Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 8

Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Совета Министров Советского Союза, смотрел на поплавок своей удочки и практически его не замечал. Вновь нахлынуло раздражение от всего того, что происходит вокруг. Озеро, которое находилось практически на территории дачи советского чиновника, кишело рыбой. И рыбаку нужно быть внимательным, так как место прикормлено, и клевало почти беспрерывно.

И сейчас поплавок активно дёргался, периодически уходя под воду, но Алексей Николаевич не реагировал, голова была повернута в сторону озера, но взгляд был в никуда. Буквально перед отъездом на двухдневный отдых был сформирован отчёт по выполнению текущей пятилетки. И то, что Косыгин видел, удручало. Показатели не шли ни в какое сравнение с тем, что показывала первая послехрущёвская пятилетка. Вот тогда был взрыв экономики, надежда на то, что Советский Союз всё же вырвется вперёд, исчезнет дефицит, образуется мощная, непотопляемая экономическая система.

Тщетно. Реформа хозрасчета, наделявшая предприятия свободой маневра в рамках общего плана, а так же возможностью распоряжаться прибылью, постепенно сворачивалась. Любые инициативы Косыгина встречали шквал критики, пусть она и звучала при закрытых дверях. А так все хорошо, нефть добывается, трубы наполняются, как и бюджет нефтедолларами. Но разве это может продолжаться вечно?

— Алексей Николаевич, у вас клюёт! — Косыгин услышал голос зятя за спиной и спохватился.

Председатель Совета Министров СССР резко подсёк рыбу и споро, несмотря на своё изрядно пошатнувшееся здоровье после клинической смерти, всё равно выудил немалого размера карася. Нет рыбака, который не радовался бы своему улову, если только этот улов есть. Вот и Косыгин сразу повеселел, глядя на добротного жирного карася.

— Под килограмм будет, не меньше! — явно преувеличивая, сказал Джермен Гвишиани, зять Косыгина.

— Не нужно привирать! Я тебе не этот, — Косыгин провёл пальцем по бровям, намекая на Брежнева.

— Да что вы такое говорите, Алексей Николаевич! — деланно возмутился Гвишиани. — Разве же можно вас сравнивать с этим.

Зять пару раз ударил ладонью по своей левой груди, где у награждённых должны висеть наиболее значимые награды. Еще одна отсылка к Леониду Ильичу.

Косыгин ненавидел Брежнева. Вот насколько сильно связывал с ним надежды на создание мощной советской экономики сразу после государственного переворота и смещения Хруща, настолько сейчас и ненавидел. Да и Брежнев не питал особой радости от общения с интеллигентным и умным председателем Совета Министров. Вот только заменить Косыгина генсек пока не решался. Однако резал все начинания Алексея Николаевича на корню.

— Джермен, у тебя что-то важное? Или так… Все твои игры в песочнице? — спросил Косыгин, оглядываясь по сторонам, понимая, что зять подошел к нему в тот редкий момент, когда рядом не было никого.

— Хотел доложиться, Алексей Николаевич, что процесс создания кружков молодых экономистов-реформаторов уже на стадии завершения. Ещё кое-что нужно уточнить в Ленинграде — и за работу, — рапортовал Джермен Гвишиани.

— Чего ты мне докладываешься? Ты же знаешь, что мне не нравится твоя возня с молодёжью. Накроют вас, и меня потащите прицепом. Кто прикроет тогда? Или думаешь, что, если мои отношения с Юрой Андроповым в норме, так он не может сыграть против меня с тобой? Или что в Комитете все помнят и чтут твоего отца и потому не тронут? Помяни моё слово, этот, я про Юру, ещё покажет себя, — сказал Косыгин, провожая взглядом одного из работников его дачи, который сразу же забрал выловленного карася и направился в сторону чистить свежую рыбу.

Уже скоро будет знаменитая, пусть и в узком круге посвящённых, уха. Уже сварился петух, готова рыба, овощи, водка запотевшая. Все, как положено, вот только выпить хозяин дачи мог позволить себе врядли больше трех рюмок.

— А что с Ленинградом не так? Романов строит препоны? — всё же заинтересовался Косыгин делами Джермена. — Гришка мужик серьезный. Ты же понимаешь, что уже началась игра и Романов, да и Машеров в своей Белоруссии, за ними смотрят, прицениваются. Так что Романов глупить не будет, где надо и глаза прикроет, чтобы спокойнее быть, да птиц вокруг города трех революций разводить. Ну так что, Романов чудит?

— Да не понять… Там есть один молодой, да ранний… Чубайс или Чубайсин… как-то так фамилия. Так этот засра… молодой человек решил выдвинуть сталинские лозунги, в основном по артелям. Мол, они могут стать альтернативой свободной кооперации. А там дети элиты собираются. Еще задурит им головы. Вот и думаю… — сказал Гвишиани, внимательно изучая реакцию тестя.

Не был бы Джермен зятем Косыгина, никакого института системного анализа у него под рукой не было бы. Именно там находилась главная площадка, где можно было почти свободно разговаривать на запрещённые обывателям темы, прежде всего, об управлении и экономике. К слову, Джермен был под прикрытием не только Косыгина. Будучи сыном генерала НКВД, он сохранил большинство связей в Комитете, как, впрочем, имел и некоторый компромат на ряд весьма высокопоставленных чекистов. Но он понимал, что если бы захотел Андропов, то уже мог бы нанести удар по Гвишиани. И чикист не делает этого, скорее всего потому, что рассчитывает на поддержку в ЦК от Косыгина.

— Ты же знаешь, что я не разделяю твоё стремление навесить на Союз американскую систему управления предприятиями. Это просто невозможно. Не будет советский человек чувствовать себя комфортно при американской системе, — сказал Косыгин, вставая со своего раскладного стула, опираясь на руку зятя.

— Нельзя, но в рамках существующей системы. А вот если ее разру…

— Не смей! — обычно спокойный и безэмоциональный Алексей Николаевич так закричал, что дёрнулись не только бойцы из «девятки» (девятого отделения КГБ, занимающегося охраной высокопоставленных советских чиновников), но и все остальные.

Косыгин не разделял взглядов своего зятя. Точнее, не во всём. Сам Алексей Николаевич считал, что ещё можно реформировать СССР в рамках плановой экономики и существующей системы. И для этого нужна только воля и желание смягчить план, дать чуть больше воли предприятиям. А вот Джермен считал, что нужно всё разрушить, чтобы создать что-то новое. Но Алексей Николаевич не верил в то, что его зять занимается чем-то, что могло бы привести к изменениям в Советском Союзе. Так… игра в песочнице. Не серьезно это все. Молодежь какая-то… Хотя были в команде Гвишиани уже и вполне взрослые «особи».

— Знаешь, — быстро успокоившись, обратился к своему зятю Косыгин, — а ведь этот Чуб… ну, тот, кого ты упомянул, правильно смотрит на вопрос кооперации. Без жёсткого контроля она даст такую вольность… Ещё и республики вольницы захотят. Это же дело такое… Только приоткрой ящик Пандоры…

— Снова вы про украинцев? — осуждающе покачал головой Гвишиани. — Оставь ты их в покое! [По ряду воспоминаний, Косыгин крайне негативно относился к заигрыванию с национальным самоопределением, особенно нелестно высказывался про украинский язык].

— Все советские люди. А то… Украинцы… — пробурчал второй человек в Советском Союзе.

Чуть прихрамывая, Алексей Николаевич Косыгин, отказавшись от помощи своего зятя, побрёл в сторону деревянной беседки, рядом с которой уже был разложен костёр и кипела даже не вода, а уже бульон из петуха.

— Я позвоню Романову. Давно не звонил, не общался. Нужно кое-что обсудить перед ближайшем заседании Центрального Комитета, — словно сам себе сказал Косыгин, но он понимал, что и Гвишиани услышал все, что нужно.

— Чем могу быть полезен? — спросил я, не скрывая своего раздражения от присутствия у крыльца общежития следователя Матюшенко.

— Так я пришёл посмотреть на тебя, убийцу! — казалось, что не совсем трезвым голосом сказал лейтенант. — Ну это же ты!

— Посмотрел? Тогда свободен. И в следующий раз приходишь только с повесткой! — в грубой форме отвечал я.

Следователь дожидался меня возле общежития, был явно в расстроенных чувствах, но мне как-то на это было наплевать. И без того только что состоялся не самый приятный разговор с первым секретарём райкома комсомола Трушкиным. Этот комсомолец вовсе неадекват, расплакался даже в конце разговора.

Меня утвердили в делегацию от Ленинграда на конференцию комсомола в Москву. И пора было даже готовиться, костюм купить, или пошить, туфли приобрести нормальные. До собрания комсомольцев в столице нашей Родины оставалось всего две недели.

Конечно, Трушкин был вне себя от ярости, что едет не он, а я. Кроме того, меня сопровождает его помощница. Так что имели место и зависть, и ревность, и ещё какие-то активные эмоции, направленные в мою сторону. Причём, причиной того, что Трушкин не едет на конференцию, и косвенно, и напрямую, был я. Ведь он додумался, идиот: уже подал, как от себя мою инициативу по комсомольской линии, которую я начал внедрять в ПТУ. Ибо не хрен воровать и присваивать себе чужое! А я ещё посмотрю, может, его помощницу… Так сказать, баш на баш. Он присваивает чужое, ну и я.

Если Таня, по сути, дала мне отставку, значит, я свободный мужчина. Мне не хочется это признавать, но с природой не поспоришь. Если во мне бурлят эмоции, гормоны, которые периодически даже мешают думать о важном, то нужно как-то всё это нейтрализовать. И тут в моем понимании один способ.

Посмотрим. Я уже написал два письма Тане по тому адресу, который она мне перед отъездом всё-таки дала. Если ближайшую неделю не будет от неё отклика или напишет что-нибудь глупое, по типу тех слов, которые она произносила при нашем прощании, то буду считать себя полностью свободным от любых обязательств. Я пусть и молод, но в откровенно глупых отношениях принимать участие не буду.

— Да что случилось? Почему ты, лейтенант, пришёл ко мне и ведёшь себя, словно пацан? — спросил я после продолжительной паузы, в ходе которой Матюшенко тяжело дышал и смотрел мне прямо в глаза с вызовом.

— Я ненавижу таких блатников, как ты. Я не могу доказать, но нутром чую, что ты приложил руку к убийству фарцовщика. Да и хрен бы с ним. Я и сам бы таких стрелял. Но ты оказался не лучше, чем он, — высказался Матюшенко и замолчал.

Как я ни пытался у него спросить, с чего бы это я блатняк, он больше ни в чём не признавался. Однако прошлую жизнь я проработал в органах, и что-то в этом молодом лейтенанте мне напоминает самого себя. Ему явно ударили по рукам, когда парень решил, что занялся важнейшим делом и что он, Шерлок Холмс, раскрутит клубок зловещего убийства. И тут он напал на след, чует молодой и талантливый следак, откуда уши торчат. А ему по рукам, мол, не трогай.

Ребячество… Вот только всегда болезненно приходить к тем выводам, что в мире существует крайне много негатива и тех людей, которые признаются неприкасаемыми, и которых нельзя, даже если ты знаешь, что он последняя паскуда, схватить за жабры.

Чубайсов в прошлой жизни был презираемым мной гадом, я имел доказательства его преступлений, воровства, лжи и предательства, даже косвенные, но весьма существенные доказательства, что он имел отношение к иностранным разведкам… И что в итоге? Я вижу рыжую морду, прогуливающуюся в Ницце, а его такого радостного показывают все новостные телеканалы… Вот у меня и инфаркт, и я здесь, в теле своего врага.

Вопрос только: почему я неприкасаемый? Потому что существует экономический кружок и я в нем главный?

— Пошли поедим! — сказал я, по-дружески хлопнул следователя по плечу. — Блатных закусок не имею. Всё по пельменям, по пельменям. Видишь, лейтенант, я уже стихи сочиняю!

Матюшенко улыбнулся.

— Ну пошли. Попробую рассмотреть в тебе человека, — ответил следователь, проследовав со мной в общежитие.

Мы говорили ни о чём. Так, о наших хоккеистах, в целом о советском спорте. Ставили прогнозы как сборная СССР выступит на олимпиаде через три года и насколько золотых медалей будет опережать всех остальные сборные. Поговорили мы и о восточных единоборствах, которые вроде бы собираются разрешать.

Матюшенко был боксёром, даже выполнил кандидата в мастера спорта. А у таких спортсменов зачастую крайне негативное отношение ко всем этим, по их мнению, «танцам с дрыгающимися ногами».

— Пойду я! — ударив себя по коленям, резко поднялся мой гость. — Ты это, извини, если что. У меня крайне болезненное отношение к справедливости. Наверное, пора мне немного черстветь. Вижу, что такие, как я или с ума сходят, или становятся, как все… скотом.

— И у меня есть крайне болезненное отношение, когда кто-то не прав, но ты это знаешь наверняка. И все равно не можешь этого гада макнуть головой в дерьмо. Хочется кричать порой, но что поделать. Мир не справедлив! — сказал я, а Матюшенко прямо замер, будто поражённый молнией.

Он развернулся, посмотрел на меня взглядом, как будто только первый раз увидел, нахмурил брови.

— Слова твои… как будто у меня с языка снял… — взгляд следователя приобрёл всё больше подозрительности.

— Ты что, во мне хочешь экстрасенса увидеть, волшебника-предсказателя? — улыбнулся я. — Или считаешь, что ты один такой борец за всё хорошее против всего плохого? Поверь, ты в этом не одинок. И, кстати, насчёт того, что кроме бокса нет ничего эффективного в драке, ты не прав. Приходи завтра в семь вечера в спортивный зал в моём училище, потренируемся вместе.

Матюшенко задумался.

— А я приду, — сказал он и направился к двери.

Я остался сидеть за столом, откровенно ленясь пойти и вымыть посуду. Даже у любых трудоголиков случаются дни, когда они просто хотят ничего не делать. Вот и я хотел расслабиться, потому как неделя после собрания экономического кружка для меня была весьма напряжённой.

Да, у нас в кружке случился раскол. Отрадно, что большинство всё-таки осталось в том экономическом кружке, где выбрали меня председателем. Но, судя по всему, насколько я сумел это понять, у оппозиции не так, чтобы и получилось организоваться. Так, покричали, покучковались и пошли прочь.

И вот уже через два дня, на ближайших выходных, мы будем закреплять достигнутое и в неформальной обстановке, общаться для выработки общей стратегии нашего экономического кружка. До этого времени все, кто действительно интересуется работой, должны будут изучить, программу развития, которую я предоставил в письменном виде.

Опасно это было, я это понимал. Найдется тот, кто с этими листами пойдет в Комитет и еще добавит красочности на словах. Такие люди есть во все времена, на и среди любых народов.

Но понимал я и другое. Комитет слушал всё то, что звучало на собрании, что происходило в стенах общежития. Меня не вызвали на допрос. Да и вообще никак Комитет государственной безопасности себя не обозначил. Значит, либо они спускают на тормозах, либо ничего того, что резко не противоречит мнению кураторов из КГБ, я не сказал.

— Анатолий Аркадьевич, к вам можно? — елейным голоском проворковала Света, уже находясь в моем блоке.

Я улыбнулся, но не от того, что был рад видеть девушку, скорее, даже напротив, я не рад ее приходу. Однако настойчивость и упорство Светы заслуживали уважения. И она не из тех, которые липнут после того, как их пошлёшь на хрен. У девчонки есть самоуважение. Так что теперь, после того, как она всё-таки была послана, когда показала свою обиду, вызвав у меня приступ жалости, девчонка отыгрывает роль моего искреннего друга. Не нытьем, так катаньем, но чаще иных находится рядом.

— А я борща наварила. Самой никак не одолеть, — протаптывала дорожку к моему сердцу через желудок Светлана. — А еще давайте я у вас пол помою и посуду!

— Я так, Света, уточнить… У нас с тобой никаких отношений быть не может, только если дружеские, и то в определённой мере, — я сделал паузу, посмотрел, насколько девушка спокойно принимала мои слова, продолжил: — Ну, если мы оба понимаем ситуацию, то я даже после пельменей не откажусь от борща. Жидкого и горячего не ел уже… давно уже не ел.

Света расстаралась. Правда, борщ был из куриных горлышек, не на настоящей кости, или на говядине. Ну, а что ещё в магазине может найти девушка, у которой стипендия тридцать три рубля? А в остальном суп был даже очень приятен на вкус. Не скажу, что сильно хуже того, что варит моя нынешняя мама.

Родители… Они такие. Вначале вспылят, укажут своему отпрыску путь истинный, часто в грубой форме. А потом сидят и горюют, как там их кровиночка поживает без указующего родительского перста. И не важно, что «кровиночке» может быть и двадцать, тридцать, да хоть бы и сорок лет.

Мама была у меня вчера. И как я её не прошу, чтобы она не приезжала, женщина всё равно ведётся за порывами своего сердца. И ведь не откажешь ей в этом!

— А теперь гитара и две песни за борщ! — безапелляционно произнесла девчонка.

— Об оплате за еду нужно предупреждать заранее! — усмехаясь, сказал я. — И давай уже, зови девчонок, которые столпились в соседнем блоке, чтобы дать тебе побыть наедине со мной. Не делай так больше. Подумают невесть чего.

— А пусть бы и думали, дуры! — сказала в сердцах Светлана.

— А вот конфликтов в общежитии чтобы не было! — строго, менторским тоном произнёс я.

Я взял гитару. У самого душа требовала выплеска эмоций. Уже столпились девчонки, ожидая очередной песни, желательно не незнакомой. Разбаловал я своим творчеством женскую часть нашего общежития.

— Ты неси меня, река, за крутые берега… — затянул я песню группы «Любэ».

Заведующий отделом науки и учебных заведений Ленинградской области обкома Ходырев Владимир Яковлевич смотрел на бумаги, которые ему несколько часов назад дали почитать. И он откровенно не знал, что с этим делать. По-хорошему, ну или по-плохому, эти бумаги нужно было отнести в Комитет государственной безопасности, чтобы там изучили, не являются ли они подрывающими советскую систему.

— Нет, ну что удумал, — сокрушался Ходырев. — отдам Романову. Пускай читает. А то… Присмотритесь к молодому человеку, прогрессивные предложения внедряет в систему профтехобразования. Вот пусть посмотрит, что этот внедритель или вредитель хочет внедрять.

Сказав это, Заведующий отделом науки и учебных заведений Ленинградской области обкома вложил бумаги в свою папку, чтобы послезавтра, когда он будет в очередной раз отчитываться перед первым секретарём обкома партии Ленинградской области, показать, о чём думает нынешняя молодёжь и насколько она хочет идти против системы.

От автора:

Цикл из 8 книг «Гридень»: XII век, Русь, князья воюют меж собой, сдабривая Землю-матушку русской кровью. Не гоже Русь изнутри терзать! Не зря меня судьба сюда забросила — мне и наряд держать.

На всю серию хорошая скидка:

https://author.today/work/380161