Самый жаркий день (СИ)

Глава 14

Аслан с Гришей споро увели меня за крепостные стены и едва ли не бегом доставили к губернаторскому дому. В голове моей бились вопросы, но, соблюдая договоренности, я не сопротивлялась, не пыталась поучаствовать в сыске, а смирно топала, стиснутая боками своих охранников. В городе началась суета, но какая-то упорядоченная. Все же Оренбург — поселение прежде всего военное, поставленное следить за степью, пусть и видели здесь врага в последний раз во время бунта Пугачева.

Да, тряханул тогда простой хорунжий государство российское.

Удивительным образом у князя Волконского уже знали про происшествие, и прямо возле дверей как раз спешивался усиленный караул, прискакавший из форштата, что раскинулся у дороги на Орск. Сам Григорий Семенович по случаю тревоги облачился в полный мундир, прицепил к поясу шпагу и сейчас чистил пистолет. Новомодных револьверов он не признавал, поэтому в руках вертел потертый «дуэльник», а у стола примостился здоровенный мушкетон с овальным раструбом, выстрел которого способен снести голову на коротком расстоянии.

— Шебутная Вы, голубушка, уже киргизы за Вами охотятся, — весело поприветствовал меня военный губернатор.

— Узбеки, — вздохнула я.

— О, это известные мошенники. Ну да ничего, полковник Некрасов с ними разберется. Он тоже шебутной, но дело знает. Подленькая у него работа, но необходимая.

— А зачем столько суеты? Нападавший убит, а тут словно маневры намечаются.

— Ну так видимое ли дело — на графиню напали! В моем городе! Так и развлечение!

Слышать о том, что неуспешное покушение на меня является поводом развеять скуку, было обидно, но с другой стороны — тут даже театра постоянного нет, так что будешь ты, Болкошина, какое-то время фигляром без вознаграждения. Уже представляю, как под предлогом защиты петербургской гостьи и в самом деле устроят смотр войск и натуральные учения.

В залу заглянул адъютант с некими документами и испросил Его Сиятельство подписать бумаги. Генерал взглянул на них и поморщился, почесав шрам на голове. После ранения Волконскому тяжело давалось чтение, он с трудом сосредотачивался на смысле написанного.

— Ты сам читал?! — грозно спросил офицера князь. — Ничего крамольного? Никакого воровства?

— Читал, Георгий Семенович! — вытянулся адъютант. — Ни крамолы, ни воровства!

— Побожись!

Майор широко перекрестился, а взгляд его стал изумительно честный.

— Давай сюда, — проворчал Волконский, отложил пистолет и, обмакнув перо в чернила, размашисто подписался.

«Врет», — шепнул мне Аслан. Стало интересно и, извинившись, я вышла следом за забравшим бумаги офицером. Тот с удивлением обернулся.

— Крамола или воровство? — мой вопрос вызвал снисходительную улыбку, но ответил честно:

— Да какая крамола, так, несколько грошей приписали для полкового общака. Жалования на нормальную жизнь не хватает, так что бывает и замурыживаем немножко, но наглость усмиряем. Князь-то знает и понимает, но и под суд его никто подводить не будет. Любят Его Сиятельство у нас. Жаль, что скоро сменят нашего Георгия Семеновича.

— Вот как? Сменят?

Адъютант вздохнул.

— Возраст, понимаете же. Так что скоро придется к новым порядками привыкать. Он и сам знает, но не печалится, переведут его в Петербург к трону поближе. Кстати, Вам же письма из столицы прибыли, я оставил у Вашего рыбоглазого.

Это он про Тимку, который с самого начала поставил себя эдаким полным тайн доверенным охранником, поэтому его слегка побаивались даже полковники.

Я поблагодарила майора и кинулась искать Тимофея. Получив заветные послания, ушла к себе в комнату и принялась читать.

Первым вскрыла Танькины вирши, выводимые ею старательно и явно переписанные набело не раз. Строчки были словно по линейке, буквы с положенными завитушками. Сообщала она уютные домашние новости, например о том, что Мижуев нанял управляющего домом, а тот решил сберечь себе в карман средства и придумал протянуть трубу с паровым насосом прямо в Фонтанку, чтобы не платить водовозам. От этого из кранов полилась жидкость с запахом тухлятины, случился скандал, и управляющего сильно били. Купец дурака выгнал и прислал нового, который оказался славным малым, и все механизмы у него в порядке, и течей нет, а на лестницах чисто. Хлеб подешевел — последствия недорода, случившегося четыре года назад, наконец-то перестали сказываться на ценах, но подорожали многие иностранные товары.

Кажется, началась война с Англией, но пока торговая. Это я предполагала, умные люди тоже. Они на этом и заработают, а глупцы разорятся.

Ребенок под сердцем Таньки живет хорошо, Маргарита приезжает раз в несколько дней и своим колдовством производит осмотр. Даже велела принимать какие-то порошки, но тем, как все идет, довольна. Живот пока не сильно большой, правда ходить уже тяжеловато, поэтому горничная испрашивала разрешения нанять себе помощницу.

Ее письмо Аслану я вскрывать не стала, решив передать его черкесу в запечатанном виде. Наверняка там столько патоки в строчках, что заплачу сладким.

Второе послание было от Вяжницкого. Здесь сантиментов было на вежливый абзац, а дальше исключительно по делам, и состояние их меня порадовало.

Во-первых, Император подписал закон об акционерных обществах, и теперь любой купец, мещанин или дворянин мог вступить в дело на паях, не испрашивая на то особого разрешения. Подробностей управляющий не разъяснил, но содержанием сего документа был очень удовлетворен, более того, сам того не ведая, протолкнул мысль о возможности быть акционером не только людям, но и предприятиям. Сначала я не поняла, что в этом такого хорошего, но после прочтения отчета о новом деле, изумилась такой простой, но важной идее. Степан Иванович рассказывал, что Аносов закопался в своих исследованиях, варя различное железо путем добавления к нему различных веществ. «Напоминает порой кухарку над котлами, только вместо плиты с чугункáми — печи с множеством тиглей, а пробу снимает, мучая получившиеся сплавы самыми бесчеловечными способами». Опыты выпускника Горного института оказались перспективными, и Вяжницкий сговорился с Демидовыми о постройке небольшого завода по выделке новых сортов сталей. Средств на такое дело у нас было бы недостаточно, а уральские короли идеями этими заинтересовались. Вот и создали новое товарищество, но я-то в Оренбурге и явиться к чиновнику не могу, поэтому долю выделили непосредственно «Мастерским Болкошиных». Взял Степан Иванович смелость на себя за такое решение, испрашивал одобрение уже для свершившегося, однако я и не думала отчитывать его за это.

Во-вторых, своим решением он выделил оружейное производство в отдельную компанию, где единственным акционером стали те же «Мастерские», а во главе поставил Семена Кутасова, которому дал полную свободу изобретательства, но для ведения дел нанял французского проныру, сделавшего неплохой капитал на торговле всяческими стреляющими приспособлениями. Чем-то он вызвал неудовольствие Марата и сбежал в дикую Россию в надежде, что здесь его гнев тайного правителя королевства не достанет. Месье Ришар сам заявился на завод с мольбой познакомить его с изобретателем револьверов, долго тряс Кутасову руку и принялся рассуждать о перспективах предприятия, которое может изменить само лицо войны. Вещал что-то о миллионах патронов, гигантских армиях, десятках тысяч убитых и раненых и о доходах, которые можно со всего этого поиметь. Семен, отлично говорящий по-немецки, ни единого французского слова не понял, но Степан Иванович язык Вольтера знал отменно, и что-то в прожектерских речах его зацепило. Как и то, что Ришар сам никаких должностей не просил, и предложение возглавить цех его очень удивило. Но и порадовало, пусть и жалование французу предложили скромное, однако с участием в доле прибыли. То, с какой страстью месье вцепился именно в обещание процента, и уверило Вяжницкого в правильности решения.

Еще управляющий намекал на подарки, которые доставят позже, пусть будут пасхальными, раз на Рождество не вышло успеть, но что именно он собирался послать, раскрывать не стал, обещая лишь, что порадует меня это безмерно. Интриган!

Последнее письмо — от Аракчеева. Граф на пожелания доброго здоровья поскупился, тон послания был благожелательным, но по-деловому сухим. Алексей Андреевич подтвердил только что полученное мной известие об отставке князя Волконского и сообщил, что новым военным губернатором станет генерал от инфантерии Петр Кириллович Эссен[1], которого рекомендовал мне грамотным командиром и радетельным начальником по гражданской части.

Этого генерала я совсем не знала, даже не припомню, что слышала фамилию раньше. Старого князя было несколько жаль. Пусть в Петербурге ему и дадут почетную должность, но здесь он — правитель целой губернии, полновластный и неподотчетный, ведь губернатор гражданский числился больше номинально, будучи скорее старостой крепости. Матвей Андреевич Наврозов свое место знал и Волконскому ни в чем не перечил, следя больше за делами таможни, образования и должного содержания губернских дорог.

Еще Аракчеев намекнул, что в последнее время Император делами экспедиции интересуется едва ли не ежедневно, поэтому рекомендовал мне проявить особое усердие, показав себя полезной и ответственной, чтобы при этом не влезала в так любимые мной приключения, связанные с опасностью для светлой головы. Напоследок граф все же расщедрился на добрые строчки: «Молюсь Богу за Вас по случаю, когда бываю в храме, но в последнее время это получается не часто».

Пока я читала, в губернаторский дом явился полковник Некрасов, сразу потребовавший совета со мной, Тимофеем и князем Волконским. Николай Алексеевич выглядел одновременно и встревоженным, и довольным. Он плюхнулся в кресло и попросил горячего чаю.

— Сыск был быстрым и результативным, — сказал он, как только за Глашей закрылась дверь. — Вот только результат этот нам ничем не поможет. Убийца прибыл с хивинским караваном, который сейчас вдруг спешно засобирался домой, хотя и кони, и верблюды еще и не отдохнули даже, но караван-баши подгоняет своих плеткой, чтобы шевелились поскорее. Товар сбыл с убытком очевидным.

— Так задержать их надо! — воскликнул губернатор, но полковник помотал головой.

— Пусть идут. Нам они ничего не скажут, да и уверен, что не знает никто ничего. Но кое-что узнать удалось. Южнее Илецкой Защиты [2] от каравана отделился небольшой отряд с белым господином, который остался лагерем на берегу Малой Хобды, где в нее впадает Егенсай.

Князь кивнул, давая понять, что знает это место. Для меня это не было даже точкой на карте, так как таковой ни на столе, ни на стене не обнаружилось.

— Вот когда уважаемый Ойдин окажется снова на том месте, тогда и будет потеха. Если отряд до сих пор их ожидает…

— А он ожидает, — с хищной улыбкой сказал старый генерал. — Малым числом зимой через степь не пройдут.

— Согласен, — кивнул Некрасов. — Вот тогда и случится разбойный налет на хивинский караван разбойными кайсаками, после которого живых не останется. А если Господь будет милостив к нам, то кое-кто из мертвецов окажется в моем распоряжении.

Два человека, должные собой являть аллегорию закона, сейчас спокойно обсуждали смертоубийство невиновных, по большому счету, караванщиков, однако меня это ни коим образом не трогало. Жизнь научила, что в той игре, которую начала не я, ставки таковы, что простые люди оказываются разменными фигурами. Где-то внутри совесть попыталась воззвать к себе, но быстро успокоилась от воспоминаний о кинжале, едва не оборвавшем мой земной путь.

— А смогут? — спросил Воконский.

— Изверги надежные, не первый набег у них. У нас, конечно, не шалят, больше по киргизским кочевьям побираются, ну так у них испокон веков заведено друг друга резать. Задаток уже получил нужный человек, а за остаток они и самого хана на веревочке притащат. Зима — время голодное.

— Караван же охраняться должен, — удивилась я.

— Ойдин за спокойствие букеевским кайскам платит, поэтому охранников у него мало. И опять же — зима, в разбойные набеги в эту пору мало ходят. Впрочем, подождем немного, на все воля Божья. Александра Платоновна, убедительно прошу Вас пределов крепости не покидать до дальнейшего выяснения обстановки. Тимофей, в этом я уповаю на Вас, — Тимка молча кивнул, давая понять, что с барышни своей глаз не спустит. — И даже из дома ближайшие дни старайтесь не выходить. Да и не за чем Вам: на службу не ходите, рестораций здесь нет приличных.

Я вздохнула, но пообещала следовать рекомендациям. В самом деле, зачем лишний раз рисковать животом, если снова начались покушения. Некрасов встал, кратко поклонился и ушел. Генерал сам подлил мне чая в чашку и усмехнулся с хитринкой во взгляде:

— Ваше Сиятельство, Вы чего мне офицеров смущаете?

Странное обвинение осталось не понятым, и старик со смехом пояснил, что мое дознание с его адъютантом не осталось тайным.

— Вы ж не думайте, что я одряхлел и ослеп, но пусть отчекрыживают по копеечке. С казны не убудет, а лучше так, чем возами воровать будут. Как говорил еще Александр Васильевич, — Волконский встал, повернулся к портрету прославленного полководца, перекрестился и поклонился: — Всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда. Всегда есть за что.

Окаончания операции Некрасова пришлось ждать пять дней. За это время у меня состоялась интересная беседа с полковником Петровым, который в расстроенных чувствах пожаловался на косность мышления своего начальства. Оказалось, что он всерьез воспринял наш разговор еще в поезде и попытался подать рапорт о необходимости изобретения казнозарядной пушки с перспективой скорейшего принятия ее в войска. И даже нарисовал эскиз такого орудия, где попытался придумать механизм казенной части. В ответ же получил распоряжение заниматься делами вверенного артиллерийского парка и в чужие дела не лезть.

Я попросила Алексея Сергеевича показать его рисунки, и внезапно Свет во мне колыхнулся. Означало это определенно то, что здравое зерно в придумках полковника было, раз талант мой зашевелился. К идее испытать на себе озарение офицер отнесся со страхом, но согласие свое дал моментально, а дальше… дальше Глафирья выгнала нас из гостиной уже глубокой ночью, ворча по поводу пролитых чернил и заваленного бумагами пола. На стороне Петрова был огромный опыт и истинная любовь к пушкарскому делу, и это во многом нивелировало недостаток знаний и образования. Получившийся чертеж вряд ли мог быть воплощен в настоящее орудие, но как начало работы он был хорош.

— Идея заряжания с казны ведь не новая, — говорил мне Алексей Сергеевич. — Съемные каморы давно использовали, особенно на флоте, но и дорого это, и надежность низкая. Да и прорыв пороховых газов опасен.

— Потому и нужно запирать ствол, — с жаром доказывала я. — И делать припас с большим капсюлем, как в револьвере!

— Ох и дорого!

— Дорого! Но прогресс!

Полковник сначала полагал, что все это лишь умственные упражнения, которые вряд ли пропустят в артиллерийском управлении, тем более он удивился, подпирая больную после озарения голову, когда я села писать письмо. И совсем пришел в восторг, узнав адресата.

— Сам Михаил Павлович?!

— Сам, сам… не мешайте, сейчас кляксу ляпну! Великий Князь охоч до новинок, связанных с артиллерией, если он заинтересуется, то все бегом побегут Вашу идею в чугуне отливать.

— Из бронзы! И с нарезами!

Для счастья, как оказалось, Петрову больше не надо было ничего, но теперь он приплясывал от нетерпения, будто уже завтра собирался стрелять из новой пушки. И ведь понимал, что пока письмо в Петербург придет, пока цесаревич его прочтет (уж в этом я не сомневалась), пока все обсудят, доработают, изготовят… Оставив полковника мечтать, я отправилась спать, ведь скоро петухи рассвет призовут.

Некрасов английскую речь знал, но говорил преотвратно. Каждая его фраза отдавалась во мне зубной болью. Кажется, пленного мучили больше не побои и иголки под ногтями, а именно речь интендантского полковника.

Разбойный налет, если верить Николаю Алексеевичу, прошел безукоризненно. Караван дошел до той самой стоянки, где его поджидали отставшие, и расположился на ночлег. Тогда-то и выскочили из темноты лихие всадники, не оставившие в живых никого, кроме белокожего иноземца, не успевшего даже взяться за оружие, как его, уже огорошенного по голове, скрутили и еще до рассвета доставили в Оренбург. При передаче ценного товара я присутствовала, бородатый кайсак зыркнул по мне масляным взглядом, сверкнул зубами и, получив звякнувший кошель, растворился в сумерках.

— Вот заработали, ироды, — проворчал полковник. — И с меня мзду стрясли, и скотину теперь киргизам продадут. А потом украдут у них же и снова продадут.

Но теперь от смешного дядечки не осталось ничего. Перед англичанином стоял, расставив ноги, натуральнейший палач, пусть Некрасов и не сам мордовал пленного, а лишь давал указание кивком головы пузатому казаку. Тот бил со знанием дела, приговаривая, что селезенку без команды не порвет лихим ударом, а вот ногти подопечному все равно без надобности. Британец выл от боли, но вряд ли из глубокого подвала доносился хотя бы звук.

Еще в пыточной присутствовал Аслан. На происходящее действо он смотрел без каких-либо эмоций, только иногда уважительно кивал, подмечая особо удачные оплеухи. Когда мистер Лайдон все же изволил говорить, черкес либо мотал головой, обозначая, что чует ложь, либо кивал в ответ на правду.

— Господин полковник, позвольте мне спрашивать, — взмолилась я, больше не в силах терпеть его английский.

Британец не понял ни слова, но мой голос внушил ему надежду на милосердие.

— Мисс, прошу Вас! Я простой негоциант, за что мне такие муки!

Аслан лишь ухмыльнулся, но его талант мне и не понадобился, чтобы не поверить в подобное вранье.

— И что же Вы, мистер Лайдон-Джексон, продавали и покупали?

Джоном Джексоном он назвался с самого начала, на что мой охранник лишь горестно вздохнул. Так и выяснили, что перед нами Стивен Лайдон, сквайр из джентри[3]. Теперь он пытался убедить присутствующих в своем купеческом призвании, но вопрос о предметах торга вызвал у «негоцианта» замешательство.

— Служивый он, — уверенно сказал казак. — Рука твердая, шашку держать привыкла. Посмотрите, как с десницы плечо натружено.

— Мистер Лайдон, я дам Вам еще один шанс сказать правду. Потом снова будет боль и страдание.

— Мисс! Как Вы можете потакать такому варварству! Мы же цивилизованные люди!

— Может быть, — я пожала плечами. — Но сейчас Вы в заточении на самом краю России, прибыли из еще более диких мест, и о судьбе Вашей не узнает никто. И не пытайтесь вызвать во мне сострадание, ваши соотечественники вытравили его из меня смертью моего отца, покушениями на меня и на моего Императора. Вопрос, от которого многое зависит: Вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?

— Не знаком с этим…

Аслан покачал головой, я бросила взгляд на Некрасова, а тот кивнул казаку. Уралец бить в этот раз не стал, а стукнул молоточком по игле. Стальное жало едва ли продвинулось на четверть дюйма, но пластинка ногтя оторвалась от пальца, зажатого в колодке. Англичанин взвыл.

— Повторяю вопрос: вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?

— Да, дьявол вас побери! Знаю! Графа многие знают!

На этот раз черкес кивнул без особой уверенности, но я и сама поняла, что вопрос поставила неверно. На него можно было дать слишком размытый ответ.

— Дюпре давал Вам указания?

— Нет!

Аслан снова неопределенно покрутил рукой.

— Вы получали приказы, которые Дюпре отдавал пусть и не лично Вам, но через кого-то?

— Нет… да!!! Да, черт вас раздери!

— Что было в приказе по поводу меня?

Лайдон замолчал, собирая остатки сил и все свое мужество. Я подошла к нему, присела, положив руки на его колени, и посмотрела в глаза. Свет привычно нашел в чужой душе страхи, а сейчас их было столько, что в разуме англичанин оставался путем невероятного напряжения. Поэтому и ударила я осторожно, чтобы не свести его с ума окончательно.

В чем суть страха?

В том, что он дает надежду.

Сквайр Лайдон до одури боялся расстаться с жизнью в грязном подвале. Стоило мне надавить именно сюда, как в нем проснулась надежда, что если все рассказать, то эти ужасные люди освободят пленника, и можно будет вернуться на уютный остров, забыв о приключениях до конца дней своих.

И Стивен сломался. Со слезами на глазах он заговорил, и Аслан только кивал, а иногда знаком просил задать уточняющий вопрос.

Всю операцию задумал граф Каледонский, пусть земля под ним разверзнется. О том, что русские планируют какую-то активность в Индии или на подступах к ней, в Лондоне проведали давно, но каких-то точных сведений не было. Подробностей лейтенант Лайдон не знал, поэтому спрашивать его о последних событиях в Петербурге было бы бессмысленно, ведь последние три года он провел в Махараштре и Непале. Отмеченный командованием за храбрость и сообразительность, молодой сквайр получил предложение перейти в подчинение ведомства Дюпре, отвечающего за тайные интриги. Способность к языкам сыграла свою роль, давались они Стивену легко. Работа оказалась грязной: убийства, подкуп, деяния, названные странным словом «провокация» — все для того, чтобы поступь Британской Ост-Индской компании была легка и неудержима, чтобы сапоги ее солдат оскверняли уже ослабленные внутренними раздорами земли.

Со мной же получилось если не случайно, то близко к тому. Лайдон получил приказ сопровождать тайное посольство в Хиву и Багдад, где до англичан и дошли слухи о каких-то странных делах на южных границах России. Мол, иблисовы телеги с невероятной скоростью перевозят солдат к самому Оренбургу, и скоро небо упадет на землю. В Багдаде англичан приняли холодно, а вот хорезмский хан приветил их с необычайным радушием, к их удивлению и счастью не только не потребовав мзды, а еще и предложив плату за помощь в обучении войск. Начальник миссии просьбу уважил, а Лайдона с караваном отправил на север.

И уже в пути-то лейтенант и выяснил, что в пограничном городе объявилась некая дама со светлыми волосами, прибывшая вместе с войсками. Можно было бы гордиться: мои приметы оказались среди прочих лиц, являющихся злейшими врагами Компании. Стивен сопоставил и с уверенностью решил, что беловолосая женщина — это и есть мисс Александра Болкошн, за смерть которой сам граф Каледонский заплатит золотом по ее весу, а за голову — алмазами. Сколько поместится в череп.

Поэтому и проявил недюжинное усердие, по собственной инициативе организовав убийство.

— И Вы говорили о милосердии, мистер Лайдон? Бог Вам судья, впрочем.

Я повернулась к Некрасову, сиявшему начищенным самоваром.

— И зачем было нам мучить его, Ваше Сиятельство? Вон как Вы сами справились.

— Зла на него была, — я вздохнула с притворным раскаянием. — И ломать проще, когда он уже в ужасе. Вы все поняли?

— Я говорю плохо, но понимаю отлично, — обиделся полковник. — А вот как Ваш черкес правду определяет, если он на их языке ни слова сказать не может?

— Мне все равно, Ваше благородие, — ответил Аслан. — Я ощущаю правду и ложь, а уж на каком он там лопочет — без разницы.

— Какая у вас отличная компания для сыска! Одна страх наводит, другой вранье изобличает. Нам бы так, Фрол, а?

— Мы, Ваше благородие, и сами справляемся с Вами, — ухмыльнулся казак и щелкнул клещами, чем привел англичанина в еще больший ужас.

Ведь вроде все рассказал, а пытка вдруг и продолжиться может, кто их этих русских знает. Может, они от самого процесса удовольствие получают.

— Вы идите, Александра Платоновна, дальше мы сами, — полковник перешел на английский. — Выясним все и про Хиву, и про Багдад, и про Афганистан, и про дела индийские. Потом Вас пригласим, чтобы задать этому извергу простой вопросик: правда ли все то, что он нам рассказал. И если нет…

Фрол снова щелкнул клещами, а сквайр Лайдон заплакал.

Я смотрела на текущие по окровавленному лицу слезы и тихо спросила Некрасова:

— Вы же не оставите его в живых?

— Ни в коем разе, графиня. Случиться может всякое, а нам случайности не нужны. Но ему об этом знать не надо.

Он пытался углядеть в моем лице жалость, сострадание, но дождался только удовлетворенного кивка.

Когда я поднялась на улицу, Аслан, пристроившийся справа, сказал:

— Страшная ты стала, Саша. Изменилась сильно.

— Что, — грустно улыбнулась я, — не люба больше?

— Люба мне Танюша, ты мне такая нравишься… нет, неправильное слово. Такая ты более… правильная. К своим добра, а к врагам беспощадна. Когда Макаров два года назад нас к тебе приставил, казалось, что сложно будет. Много в тебе было мягкости и милости даже к подлецам. А теперь я бы поостерегся на твоем пути вставать. Гриша говорит, главное, чтобы ты с пути не сбилась, но он не видит Света. А я вижу, и вижу правду в пути твоем.

Дальше мы шли молча, а я думала над словами черкеса. Так ли верна дорога моя? Молодой лейтенант Лайдон с оторванными ногтями вряд ли бы согласился с этим, но может ли он судить меня? Человек, пытавшийся выменять мою жизнь на золото и чин? Должна ли я быть к нему милосердна?

Во Мрак его, и пусть он там сгорит вместе со всеми архонтами.

— Кстати, подумала тут, что есть в этой истории одна хорошая новость.

— То, что Дюпре тебя потерял?

— Да. В гости он меня точно не ждет.

— Нас, Саша. Если он в Индии, то я сам его кишки на шашку намотаю.

[1] В реальной истории П.К. Эссен стал военным губернатором Оренбурга еще в 1817 году.

[2] Илецкая Защита — ныне город Соль-Илецк.

[3] Сквайр — мелкий помещик, относящийся к сословию джентри — нетитулованному дворянству