё имя и получила жетон, а потом вложила его в прорезь под табличкой «Театральный факультет».

Разве я могла поступить иначе?

Кажется, я бывала в театре в детстве, на представлении для самых маленьких. И уж точно там не было подобного волшебства, я бы запомнила. А вот это — о, это я хотела видеть и хотела творить!

Я даже забыла о мокрой туфле и о том, что нужно придерживать подол платья, чтобы прятать в складке грязное пятно (наиболее изощрённая иллюзия, которой я владела). Театр! Отчего я раньше не знала об этих чудесах? Почему мы не ходили в театр?

Нас развели по кабинетам, выдали листы и самопишущие перья.

— Сочинение, — объявила остроносая дама. — Тема: «Мой самый добрый поступок». Время пошло.

И перевернула высокие песочные часы.

Мой самый добрый поступок!.. А говорили, велят писать о том, как прошли два месяца лета, о семье или о первом детском воспоминании. К этому я готовилась. А добрый поступок? Ох, однажды я сшила кукольный наряд из маминого нового платья, которое она ещё не надевала. Мама собиралась в нём на вечер к друзьям, но после такого, конечно, не пошла, а на вечере случился пожар, и, кажется, кто-то пострадал. Выходит, я спасла маму. Считается ли это добрым поступком?

А ещё я однажды натянула верёвку внизу лестницы. Думала, будет смешно, если кто-то упадёт, вот только упала я сама. Мы спускались к ужину, и верёвка была плохо видна, я о ней совсем забыла. Другие увидели, как я лечу носом вперёд, и не попались в эту ловушку. Ох, нет, это совсем не добрый поступок.

Оглядевшись в поисках вдохновения, я наткнулась взглядом на девушку, сидящую через проход от меня, темноволосую, с тёмными бровями и совсем чёрными глазами. Она жевала кончик пера. Похоже, в её жизни тоже не было добрых поступков. А все остальные уже о чём-то писали!

Соседка заметила мой интерес, и мы с ней обменялись понимающими взглядами.

Поразмыслив ещё немного, я решительно закусила губу и сочинила историю о старушке, которую перевела через дорогу, полную экипажей. Что-то написала и соседка.

Магический помощник — парящий над полом ящик — проехался между рядами, собирая листы. Он брал их тонкими руками и вкладывал в прорезь, пока не набил брюхо, и каждый раз говорил басом: «Спасибо!». Голос не подходил ему, и мне стало смешно. Я видела, как соседка слева морщится, тоже пытаясь сохранить серьёзный вид. Надеюсь, у меня это вышло успешнее, потому что у неё не вышло совсем.

Нас пригласили в другой кабинет. Там, выстроившись в круг, мы сделали простейшую вещь — светлячка. Ладони чашечкой на уровне груди, ощутить тепло, призвать огонёк. То, что умеют и пятилетние дети, если только Первотворец одарил их искрой.

Я удивилась, заметив, что у кого-то светлячки жёлтые, а у кого-то красные. Были зелёные, оранжевые и даже один розовый. В ладонях моей недавней соседки плясал зелёный шарик. Мой светлячок был голубым, как у всех в моей семье, и я думала, других и не бывает. Размерами они тоже отличались. Вот об этом я как раз была осведомлена, ведь мой огонёк совсем небольшой. Сара-неудачница, что с неё взять.

— Хорошо, хорошо, — кивал экзаменатор, обходя нас по кругу. Видно, один из преподавателей, но если он представлялся, то я пропустила. — Хорошо, недурно, хорошо…

Неужели хорошо? Впервые доброе слово о моём светлячке!

Одной из девушек совсем не повезло. Её огонёк, бесцветный, почти прозрачный, вспыхивал на мгновение и тут же исчезал. Бедняжка кусала губы, заламывала тонкие пальцы, пробовала снова, но ничего не выходило.

— Не волнуйтесь так, — сказал экзаменатор, похлопав её по плечу. — Время ещё есть.

Но девушка расплакалась. К ней тут же подлетел магический помощник и достал из своих недр платок (сперва я приняла его за чьё-то сочинение). Девушка утёрла лицо, отказалась от стакана воды и торопливо вышла за дверь.

У остальных получалось по-разному: у кого лучше, у кого хуже, но мне показалось, этот этап мы все прошли.

Нас пригласили в следующий кабинет. Там перед невысокой сценой рядами выстроились стулья. Сцена была пуста, не считая небольшой трибуны с прозрачным экраном, приютившейся с краю. Экзаменатор, уже знакомый нам по прошлому испытанию, молодой, невысокий и полноватый, пригладил и без того гладко зачёсанные назад светлые волосы, попросил всех присесть и стал звать по одному.

— Мисс Бернардита Харден, — сказал он, глядя в список, и со стула поднялась та самая темноволосая девушка, с которой мы вместе страдали над сочинением. Вот, значит, как её зовут.

Тут я поняла, что даже не обратила внимания, с кем поступаю, и оглядела зал. Ни одного знакомого лица! А ведь я была уверена, что Голди Гиббонс и Дейзи Когранд тоже поступают на факультет бытовой магии. Должно быть, они прошли испытания в какую-то более престижную академию!

Моё сердце упало.

В зале сидели одни только девушки, что было неудивительно, ведь академия женская. Судя по одежде, не все из богатых семей… хотя не мне судить. По моему виду тоже не особенно скажешь, что я из тех самых Фогбрайтов.

Среди нас были и гномки, жительницы Подгорного Рока. Я насчитала двух или трёх. Насчёт третьей не удалось сказать точно: я не видела, достают ли её ноги до пола.

— Таким образом, стоя за пультом, вы сможете воспроизвести то, что видите на эскизе, — сказал экзаменатор и тяжело вздохнул: ему не хватало дыхания. Мне показалось, он с укоризной взглянул на меня.

Я всё прослушала!

— Что ж, мисс Бернардита, возьмитесь за эти ручки. Глядите на эскиз, созданный художником, и постарайтесь воспроизвести его на маленьком экране, который видите перед собой. Будьте внимательны, не упускайте деталей. Смелее, смелее! Итак..

— Ripeti avedo, — прошептала Бернардита.

Ничего не произошло.

— Громче, не бойтесь, — со вздохом сказал проверяющий.

— Ripeti avedo! — воскликнула Бернардита от души.

Маленький экран перед нею вспыхнул, наполовину окрасился синим, пошёл точками и вновь стал прозрачным.

— Угум, — невнятно сказал проверяющий. Я так и не поняла, он испытал разочарование или остался доволен. — Следующая…

Следующей вышла Хильди Сторм. Плотно сбитая, невысокая и вся рыжая, как морковь — рыжие волосы, рыжие веснушки на лице и руках — гномка уверенно дошагала до трибуны и пропала за ней. До ручек она не достала.

— Где же ступенька? — озабоченно спросил проверяющий неясно у кого и огляделся. — Ведь была ступенька! Ох, никакого порядка.

Он выглянул в коридор и воскликнул: «Ступенька!», будто ждал, что она придёт на зов. Ступенька не пришла. Хильди Сторм, стоя за трибуной, упёрла руки в бока. Мне были видны только эти руки — сердитая трибуна, постукивающая ногой, — и я засмеялась и попыталась скрыть смех. Трибуна фыркнула.

Наш проверяющий затащил на сцену магического помощника.

— Становись, — велел он.

— Можа, мне бы стул? — возразила гномка. — Сломаю жа. Он-то как хрупнет, и чё тады?

Проверяющий, морщась, потёр лоб.

— Не хрупнет, — уверенно сказал он. — Становись.

Послышалось кряхтение, и рыжая голова Хильди показалась над трибуной.

— А теперя? — спросила она. — Вот это воображать, эту каракулю?

— Всё верно, и не забудь произнести: «Ripeti avedo».

— Р-рапути веда! — немедленно проревела гномка басом. Видно, сразу решила говорить громче.

На удивление, это сработало, и даже очень хорошо. На экране возникло синее небо, зелёный луг… нет, не луг, но что-то очень знакомое. Картофельное поле.

— Хрупает! — заорала Хильди.

Экзаменатор бросился к ней и успел подхватить, но не удержал. Они упали, сверху их накрыло трибуной, и всё хрупнуло.

Мы вскочили с мест. Я не могла решить, то ли звать на помощь, то ли попытаться что-то сделать самой. Все остальные, как видно, тоже не могли решить, и пока мы стояли так, переглядываясь и бормоча что-то невнятное вроде: «Может, это?..», Хильди сама выползла из-под завала. Отряхнув ладони, одной левой она вернула трибуну на место и подала руку проверяющему.

— Ох, помощник сломался, — сказал тот, едва не плача. — Чего доброго, вычтут с меня…

— Так я жа говорила! — удовлетворённо произнесла Хильди, спрыгнула в зал и вернулась на место.

После гномки вызвали ещё двоих, а потом настал мой черёд. Я встала за трибуной и наконец увидела эскиз: синее небо с белыми облаками и зелёный цветущий луг.

— Начинайте, — велел экзаменатор. После происшествия с трибуной он выглядел потрёпанным и то и дело недовольно поджимал губы. Его гладкая причёска распалась.

Как назло, в голове крутилось только «рапути веда». Как там правильно?..

— Ripeti avedo, — со вздохом подсказал экзаменатор.

— Ripeti avedo, — повторила я. Говорить при всех было неловко, а ещё страшно, что ничего не получится. Я покосилась на экран: так и есть. Хоть бы маленькое синее пятно, хоть что-то!

— Смотрите на эскиз, — устало сказал проверяющий. — Не нужно смотреть на экран. Смотрите и представляйте небо и траву.

Крепко сжимая медные ручки, я всмотрелась в рисунок и представила, что белые облака движутся, а травы колышутся, и птицы с криком поднимаются из гнёзд, и ветер шумит негромко.

— Ripeti avedo, — сказала я, и в зале стало тихо, а потом кто-то ойкнул и раздался одинокий хлопок.

Я подняла глаза, но экран был прозрачным. Даже не успела понять, отобразилось ли там хоть что-то. Мне велели вернуться на место, и я вернулась.

Больше до конца испытания ничего примечательного не произошло. Девушки выходили, повторяли картинку с разной степенью успешности, и я вдоволь насмотрелась на синие и зелёные пятна. Наконец последняя гномка справилась (ей всё-таки дали стул, а экзаменатор отошёл подальше), и нас отпустили.

В коридоре поднялся шум. Отцы и матери, бабушки, дедушки и тётки налетели и принялись расспрашивать, как всё прошло. Меня никто не ждал, и я вышла во двор.

Оливер стоял, облокотившись на наш экипаж. Бронзовый с патиной, новейший, тот парил над мостовой, почти не двигаясь с места. Другой водитель пожирал Оливера завистливым взглядом. Задрав нос, он попробовал прислониться к своей медной таратайке, но она так тряслась, что наверняка наставила ему синяков. Бедняга отскочил и потёр спину, а затем посмотрел на Оливера ещё более злобно.

— Кажется, сдала, — сообщила я. — Нужно только подождать.

И тоже прислонилась к экипажу, скрестив руки на груди.

У входа уже появились два списка, и там то и дело загорались чьи-то имена. Из дверей высыпала толпа и всё загородила. Девушки кричали, радуясь, и родные поздравляли их, целовали, обнимали, делали моментальные снимки на память. Одна я стояла в стороне.

От толпы отделились двое: Голди Гиббонс и Дейзи Когранд. А я-то думала, они будут учиться в другой академии!

Ой, точно. Ведь мы собирались на бытовое отделение, а я пошла на театральное. Вот почему я их до сих пор не встретила.

— Са-ара, — пропела Голди, расставляя руки для объятий, но в последний момент отступила, глядя на мою грязную коленку.

Я застыла с расставленными руками, перевела взгляд на Дейзи, но и та не хотела меня обнимать. Я опустила руки.

— Ты опоздала? — спросила Голди. — Не заметила тебя с нами.

— Она, должно быть, пряталась сзади, — прошипела Дейзи, толкая её плечом и указывая на пятно на моей юбке.

— Что ж, обучение точно пойдёт тебе на пользу, — сказала Голди, мило улыбаясь. — Мы уже поступили, а ты? Не видели тебя в списке.

— Будет жаль, если не пройдёшь, — сочувственно произнесла Дейзи. — Тебе очень нужны заклинания иллюзий, хоть пара-тройка. Все эти…

Она взмахнула пальцами возле своей аккуратно причёсанной головки, видимо, на что-то намекая.

— Голди! — раздалось с другого конца двора. — Дейзи!.. Вы едете?

Их сопровождали родные. Наши семьи дружили, так что я без труда узнала и родителей Голди, и брата Дейзи.

— Мы пойдём, — сказали мои заклятые подруги. — Едем праздновать поступление! Надеемся, и тебе будет что отпраздновать.

Взявшись под руки, они ушли, а Оливер хлопнул меня по плечу.

— Сложно было? — спросил он то ли об экзаменах, то ли о беседе с Дейзи и Голди.

— Не особенно, — ответила я.

Мимо прошла рыжая Хильди с отцом. Отец её оказался лысым, но с такими косматыми рыжими бровями, будто на них пошли все волосы с головы, а борода и вовсе свисала чуть не до колен.

— Так чё ж он, куды глядел! — сердито прогудел гном, воздевая руки. — Ягодка моя, ты не ушиблася?

— Да не, испужалась ток. Оно как хрупнет!

— А этот-то ишшо! — воскликнул гном, останавливаясь. — «Оплатите ушшерб», сопля белобрысовая! Я ему за ушшербы-то мало пояснил…

И он, поддёрнув рукава, решительно зашагал обратно.

— Стой, батя, стой! — вскричала Хильди, хватая его за локоть. — Да ну его, а? Идём ужа. В брюхе у меня урчит, пожувать бы чё.

— Идём, ягодка, идём, — согласился её отец.

Я проследила взглядом, как они сели на трёхколёсный паромагический велосипед — господин Сторм за руль, а Хильди в коляску — и покатили прочь со двора, гикая на кочках.

Уезжали и другие. Экипажи таяли, редела толпа. У списков почти никого не осталось, и я подошла ближе. Я заметила в стороне знакомую по экзаменам девушку, Бернардиту. Она тоже держалась особняком и тоже увидела меня.

— Волнуешься? — спросила она. — Твоего имени, кажется, пока нет в списке.

— Я Сара, — представилась я.

— Я помню.

— А ты…

— Дита, — решительно сказала моя новая знакомая. — Предпочитаю, чтобы меня звали так.

— Дита, — кивнула я. — Ты здесь одна?

— Мои родители, — сухо ответила она, — не смогли меня сопровождать. Твои, кажется, тоже не здесь?

— Да, и мои не смогли.

Я не была особенно искушена в вежливой беседе, и Дита, видимо, тоже, так что мы просто молча стояли рядом, время от времени поглядывая на список. Наконец подошёл и Оливер — в тот самый момент, когда наверху загорелась надпись: «Списки сформированы. Поздравляем всех поступивших!».

— Мне жаль, — сказал Оливер и потрепал меня по плечу. — Ничего, мисс Сара, вы сможете попробовать в будущем году.

— Ты смотришь не в тот список, — ответила я и указала пальцем. — Вот, я поступала на театральный — и поступила!

Бернардита, к слову, тоже прошла.

— На театральный? — озабоченно спросил Оливер. — Но разве вы собирались не на бытовой?

— Так уж вышло… И потом, мне не придётся учиться вместе с Голди и Дейзи. Только ради этого стоило выбрать театральный!

Оливер цокнул языком, но я не стала слушать, что он скажет, а вприпрыжку побежала к экипажу и, забравшись внутрь, торопливо перевела рычажок коммутатора в положение звонка. Штепсель уже был вставлен в линию Гринтона, приморского городка, а шнуры — в соответствующие гнёзда, чтобы связаться прямо с папиным гостиничным номером. Оливер только папе и звонил.

Папа страшно гордился тем, что в нашем экипаже установлен коммутатор. Мало кто мог себе такое позволить. Но отчего же он всё не отвечал?..

— Алло? — наконец раздался голос в трубке. — Оливер?

— Папа, это я. Я поступила!

— Хорошо. Молодец, Сара. Тебе стоило позвонить раньше: мы как раз отправляемся на морскую прогулку вдоль побережья. Ты меня задерживаешь.

— Я только-только узнала результат! Так что, раз я сдала, я могу выехать к вам уже сегодня?

Трубка замолчала, и я позвала:

— Папа! Алло!

— Да, Сара, я слышу. Ты думаешь ехать одна? Это неразумно.

— Но мы же договаривались, что если я поступлю…

— До начала занятий всего две недели, и я уверен, тебе стоит подготовиться. Понадобится форма, и что там ещё… Перья… Не в этот раз, Сара.

— Не хватало нам ещё переживаний! А случится что в дороге? — присоединился мамин голос. Видно, она стояла рядом. — Ехать в такую даль, одной, ради недели отдыха? Ещё заболеет перед началом занятий. К чему нам это? Нет, следующим летом поедем все вместе, а сейчас и разговора быть не может.

Но разговор был. И они обещали. И я была уверена, что если успешно всё сдам, то поеду к ним…

— До свидания, Сара, — попрощался папа. — Надеюсь, хоть подготовиться к началу занятий ты сможешь без нас.

И нажал на рычаг.

Я вышла из экипажа и поморгала, чтобы смахнуть слезинку, но слёзы потекли ручьями. Оливер услужливо протянул мне платок. Рядом стояла Дита — видно, они поладили.

— Знаете что? — сказал Оливер. — Садитесь, и поедем праздновать. Вы ничего не имеете против мороженого?

Против мороженого мы ничего не имели.