Самый жаркий день (СИ)

Глава 15

Приезд генерала Эссена торжественным не планировался, но он прибыл одним поездом с графом Ланжероном, а уж полководца встречали с оркестром и парадом. Мне, как главе экспедиции, пришлось присутствовать, и намерзлась я основательно — конец января выдался холоднющим. В конце концов, стоять на морозе надоело и высокому начальству, особенно французу, только что оставившему теплую Одессу.

Празднование продолжилось в губернаторском доме, где князь Волконский уже собирал пожитки. Петр Кириллович на правах в скором будущем хозяина сей резиденции окидывал взглядом скромные хоромы, но ни неудовольствие, ни радость не выказывал. Ланжерон же был пока неприкаянным. Его согласился принять губернатор гражданский, а там и в поход скоро.

— Графиня, — Эссен взял меня под руку и отвел в сторонку от накрытого стола.

В зале стоял шум, набилось множество народа в офицерских званиях, и прием постепенно превращался в пьянку. И хорошо, что гусар не было!

Генерала красивым было не назвать, лицом он больше походил на крысу, но такую, от которой хотелось бы держаться подальше. Жидкие волосы и неприятно тонкие усы лишь усиливали такое впечатление. Но я давно перестала судить о людях по внешности. «Обезьяна в мундире» Аракчеев в высшем свете полагался уродцем, что не мешало мне считать его достойнейшим человеком. И импозантным при этом, вопреки распространенному мнению.

— Мне доподлинно не известно, почему столь сложное предприятие было доверено именно Вам, и, не скрою, что не испытываю радости от сего факта. Возможно, Государю Императору виднее.

— Виднее, — легкомысленно согласилась я. — Ваше высокопревосходительство, если Вам не было сообщено о причинах сего решения, то и я не в праве их разглашать. Поэтому придется принять это как состоявшееся дело. Надеюсь, с Вашей стороны не будет препятствий в связи с этим?

— У меня приказ содействовать Вам во всем, — буркнул генерал. — Вне зависимости от моего к Вам отношения, приказ я исполню.

— Мне радостно слышать это. Впрочем, я не собираюсь вмешиваться в дела военные, если только мой опыт не подскажет мне каких-либо действий.

— Ваш опыт? — удивился Эссен.

Ну да, он видит перед собой молодую графиню, за некие заслуги обласканную Императором. Скорее всего, полагает мое назначение или блажью, или комплиментом фаворитке.

— Петр Кириллович, я управляю большим заводом, который строит паровозы и много чего еще. Я произвожу револьверы, один из которых сейчас при Вас.

— Вы сами? — в голосе генерала чувствовалась снисходительная ирония.

— Представьте себе — да! — я начинала немного злиться. — Я лично вникаю во все дела и принимаю решения. И, позвольте заметить, пока не было такой ошибки, которая повредила бы моим фабрикам. Пусь я не умею командовать войсками, но уж про организацию могу сказать многое!

И это было правдой. Больше со скуки мне пришло в голову провести инспекцию надобного в дальнем походе, и результаты ее разочаровали. Полковник Некрасов в ответ на мое возмущение посмеялся: мол, интендант он не настоящий, но ответственного он возьмет в оборот, если графине что-то не нравится.

А графине не нравилось многое.

Почему на солдата не предусмотрено сменного комплекта формы? Блеяние о том, что служивый сам должен починять одежду, разбились о простой встречный вопрос: где в пустыне или горах взять те же нитки, не говоря о ткани? Когда служивый будет заниматься шитьем, если он все время в тяжелом переходе?

С пропитанием тоже была беда. Взводы были разделены на артели, которые уставом вроде как не предусмотрены, а оказались такими стихийными общинами. Участники сами скидывались на приварок, потому что на казенной крупе можно протянуть ноги от голода. И опять простой вопрос: армия в степи где будет брать дрова для десятков костров? Я потребовала организовать общую кормежку, и не постным хлебом, а такой похлебкой, какая даст сил на долгий поход. Мои работники столуются за мой кошт, но простой подсчет и вялый спор с Вяжницким дал однозначный результат: мне выгоднее потратиться на общий котел с двумя поварихами, зато ни у кого не скрутит живот от поганой пищи, да и время экономится. Пришел, взял миску с кашей, поел — и снова к станку.

Интенданты с моей подачи тоже принялись считать, и, к своему удивлению, выяснили, что такой способ непостижимым образом позволяет сохранить средства, значит, и в карман положить лишнюю полушку.

— В чем цель Вашей экспедиции? — спросил меня призадумавшийся Эссен.

Я лишь пожала плечами.

— Дойти до Индии, помочь тамошним царям в борьбе против англичан. При счастливом случае — сбросить их в море.

— Планы большие, — усмехнулся генерал. — На наш русский «авось» полагаетесь? Ведь никакого плана кампании нет?

— Нет, — вздохнула я. — И не может быть. Сведений из Индии почти нет, есть лишь повеление Государя и вера в его Свет. Все, что могу сказать.

Эссен задумчиво кивнул.

— Наши с Вами планы в чем-то совпадают. И успех Вашего предприятия поможет мне в моем. России нужен Туркестан, Ваше Сиятельство. Сразу по нескольким причинам.

— Прекратить набеги? Но ведь можно обойтись укреплением границы.

— Нельзя. Засеку на тысячу верст держать невозможно, поэтому дикарей нужно замирить. Да-да, дикарей, пусть они и считают себя древней цивилизацией. А у самих в ходу рабство по сей день.

— Петр Кириллович, рабство и у нас есть.

— Вы из либерально настроенных личностей?

— Ни в коем разе! Однако я — заводчица, которая очень хорошо считает, так уж вышло. И лично мне крепостное право не выгодно. Я бы и своих крестьян освободила давно, но, если это сделаю только я, толку в этом не будет.

— Без барина мужик пропадет, — отмахнулся Эссен. — Не способен русский народ без надзора и управления. Не будем сейчас затевать спор, — генерал поднял руки вверх, пресекая мои возражения. — Вернемся к Туркестану. Империя должна расширяться, графиня, и расширение это вынужденное. Англичане стремятся утвердить свою власть в Азии, и лучше иметь между исконно русскими землями и их протекторатами вот эти, — генерал махнул рукой в сторону юга, — земли, чем граница будет сразу под Оренбургом. Они мутят воду в Туркестане, они заигрывают с персидским шахом, война с которым на пороге. Гюлистанский договор давно для персов превратился в простую бумажку. А в драке всегда лучше бить первым. Есть и еще причины. Например, туркестанский хлопок и он же индийский.

Хлопок. «Химическая» часть Курятника меня этим хлопком утомить успела, рисуя какие-то фантастические картины будущего процветания, для которых необходимо это растение. Лен их категорически не устраивал. Сути я не поняла, но шутиха из ваты, пропитанной крепкой водкой[1], вспыхивала ярким огнем, сгорая без остатка, что приводило умников в восторг.

С генералом Ланжероном общение у меня не то чтобы не сложилось, но получилось каким-то водевильным. Александр Федорович являл собой образец неунывающего вояки, бесконечно уверенного в своей неотразимости. Мужчиной он и впрямь был видным, однако его затейливые комплименты и желание при каждой возможности облобызать мне руку, действовали на нервы не лучшим образом. Какого-либо участия в подготовке похода он не принимал, оставив за собой лишь бесконечные банкеты, сопровождавшиеся то вечерами воспоминаний о былых сражениях, то спорами о том, как лучше обустроить Россию. Генерал яростно противился Табелю о рангах, утверждая о его замшелости и устаревании, возразить ему никто не сумел, но мысли эти поддержки у офицеров не нашли. Все же порядок в званиях и чинах дает некое спокойствие и уверенность, а также понятную цель для продвижения по службе. Наверное, только Муравьев в чем-то соглашался с французом, но больше проговаривался о необходимости умаления дворянских привилегий и расширении таковых для податных сословий. Эти сентенции вызывали у остальных лишь раздражение, и полковник каждый раз тушевался и от продолжения своих речей отказывался. Я в такие разговоры старалась не влезать, играя роль украшения собрания, если на таковом оказывалась.

Больше же времени проводила с полковниками Некрасовым и Петровым. Эти два обера неожиданно сошлись и приятельствовали во всем, что не касалось потаенной службы «интенданта». Тут Алексей Сергеевич только морщился, но ничего не говорил. Николай Алексеевич в такие моменты хитро сверкал глазом и косился весело на меня. Я же мрачнела.

История с лейтенантом Лайдоном завершилась совсем недавно. Из него выжали все сведения, которые он мог припомнить, мы с Асланом подтвердили, что сквайр абсолютно честен. Некрасов стоял за его спиной и взглядом попросил меня выйти, но увидел лишь мрачную решимость в моем взоре. Он пожал плечами, незаметным движением достал револьвер и выстрелил в белобрысую голову. Англичанин умер, не успев даже понять, что жизнь его оборвалась. «Зачем остались?» — проворчал полковник. «Сама бы я не смогла, но его смерть на мне тоже, бесчестно и малодушно было бы сделать вид, что ничего не было», — ответила я тогда.

До запланированного начала экспедиции оставался месяц, когда прибыли «подарки» от Вяжницкого. И вот они произвели настоящий фурор.

«Милостивая Александра Платоновна, — писал мне управляющий. — Сим направляю Вам для опытов и практических испытаний передельные ружья конструкции известного Вам Семена Кутасова в соавторстве с Ришаром Готье. Француз сей оказался человеком дельным и изобретательского таланта не лишенным. Вместе с Семеном они взяли тульский штуцер 1805 года, коих с той поры сделано достаточно, и изобрели к нему капсюльный замок. Стоимость переделки выходит низкая, при нашем способе выделки, где каждый работник отвечает за свою часть, получается и быстро, и укладываемся в цену чуть более шести рублей за ружье. Но месье Ришар очень недоволен качеством тульского оружия, говорит, что подобрать одинаковые детали от одного к другому практически невозможно. Тем не менее, мы отобрали двести пятьдесят семь приличных стволов, переделали их, при этом взаимозаменяемость деталей полная, Ришар утверждает, что никто в мире такого добиться не может. Сам господин Уитни в Америке хотя и утверждает, что добился того же, но наш француз называет его подлым вруном, обманывающим публику[2].

Месье Готье съездил в Тулу и вернулся оттуда в полном гневе, утверждая, что производство там устаревшее. Если станки стоят новые, то сама работа ведется неправильно, и я с ним согласен. Паровой двигатель, установленный еще пять лет назад, ни разу не запускался. Работники в цехах проводят времени мало, в лучшем случае четверть из них присутствует постоянно. Они же мастерят по домам, где у каждого своя мастерская, а это, сами понимаете, на пригожесть получающегося оружия влияет крайне плохо. Работники в большинстве своем из государственных крепостных, живут хотя и лучше простого крестьянина, но бедно. А простая чернь им завидует и в этой малости, поэтому ненавидит оружейников люто. И даже при этом пытаются бежать, их ловят, бьют плетьми, порой до смерти.

Из этого я имел беседу с графом А., Его Сиятельство принял меня с вежливостью и уважением, а потом дал указание на обустройство нового завода в Сестрорецке, отдав под это землю рядом с государственным заводом. И согласился с моим требованием, что работники будут только наемные и на наших условиях, ибо опыт наш показал, что мысли Ваши в этом направлении верные, и мастер на жаловании трудится куда как более споро, чем подневольный. Но до постройки еще времени много, а граф А. говорит, что все это нужно было еще вчера. Он, кстати, передает Вам пожелания успехов, крепкого здоровья и свое почтение.

А вот к ружьям высылаю еще новые патроны, которые наши кудесники придумали как раз к ним. Сначала Семен измыслил делать механизм, в котором капсюли на бумажной ленте заправляются в барабан сбоку от замка, но Ришар убедил его, что так будет неудобно, а цена переделки вырастет, надежность же пострадает. Поэтому патрон с приделанным капсюлем, как на револьверном, будет хотя и дороже, но не подведет и заряжаться будет проще.

Но неприятности с бумажной гильзой Вам и самой хорошо известны: горит она плохо, дает много нагара, а остатки забивают ствол и камору. Если револьвер почистить еще просто, то винтовальное ружье сложно. На помощь пришел Гизе. Он сделал льняную ткань, особо пропитанную крепкой водкой, из нее накручиваем гильзу в специальных механизмах, донце из плотной бумаги, тоже пропитанной, и с капсюльной лепешкой. Семен говорит, что лучше будут гильзы латунные, но получаются дорогими, и машину для их выделки построить пока не удалось, а еще есть беда с извлечением ее после выстрела.

А лен сгорает почти без остатка, канал ствола остается чистым.

Когда будете рассматривать патрон, обратите внимание на пулю: она интересной формы и с углублением в донце. При выстреле донце распирает, и она сама входит в нарезы, не надо ее заколачивать. Скорость стрельбы получается отменная, опытный солдат делает до четырех прицельных выстрелов в минуту. Граф А. ворчит, что расход припасов будет огромным, но месье Готье посмел ему перечить, сказал, что лучше тратить патроны, чем солдат. Граф А. сначала покрылся пятнами красными, а потом засмеялся и француза нашего по плечу похлопал.

С сим письмом высылаю Вам указанное количество штуцеров и патронов к ним три тысячи. Делать их можем очень много, получаются они дешевыми, так как лен, порох и свинец за счет казны пока, крепкую водку Гизе варит, но здесь часто случаются неприятности, немец злится и много ругается, потому что порой кто-то нарушает его указания, и происходят несчастья. Один из помощников сильно отравился ядовитыми дымами, а одному кислотой сильно ожгло руку. Зато селитру тоже удалось выбить за счет казны.

К ружьям посылаю пулелейки, но на всех не хватит, а еще механизм для накручивания гильз и снаряжения патронов. С ним справится любой, но прошу Вас следить, чтобы не сломали. Капсюлей на бумажных донцах присылаю в избытке, их делать для нас теперь совсем просто. Отдельно еще один штуцер, который сделал Семен. Он без барабана, но для него специально варили железо, сами делали ствол, который получился длиннее, а сверху с хитрыми винтами труба для выцеливания. Они с французом пытались установить зрительную трубу, но ее хватает на несколько выстрелов, потом либо сама слетает, либо выпадают стекла.

Отчет о делах денежных прилагаю отдельно. Берегите себя, Александра Платоновна, да поможет Вам Господь».

Сейчас передо мной на белоснежной скатерти стоял этот самый необычный патрон. Цилиндрик из плотной ткани, жесткой от неведомой пропитки, увенчанный необычно вытянутой пулей. Слегка блестящий в лучах свечей, которые предусмотрительно отставили подальше. Напротив лязгал механизмом штуцера полковник Кульмин, при этом он напевал легкомысленный водевиль. Переделка старого ружья оказалась существенной, хотя и простой, если вдуматься. Рычажком сбоку надо сдвинуть клинышек запора ствола, вложить в камору патрон, закрыть и оттянуть подпружиненный курок. Спусковая скоба освобождает боек, который вгоняет иглу в запоре прямо в лепешку капсюля.

— Не терпится опробовать, — сказал Федор Владимирович. — Составите компанию?

— Непременно, но чуть позже. Как Вам эта красавица? — я протянула ему «особый штуцер».

— Баловство! — ответил офицер. — В современном бою все решает дружный залп.

— Не скажите! Сразить вражеского командира — великое дело.

— Может, и так, — легко согласился Кульмин. — Но припасов сколько будет тратиться! Заряжать просто, стрелять тоже. Так можно и без пуль сразу остаться.

— Значит, надо стрелять так, чтобы к этому печальному моменту врагов уже не осталось. Еще смотрите: здесь калибр меньше, потому что сталь на ствол использовалась дюже добрая, и его не должно разорвать. А, значит, в патронную сумку больше припаса влезет.

Новый штуцер с вытянутой трубой прицела в самом деле имел диаметр канала всего на три с половиной линии, тогда как тульские ружья — шесть с половиной. Это тоже вызывало сомнения у полковника, но и патрон здесь использовался другой: тонкий, но длинный, навеска пороха тут как у толстого, но легкую пулю он должен выталкивать с огромной скоростью.

— Даже жалко рядовым выдавать, — вздохнул обер. — Сломают.

— Назначьте сразу наказание за поломку, чтобы как образок нательный берегли, — хмыкнула я.

Теперь стала понятна суть письма от графа Аракчеева, которое пришло накануне, еще до послания Вяжницкого. Оно было кратким: «Если испытания будут успешными, господа Кутасов и Готье получат дворянство. Не допустите попадания в руки врага».

С одной стороны, странно новое оружие отправлять для опробования к черту на куличики и сразу в боевой поход. Однако, возможно, смысл в этом есть. Любые стрельбы возле столицы вызовут разговоры, кто-то проболтается, похвастается по пьяному делу, а там и тайна перестанет быть тайной в один миг. Из Азии же вести будут идти полгода, не меньше.

В залу вошел полковник Петров и молча протянул мне бумагу. Ей оказался ответ артиллерийского управления, в коем сообщалось, что идея с казнозарядным орудием признана интересной, указание для воплощения ее в металле даны. Под подписью Великого Князя нашлась приписка, сделанная его рукой: «Передавайте почтение А.П.»

— Чудесница Вы, Александра Платоновна, — только и сказал полковник.

Я только улыбнулась, воспоминания о внезапной и бурной страсти с Михаилом нахлынули приятной, горячей волной. Что же, не ошиблась в любви цесаревича ко всему стреляющему, если оно большое. Но не знаю, удастся ли даже ему сдвинуть с места забронзовевшие умы старых генералов, относящихся к любым новшествам с подозрением.

На стрельбы Кульмин меня все же вытащил, да и всегда невозмутимые охранники вели себя как коты, выпрашивающие сметану. Поэтому пришлось закутаться и отправиться на заснеженный луг. Солдаты быстро установили чурбаки с соломенными чучелами, замотанными в старые тряпки, и начались испытания. Заряжать и в самом деле оказалось удобно, легко было справиться даже в перчатках. Бой у ружей выдался отменным, на ста саженях в цель попали все. На ста пятидесяти из внезапного соревнования выбыли Тимофей и Андрей, после двухсот остались только Аслан и полковник, на двухстах пятидесяти офицер сдался, смущенно сказав, что так далеко просто не видит. А черкес послал пулю точно в «голову» чучела. Кульмин поздравил соперника и в сильном возбуждении позвал молодого рядового.

— Ну-ка, братец, вот тебе ружье и припас к нему. Разберешься?

Солдат бережно взял штуцер, осмотрел его и ловко открыл запор. Повертел в руках патрон и вложил его в камору. Закрыл, взвел курок, прицелился и выстрелил. Попал в ту мишень, что отстояла на сто пятьдесят саженей, видно было даже с линии, как взлетели в воздух ошметки соломы.

— Доброе ружье, Ваше высокоблагородие! — вытянулся рядовой. — Снаряжать дюже удобно!

— Эх, какой молодец! — восхитился полковник и протянул солдату десять копеек. Повернулся ко мне и сказал: — Даже страшно становится. Видите, мы, не торопясь, выстрелили четыре раза быстрее, чем из простой фузеи дважды в бою под крики унтера. Это же шквал смертоносного свинца можно на головы врага обрушить! Но патронов не напасешься этих.

— Казна будет платить — будут патроны, Федор Владимирович, — ответила я. — Что ценнее — свинец и порох или солдат?

— Многие думают, что солдат у нас много, Александра Платоновна. И они бесплатные.

— Вздор! — я даже притопнула ножкой. — Обученный солдат — это дорого! Его кормят, одевают, обувают, в сражении ветеран принесет больше пользы, чем рекрут.

— Никогда не задумывался над этим с такой… меркантильной точки зрения, — подбирая слова сказал полковник.

— А Вы задумайтесь. Война — это деньги. Потраченные и приобретенные. Если война не сулит выгоды государству, то не стоит ее и начинать во многих случаях.

Почему-то этот разговор меня разозлил. Я взяла «особый» штуцер и посмотрела на дальнюю мишень через прицельную трубку. Она была не намертво приклепана к стволу, а имела в передней части винт, которым можно было бы приподнять ее или опустить. Как сейчас нужно было бы сделать, оставалось неизвестным, но я плавно потянула скобу, и ружье бухнуло, пнув меня в плечо. Клубы дыма скрыли результат, но рядом кто-то сказал:

— Отличный выстрел, Ваше Сиятельство, пусть и слегка влево ушло.

В десяти шагах стоял и улыбался своим жутким оскалом Михайло Бондарь. Обритый спереди в половину головы, одетый нелепо: половина куртки из грубого сукна синего цвета, другая — серого, так же странно были выкрашены панталоны.

[1] Крепкая водка — обиходное название азотной кислоты в России вплоть до середины ХХ века.

[2] Эли Уитни и в самом деле не смог добиться полной идентичности деталей своего оружия до конца своей жизни, хотя до сих пор его приводят в пример как первопроходца унификации.