Самый жаркий день (СИ)

Глава 20

«Динь-дон!»

Тихий перезвон, совершенно мирный и неуместный, разбудил меня утром еще до того, как проснулся Павлов. Я тихо соскользнула с кровати, сунула ноги в сапоги и вышла из палатки. Солнце еще только намекало на свое появление где-то там, на том берегу Аму-Дарьи, и в лагере утвердилась невероятная для оррерной[1] нашей ситуации тишина.

И только колокольчик на сбруе моего Жана колыхался под импетами[2], чудесно звенел своим медным язычком.

Лагерь спал, но сон этот был настороженным, готовым в любой момент взорваться звуками боя. На валах притаились часовые, строжно всматривающиеся вдаль, дабы не пропустить подлую вылазку. Ночь выдалась прохладная, солдаты завернулись в шинели у погасших костров. Я тихонько проследовала к помосту, возле которого встретила капитана из свиты Ланжерона. Тот удивленно уставился на меня, но не стал препятствовать подъему, только попросил набросить на голову и плечи отрез серого сукна.

— Не надо мельтешить на виду у басурман, — тихо шепнул он мне.

Вражеские позиции отсюда были видны прекрасно, и там на дровах не экономили. Многочисленные огни выдавали всю мощь войска туземцев, которое преградило нам путь. И мне подумалось, что ведь кровопролития можно было бы избежать. Ведь наша маленькая армия не собиралась задерживаться в Хиве и тем более брать ее на штык, о чем хан, разумеется, прекрасно был осведомлен. Но он вышел с войсками навстречу, планируя запереть нас на выходе с безжизненных песков Устюрта. Мухаммад не прислал послов, не вступил в переговоры, но бросил своих людей в атаку без единого требования.

— Сегодня будет жарко, — тихо сказал капитан.

— Сударь умеет предсказывать погоду? — иронично улыбнулась я.

— Сударь умеет чувствовать кровь, — несколько хмуро вернул веселье мне офицер. — Ночью туркоманы подбирались к засеке, выведывали наши силы.

Капитан оказался прав.

Новый бой начался незадолго до полудня. И в этот раз он случился намного более тяжелым.

Наши солдаты успели позавтракать и даже провести молебен под чутким руководством отца Михаила, и, кажется, это взъярило мусульманских воинов. Они двинулись на штурм сразу с двух сторон, только северный фас укреплений можно было считать относительно безопасным. Сейчас хивинцы атаковали четырьмя колоннами, соблюдая некое подобие боевого порядка. Не знаю, насколько сильно Мартын вчера ранил английских офицеров, но сегодня это уже была не аморфная толпа, а что-то похожее на настоящие полки.

Пушки полковника Петрова первыми сказали свое слово, вот только имелись у него орудия калибра малого, что удобно взять в экспедицию. Ядра скашивали чужих солдат, но не производили устрашающего опустошения. Кто-то из наступающих поддался панике, однако вражеские офицеры истошными криками и плетьми пока удерживали своих подчиненных от бегства. И даже вступившие в дело новые ружья не заставили хивинцев броситься наутек.

Мне снова выделили место рядом с Ланжероном, Бондарь и Мартын устроились рядом — эта парочка устроила настоящую охоту за наиболее богато одетыми узбеками. Англичан в приемлемой для стрельбы досягаемости видно не было, скорее всего они устроились на дальнем холме, где расположилась группа всадников, наблюдающая за ходом битвы.

Но первыми до вала добрались туркмены. Я не могла не отметить бесстрашие этих диких воинов, что, презрев смерть, лихо пронеслись до наших укреплений. Их не смутила гибель товарищей, сбитых с коней русскими пулями, и не менее двух сотен спрыгнули в ров, чтобы попытаться перелезть через земляной вал. Еще столько же всадников крутилась поодаль, осыпая нас стрелами из коротких луков. И именно это первобытное оружие взяло первые жертвы среди наших солдат.

— Графиня, вниз! — рявкнул Ланжерон.

Сам генерал не стал излишне геройствовать и укрылся за деревянным щитом помоста, его, однако, не покинув. Приказ военного руководителя экспедиции молча исполнил Тимофей: он просто схватил меня словно мешок с репой и скинул на руки Аслану. Перечить я не стала, однако и от стены не ушла, справедливо решив, что туркмен в паре сажен от меня, но за слоем земли, безопаснее для здоровья, чем далекий, но посылающий по дуге стрелы. И уж никто не мог помешать мне выхватить револьвер.

Ощущение механического оружия в руке придало спокойствия и уверенности. Слова молитвы полились из меня, и словно сам Мани осенил свою слугу милостью. Свет во мне вскипел, потребовал выплеснуть его вовне, и я, не в силах сопротивляться этому внутреннему давлению, ударила талантом в сторону истошно верещащих врагов.

Сначала показалось, что ничего не произошло, а затем солдаты на валу радостно закричали. Меня никто не успел остановить, и поэтому удалось своими глазами увидеть, как туркмены, охваченные паникой, спешно покидают ров и убегают подальше от укреплений. Стрелки смотрели на это с непониманием, но я вновь обратилась к Свету, пустив ужас расходящейся волной. Проняло и этих: всадники поворотили коней, затуманенные неожиданным страхом.

Генерал потянул меня вниз, заставив укрыться за тонкими стенками помоста. Тот уже совсем не был шатким сооружением. Если мы просидим в лагере еще пару дней, то солдаты превратят наблюдательное укрепление в настоящую башню: они постоянно приколачивали сюда то доску, то жердь.

— Это сила Вашего Мани, графиня? — спросил Александр Федорович.

— Свет, данные мне Господом, — утвердительно поправила его я.

— Силен Ваш Господь, прости меня, Господи, за слова такие.

— Господь един, Ваше Высокопревосходительство.

— Пусть так, — легко согласился Ланжерон. — Только я чуть не… как это по-русски… merde dans son pantalon.

— Чуть не обделались.

— Да! И это меня ведь едва зацепило? — генерал высунул голову, посмотрел на предполье, где остались только убитые люди и лошади. — Каково же им пришлось! Впрочем, графиня, вынужден просить Вас проявить свои чудеса еще раз. Потому как, сдается мне, merde сейчас у южной стены будет.

Я посмотрела и ужаснулась. Хивинцы почти добрались до вала, часть их пыталась обойти его по реке, но этих хитрецов, бредущих по пояс в воде, успешно отстреливали, а вот основная масса солдат в толстых, грязных халатах, невзирая на ужасающие потери, опасно сблизилась с русскими позициями. Словно бурный поток они готовились захлестнуть собой неказистый бруствер, ворваться в лагерь и перейти врукопашную.

Пушки уже перешли на картечь, солдаты спешно прилаживали штыки, понимая, что теперь будет решать не столько свинец, сколько сталь.

— Merde! — воскликнула я.

И, увлекая за собой Тимку и Аслана, спрыгнула с помоста. Внизу меня прикрыли собой Григорий с Андреем, ни слова не сказавшие, когда их госпожа со всех ног кинулась ближе к самой гуще боя. Сейчас было не до исполнения указаний охранников, ведь если враг прорвет оборону, выжившие позавидуют павшим, а участь меня и тем более штабс-капитана Павлова будет совсем ужасной.

Сражение уже кипело под самым валом. Ров заполнили узбеки, подбадривающие себя истошными воплями, карабкающиеся наверх. Их встречали штыками, орудийными банниками, офицерскими саблями и редкими выстрелами. Пальбу вели и хивинцы, но большей частью они поражали своих же товарищей, внося еще большую неразбериху в этот кошмарный штурм. Я сбросила с плеча руку Тимофея и поднялась на самый верх. Вид мой, наверное, оказался героическим: юная дева в жакете наподобие мундира, белых кавалерийских рейтузах, с револьвером в руке, чьи светлые волосы развевал ветер. И встала сия фигура среди порохового дыма, яростных криков, стонов раненых. «Барышня, поберегитесь!» — раздалось справа. «Барышня с нами!» — крикнул кто-то слева. «Уррра-а-а!!!» — заголосила вся южная стена, и взмахи оружия с нашей стороны словно стали еще более частыми. Возле моей головы свистнула стрела, а рукав вспорола злая пуля, едва не задев мою плоть.

Я подняла револьвер, выцелила глянувшегося врага и нажала на скобу. Вместе с первым выстрелом из меня выплеснулся Свет, ударяя атакующих особенно люто. Вторым повторилось то же самое. И пусть озарения были совсем краткими, вот только вышли они удивительно яркими. Раскосые лица перекосило ужасом, а мой палец продолжал выталкивать из ствола пули раз за разом, пока заряды не закончились. Но даже малая вместимость барабана не умалила тот эффект, который был произведен на вражеское войско. Узбеки побежали, давя замешкавшихся соратников, топча раненых. Напрасно бесились их командиры, часть из которых и сама поддалась панике. Вслед снова загремели выстрелы, делая разгром совсем катастрофическим, успели бахнуть две пушки, когда прозвучал сигнал прекратить бой.

Я совсем без сил устроилась, привалившись к стене вала. Кто-то подал мне флягу с водой, охрана моя отгоняла особо восхищенных солдат, в чьих глазах сейчас была фанатичная вера в мое могущество, смешанная с суеверным страхом. Бывшие крестьяне — темные и недалекие, видели во мне одновременно и святую, и ведьму. Но сегодня я помогла им справиться с многократно превосходящим их числом противником.

А еще мне явила себя и мрачная сторона войны. Мимо проносили тела убитых, пусть их было не так и много, но вид безжизненных тел заставил содрогнуться. И хотя это были не первые мертвецы, виденные мной, однако почему-то подумалось, что именно эти смерти наиболее бессмысленные. Люди, стронутые со своих мест волей высокого начальства, сложили свои головы в далекой стране, не понимая предназначения своего похода, но строго отдавшие свой долг до конца. Стонущие раненые сносились к палаткам, где уже развернул свою страшную кухню Нестор, покрикивающий на приданных помощников.

Мою хандру никто в войске не разделял. Солдаты были весьма счастливы успешным боем, в котором они повергли в бегство неисчислимую орду. Офицеры принимали лихие позы друг перед другом и, нет-нет, но косились на меня. Кто-то отдавал честь, кто-то учтиво кланялся, а всех их объединяло какое-то общее вожделение в мою сторону. Я про себя усмехнулась своей метаморфозе в их умах: от назначенной с самого верха командовать вертихвостки, через странную своими идеями барышню до чуть ли не святой Жанны Орлеанской.

Когда я снова поднялась на вал, рядом со мной пристроился майор Кульмин. Сам он остался почти невредимым, лишь лоб его пересекала свежая ссадина, отчего запыленный кивер Федор Владимирович держал в руке. Все пространство перед нами было устлано трупами хивинцев. Кто-то еще шевелился, оглашая пространство стонами, но было понятно, что узбеки никого подбирать не будут, а нашему Нестору хватит забот и с собственными ранеными.

— Картина, достойная пера большого художника, — сказал майор.

— Вас радует вид такого количества смертей? — удивилась я.

— Это враг, Александра Платоновна, — пожал плечами он. — Наша работа заключается в том, чтобы остаться живыми, умертвив их как можно больше. Мы ее сделали сегодня хорошо.

— Еще не так давно Вы были большим фаталистом, предполагая, что героическая смерть — доля, достойная офицера.

— Во-первых, я с умом принял Ваши слова о коммерческом подходе к войне. Они показались мне не лишенными смысла. Во-вторых, пасть геройски где-нибудь в Пруссии во славу Императора — это одно. А здесь, от рук дикарей… бр-р-р! Нет, ничего честного нет, чтобы умереть тут от рук самоеда в халате со ржавой саблей. Идите передохните, Александра Платоновна. Чую, что это не последний бой на сегодня.

— Даже после этого, — я показала рукой на тела перед валом, — они снова будут атаковать?

— У меня в том никаких сомнений.

Майор оказался прав, и уже через два часа случился новый штурм, оказавшийся даже более жестоким, чем утренний. На этот раз узбекский командир пустил один отряд в обход лагеря, стремясь тайно вывести его к северной стене, но тот был замечен, и внезапная атака инкомодите[3] не стала. А вот туркменские номады снова набросились на центр укреплений, теперь одновременно с главным ударом на юге. Генерал дирижировал обороной, отправляя подкрепления то на один участок вала, то на другой, но все равно в нескольких местах хивинцам удалось преодолеть его, и рубка пошла в самом лагере. Я сама металась вдоль стены, посылая пули вместе со Светом, одновременно молилась, прося Господа и Мани дать мне больше сил, которые, увы, стремительно таяли. Не знаю, какие слова нашел для своих людей узбекский военачальник, но такой сокрушительной паники, как это было несколько часов назад, мне навести не удавалось. Прямо передо мной с вала спрыгнул воин в разодранном халате, уже обагренном собственной кровью, он еще не осознал полученной раны и бросился в мою сторону. Порыв этот остановил Аслан коротким, но хлестким ударом палаша. Черкес удивленно округлил глаза, увидев, что я подняла на него свое оружие, а после благодарно кивнул, когда от моего выстрела впритирку с телом позади рухнул еще один хивинец. Бой шел уже среди палаток, примыкающих к стене, все больше узбеков оказывалось внутри укрепления, пусть большая часть вала еще держалась. И когда мне стало казаться, что дела наши стали совершенно плохи, вдруг из-за наших спин появились свежие, не введенные до этого в битву плутонги. Инфантерия и спешенные казаки ударили в штыки и сабли именно в тот самый миг, который подвесил судьбу сражения в неустойчивость, больше склоняющуюся к врагу. Наверное, генерал Ланжерон асикурировал[4], придерживая резерв для такого момента. С другой стороны, разместить всех на валу все равно было бы невозможно, тем более что наскоки туркмен на другие части лагера не прекращались, и прорыв мог случиться и в другом месте. Появление на стенах свежих солдат окончательно сломило атакующий дух хивинцев, и они снова повернули нам свои спины. Только сейчас им вслед никто почти и не стрелял: силы на исходе были у всей армии. Да и запас пороха и свинца пусть и не показывал дно, но был не бесконечен.

Второй бой дался нам тяжело. Убитых набралось пятьдесят три человека, еще около сотни получили раны разной тяжести. Пусть Нестор и сообщил мне, что все покалеченные смогут встать в строй в ближайшее время, радости это добавляло не много. Я сама еле держалась на ногах, а эйфории в лагере почти не наблюдалось. Лица солдат были встревоженные, все ждали нового штурма. И хотя потери хивинцев были огромные, в строю они пока имели предостаточное количество воинов.

— Барышня, — отвлек меня от мрачных размышлений пожилой солдат. Лицо его было закопчено, только белки глаз ярко выделялись. — Знамо, что силу вы черпаете в ебле, — он совсем смутился, но прокашлялся и продолжил: — Если Вам того надо, то любой из нас готов с Вами.

Сначала я даже не поняла суть этого предложения, а после догадки звонко расхохоталась. Солдат мой смех понял по-своему и принялся лотошить[5]:

— Нет, барышня, не подумайте, все понимают грех такой с еретичкой-ведуньей лечь, но если для дела, то всякий станет! Выберем самого етливого!

К веселью присоединились и все мои охранники, а из моих глаз брызнули слезы, так что я даже задыхаться стала от смеха. Нелепая искренность предполагаемой жертвенности не могла оставить меня равнодушной, поэтому солдатик получил поцелуй в грязную щеку.

— Мон шер, благодарю за столь интересную и трогательную заботу, но не в этом самом сила Мани, а в доброй молитве. И вам всем не помешает вознести хвалы Господу нашему за победы, и что мы живы все еще.

— Вашему богу молиться? — изумился мужик.

— Один он у нас, — повторила я то, что говорила уже сегодня генералу. — Впрочем, не размышляй долго, а благодари Иисуса Назаретского.

Уже на ходу к штабной палатке смех вновь нагнал нашу компанию, а Гриша задумчиво сказал:

— Интересные поверья у народа нашего. За грех считает амур с манихейкой.

— Саму удивило сие.

День клонился к вечеру, и общее впечатление было таково, что хивинцы, получив два жестоких урока, до восхода солнца новых поползновений на лагерь не предпримут. То же мнение высказали и в штабе, но здесь радости было меньше, чем среди нижних чинов. Генерал был напряжен и к моему приходу выслушивал размышления интенданта о нашем положении. И доклад этот оптимизмом наполнен не был.

— С водой у нас беды не будет, недостатка в ней нет. Пусть дурная, как Нестор Павлов говорит, но пить все равно будем. Вот с провизией дела не такие хорошие. Если уменьшим прибавок в котлы, то продержимся неделю-полторы, не больше. Совсем плохо с фуражом, уже завтра кони начнут голодать. Как бы казаки ни противились, но резать лошадей придется, их и в пищу можно потребить. Потом верблюды, но не знаю, можно ли этих животин есть. Хуже всего будет, если закончится боевой припас. Его осталось на пять-шесть таких сражений.

— Полковник Некрасов? — повернулся Ланжерон к другому «интенданту».

— Порох и свинец нас ждут в Бухаре, — мрачно ответил тот. — То, что через Хиву придется пробиваться с такими боями, предположить не могли.

— А надо было!

— Не буду спорить, Ваше Высокопревосходительство, но позволю сказать, что сведения, получаемые мной, часто запаздывают по понятным причинам, часто не полные. С ханом Мухаммадом велись разговоры, он дал обещание пропустить экспедицию, пусть и под присмотром. Веры его словам было не то чтобы много, но на такой прием, каюсь, я не рассчитывал. Сомневаться же начал, когда первый раз туркоманы напали.

— А в Бухаре так не будет?

— На все воля Аллаха, — неуклюже пошутил Некрасов, вызвав недовольную гримасу генерала. — Имею основания полагать, что эмир Хайдар примет нас достойно. Если не вмешается то, что, как я считаю, вмешалось здесь.

— Вы имеете в виду англичан?

— Их, Ваше Высокопревосходительство. Но Хайдар тянется к России, в ней он видит союзника, который может помочь обуздать ему местных князей. Англичане же всегда ставят на внутренние раздоры. Если эмир еще у власти, то в нем мы найдем хитрого, но друга.

— Это не поможет нам здесь и сейчас, — подал голос полковник Петров. — У меня припаса к орудиям пока хватает, но трех пушкарей посекли насмерть, еще двое ранены. Сидеть тут долго мы не сможем, помощи ждать неоткуда. Был бы у нас плутонг графинь, то, может быть, и выдержали бы и дольше, но она у нас такая одна.

Все посмотрели на меня, отчего я зарделась. Похвала хотя и была заслуженной, но принимать ее почему-то было неудобно.

— Помощь ее сегодня была к месту, — поклонился мне Ланжерон. — Но да, она у нас одна. И не Христос она, пятью хлебами не накормит. Да простит мне отец Михаил слова такие.

Присутствующий тут иерей лишь махнул рукой. Выглядел он бледно. Сама я не видела, но уже рассказали, что священник в обоих боях ловко орудовал палашом. Не хуже, чем кадилом, которым тоже сегодня пришлось воспользоваться, провожая к Господу погибших.

— Что ж, мнения ваши я услышал. Александра Платоновна, у Вас есть, что сказать? Нет? Хорошо. Тогда, господа и госпожа, будем действовать так…

[1] Орреный — ужасный (от фр. «horreur» — ужас).

[2] Импет — порыв ветра.

[3] Инкомодите — неудобство, затруднение (от фр. «incommode»)

[4] Асикурировать — рисковать.

[5] Лотошить — торопливо говорить.