Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 16

Пора было показаться на глаза родителям. Не моим — Чубайсова. Хотя мои-то в 1977 тоже были живы. А сам я еще совсем сопливый пацан. Надо бы поглядеть на них хотя бы со стороны. Правда, далековато ехать. Аж в Душанбе. Разгребусь с делами, слетаю. Оставив Марго на хозяйстве, мы с Ильей забрали московские гостинцы и погрузились в «ЗИМ». Я назвал свой старый адрес. Было воскресенье, так что родители могли оказаться дома.

Не спорю. Мне хотелось произвести впечатление. Конечно, Аркадий Борисович уже в курсе моих успехов. Вслед за «Комсомолкой» о моем почине раструбила вся советская пресса. Но «ЗИМ» у парадного и семикомнатная квартира на Кировском да еще в Доме Трех Бенуа… По советским меркам я живу теперь, как принц крови. И все это — без обмана, без разных темных махинаций.

Мы с Ворониным поднялись к нашей квартире. Звонить я не стал, отпер своим ключом, и застал в прихожей маму. Он сразу же кинулась меня обнимать. Не стесняясь присутствия постороннего человека. На ее вопли в прихожую выглянул отец. Даже в полумраке я разглядел название газеты в его руках. «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА». Он протянул мне руку, но не преминул заметить с иронией:

— А-а, наша фамильная гордость! Ну как там Первопрестольная?

— Тебе привет от Шахназарова, — сказал я.

— Это от какого Шахназарова? — удивился он. — Заместителя заведующего отдела ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран?

— Ну да, Георгия Хосроевича. Говорит, вы воевали вместе.

— Надо же, помнит Жорка… — растроганно произнес Чубайсов-старший.

— Да что же это мы в прихожей топчемся! — всплеснула руками мать. — Прошу к столу… Толя, познакомь нас со своим другом!

— Это Илья Никитич Воронин, сотрудник Комитета Государственной Безопасности, — сказал я. — Аркадий Борисович — мой отец, Клавдия Егоровна — моя мама.

Родители несколько опешили от того, что мой спутник оказался сотрудником Конторы, но быстро взяли себя в руки. И пока Илья мыл руки в ванной, я перетащил подарки в свою комнату, чтобы не вручать их родителям в присутствии телохранителя. Отец зашел в комнату следом за мною, пока мама хлопотала на кухне.

— Интересные теперь у тебя друзья, — сказал он.

— Юрий Владимирович счел необходимым дать мне сопровождающего.

— Юрий Вла… — Чубайсов-старший осекся. — Андропов⁈

— Да. Мне довелось кратко с ним переговорить, после моего выступления на комсомольской конференции.

— Ты вроде никогда трепачом не был, Толик… Шалопаем — да, но не брехуном…

— Пап, подойди к окну.

Он подошел. Выглянул. Увидел «ЗИМ», который обступила не только местная детвора, но и взрослые.

— Хочешь сказать, что ты на этом приехал?

— Да, это моя персональная машина. А вот ключи от квартиры в том доме, где находится музей товарища Кирова.

— Я ничего не понимаю… Конечно, твое выступление на конференции партия сочла достойным внимания, но это не повод…

— Это повод, папа, пойти и немного выпить, — сказал я, — но только немного. У меня сегодня еще куча дел… Кстати, у меня к тебе, как к преподавателю института, будет один деловой разговор, но несколько позже.

— Да уж, пожалуйста… Сейчас я что-то туго соображаю…

— Здесь подарки, — сказал я. — Пусть мама потом разберет… Кстати, где Артем?..

— Шляется где-то, — отмахнулся Чубайсов-старший. — Пошли за стол.

На столе имелся уже воскресный пирог с капустой. Борщ. Жаркое. Бутылочка коньяку и полусухое для мамы. Илья от выпивки отказался. Понятно, он был за рулем. И вообще — на службе. Я выпил немного. А отцу вдруг осмелевшая мать строгим взглядом велела поумерить алкогольный пыл. И старый танкист сдался. Понятно, он все время клевал ее за старшего сына-неудачника, а тот вдруг так взлетел. Похоже, я начал менять не только историю…

Обед прошел в несколько напряженной атмосфере. И, честно говоря, я был рад, когда мы с телохранителем покинули мой отчий дом. В следующие выходные я пригласил родителей в гости по своему новому адресу. А пока сказал Илье, чтобы он подбросил меня в «Гастроном №1», он же «Елисеевский» на Невском. Перед тем, как ехать к общаге, следовало затариться. Я добро помню.

Молва бежала впереди меня, а скорее всего, Романов дал распоряжение по сети горторга. Потому что принят я был в «Гастрономе №1» как родной. Даже лучше. Здесь мне, в отличие от дома, ехидных с подковыркой вопросов не задавали, а отгрузили дефицитных деликатесов сколько моя душа пожелала, а денег взяли смехотворно мало. И с этими вкусностями поехали мы с Ворониным к общежитию ПТУ №144.

На вахте оказались «Дубль В», то есть — обе Валентины. Увидев меня, обрадовались. А еще больше — привезенным мною гостинцам. Я велел им собрать народ в Ленинской комнате, потому что это было единственное в общаге место, где имелось несколько составленных в стык столов и достаточное количество стульев. Петр Миронович, комендант, дал добро и сам, несмотря на свой суровый нрав, согласился посидеть с нами за столом.

Валентина Петровна осталась на вахте дежурить, а ее напарница, Валентина Мироновна кликнула девчонок и те принялись накрывать на стол. Из мужиков, не считая коменданта, подвалил пока только Вася Шрам. Мы с ним поручкались. Он оглядел нарезаемую и раскладываемую снедь, присвистнул. И тут же куда-то ринулся. Вернулся минут через пять с гитарой.

— Слушай, — сказал я ему, — а Степан Сергеевич, военрук, в общаге? Что-то я его не вижу.

Вася посмотрел на меня ошарашенно.

— А ты чё, Аркадьевич, не в курсах?

— Нет. А насчет чего?

— Так замели Сергеича-то! Болтают, убийство на него вешают.

— Что ты мелешь, папа! — сквозь слезы проорала Людмила Алексеевна. — Как Джермен может быть антисоветчиком!

— А вот так! — в сердцах выкрикнул всегда уравновешенный Косыгин и продолжил уже спокойнее. — Завербовали его в Австрии. Между прочим — через бабу, которая оказалась шпионкой… Я тебе давно говорил, что он у тебя бабник, а ты верить не хотела… По заданию ЦРУ хотел развалить СССР. Я знаю, о чем говорю. Он мне сам в этом признавался.

— Да не может этого быть, — не унималась его дочь. — Он же сын чекиста! Охранника самого Берии.

— Нашла о чем вспомнить… Ни Берии, ни Гвишиани-старшего давно уже нет… Много воды с тех пор утекло, дочка. И мир изменился и Союз… Слишком много по заграницам стали шастать… Враждебные голоса по радио по ночам слушать, вот и нахватались их гнили… Ты вот о бабнике своем воду льешь, а об отце ты подумала?.. Какая тень на меня ляжет?.. Зять Косыгина — агент зарубежных разведок!.. Кое-кто может втемяшить в башку Леониду мыслишку: может зять и тестя своего завербовал? То-то он вылез со своей реформой… Брежнев, конечно, не Хозяин, но ведь Подгорного-то, к примеру, не пожалел. Снимут меня со всех постов. А тебя попрут из твоей библиотеки. Да и Таньке с Алешкой жизнь могут сломать. Вот о чем надо думать… Так что, пока не поздно, подай на развод. Я похлопочу, чтобы вас развели без проволочек. Сама фамилию смени и детей уговори. Будете Косыгины, чем плохо?..

В дверь кабинета в доме в Архангельском, где происходил этот разговор, постучали.

— Да! — рявкнул Алексей Николаевич.

Дверь приоткрылась и в щель сунулась крысиная — как считала Людмила Алексеевна — мордочка горничной.

— Людмила Алексеевна, извините, там вас спрашивают!

— Кто там еще?

Горничная воровато оглянулась и сообщила громким шепотом:

— АНДРОПОВ!

— Сейчас я ему все выскажу! — подскочила Гвишиани.

— Держи язык за зубами, Люська! — рявкнул отец. — Помни, с кем говоришь!

Людмила Алексеевна уже не слушала. Она ринулась к двери, едва не размазав по стенке горничную, которую искренне ненавидела, подозревая, что та спит с ее мужем. Ворвалась в столовую, но увидев ледяной взор Председателя КГБ, разбилась о него, как о стену. Все то, о чем только что говорил ей отец, предстало перед ней с беспощадной ясностью. Боже мой, что будет с детьми! Они же только-только на ноги встали…

— Здравствуйте, Людмила Алексеевна, — сказал Андропов. — Прошу вас, сядьте. У нас будет трудный разговор…

Ноги и так ее не держали. Она рухнула на диван, забыв о ярости, которая душила ее минуту назад.

— Хочу сразу уточнить, Людмила Алексеевна, что ни на вас, ни на ваших детях сложившаяся ситуация не отразится. Я лично прослежу за этим. Более того, если такие факты все же будут иметь место, сразу же обращайтесь ко мне. Лично.

— В чем обвиняют моего мужа? — с трудом проговорила она.

— Это вы узнаете от него.

Гвишиани медленно выпрямилась.

— Мне разрешат свидание с ним?

— Простите, я не точно выразился. Вы узнаете это из его письма.

— Вы привезли его письмо, Юрий Владимирович?

— Вот оно. Прочтите.

Главный чекист страны протянул ей сложенный вдвое листок. Без конверта. Ну конечно же, он читал это письмо. Кто бы сомневался. Дрожащими пальцами Людмила Алексеевна развернула листок.

«Дорогая Люся! — начиналось послание. — Мне трудно писать тебе об этом, но необходимо. Чужим словам ты не поверишь. Чтобы тебе обо мне ни сказали, поверь, я желал своей стране только хорошего. И не моя вина, что это хорошее достижимо лишь через полное разрушение действующей общественно-политической системы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что, возможно, радикальные перемены могут принести нашему народу много горя. Слишком глубоко он увяз в существующем строе. Многое пришлось бы выдирать с корнем. Тем не менее, я уверен, что со временем народ понял бы и простил меня. Меня и тех, кто за мною последовал бы. Простил бы в том числе и то, что мне пришлось пойти на сговор с иностранной разведкой. Я не видел иного выхода, но Родины не продавал. Моя Родина — это Грузия, которую я хочу видеть свободной и независимой. Как хочу видеть свободной и независимой твою Россию. Прости и ты меня, дорогая. Попрощайся за меня с детьми. Береги нашу внучку Катеньку. Прощай. Твой муж Джермен.»

Она подняла голову и посмотрела на молчащего Андропова непонимающими глазами.

— Что все это значит, Юрий Владимирович? — проговорила она. — Это не мог написать Джермен… Это фальшивка…

— Вы знаете почерк своего мужа, — равнодушно обронил тот.

— Что вы с ним сделали⁈ — истерично выкрикнула Гвишиани. — Отвечайте!

— Он напал на охранника. Отнял у него пистолет и застрелился. Врачи ничего не смогли сделать.

— Нет. Я вам не верю… Как он мог тогда написать это письмо? Разве ему разрешена была переписка?

— Попросил в камеру листок и авторучку. Объяснил это желанием во всем чистосердечно признаться. И, как видите, признался. Письмо мы нашли в камере.

— Это все ложь! Ложь! Проклятая ложь! — завыла она, падая на колени. — Как вы могли, палачи, убийцы! Чем он вам мешал!

Письмо выскользнуло у нее из пальцев и упало на ковер. Людмила Алексеевна вцепилась себе в волосы и выла, раскачиваясь из стороны в сторону, как простая деревенская баба. Председатель Комитета, аккуратно ее обошел, подобрал листок, положил его в кожаную папку и, не оглядываясь, покинул столовую загородной резиденции Председателя Совета Министров СССР.

Разумеется, я сразу позвонил Романову. Меня связали с ним незамедлительно.

— Добрый день, Анатолий Аркадьевич! — сказал он. — Как устроились?

— Спасибо, Григорий Васильевич, благодаря вашим заботам.

— Превосходно.

— Простите, Григорий Васильевич, что беспокою в выходной день, но есть ряд вопросов, которые требуют безотлагательного решения.

— Ну что вы, Анатолий Аркадьевич. Вы же видите, я у себя в обкоме. Какой там выходной. Столько дел накопилось.

— Так я подъеду?

— Подъезжайте. Свиридов вас встретит. Вы его знаете.

— Еду!

Звонил я первому секретарю Ленобкома из кабинета коменданта общежития. Положив трубку, вернулся в Ленинскую комнату. Там уже собрались все мои общажные друзья. Кроме тех, кто на лето укатил в родные края. Ну и Степана, конечно. Ждали только меня. Пришлось их огорчить.

— Обедайте без меня, друзья мои, — сказал я. — Надо Степана вытаскивать.

— С кичи⁈ — восхитился Васька. — Ну ты даешь, Аркадьевич!

— Мы еще посидим все вместе, обещаю, — сказал я и кивнул Илье.

Мы вышли из общежития, сели в «ЗИМ» и покатили в Смольный, где со времени переезда советского правительства в Москву, располагался Ленинградский областной комитет коммунистической партии Советского Союза. На крыльце нас встретил уже знакомый нам первый зам Романова. Вернее — меня. Потому что Воронин вернулся к машине. В здании обкома была своя охрана.

Григорий Васильевич встал мне навстречу, когда я вошел в его кабинет. Тут же потребовал для нас чаю. Я уселся в мягкое кожаное кресло. Оглядел строгий интерьер помещения, которое, наверняка, помнило еще самого Владимира Ильича. Секретарша принесла чай в стаканах с подстаканниками. Конфеты, пряники. Мне сразу вспомнился анекдот, когда Ленин приказал расстрелять своего собеседника и сказал:

«Но сначала — чаю! Крепкого горячего чаю!»

Сейчас мне было не до анекдотов. Поэтому я сразу перешел к делу.

— Григорий Васильевич, прежде всего прошу вас помочь мне в одном деликатном деле.

— Я весь внимание, Анатолий Аркадьевич.

— Моего ближайшего друга, преподавателя начальной военной подготовки в ПТУ номер сто сорок четыре Степана Сергеевича Конопельку арестовал уголовный розыск. Он ветеран наших вооруженных сил, заслуживающий доверия человек, более того — необходимый мне человек. Считаю, что все выдвинутые против него обвинения вздорны.

— Минуточку, сейчас позвоню Кокушкину, — сказал первый секретарь обкома и снял трубку вертушки. — Начальника ГУВД ко мне… Если дома или на даче — все равно соединить. — Через небольшую паузу. — Владимир Иваныч?.. Романов говорит… Да, добрый… Слушай, там твои архаровцы взяли Конопельку, Степана Сергеевича… Ах, ты в курсе… Освободи. Как хочешь — за отсутствие состава преступления или за недостаточностью улик… А мне плевать, что там твои орлы на него накопали… Ну, ты понял меня и молодец… И давай в понедельник с докладом ко мне по обстановке в городе и области. Ну пока! Супруге привет.

Романов положил трубку.

— Освободят, но под вашу ответственность, Анатолий Аркадьевич.

— Спасибо, Григорий Васильевич. Я ваш должник.

— Ну а теперь давайте о других неотложных делах.

— Со времени нашей встречи, Григорий Васильевич, я все тщательно обдумал.

— Любопытно.

— РПЦ — это лишь экономическая база. А если решать стратегически, в государственном масштабе, нужна структура, которая закладывала бы основы реформ сразу во всех сферах. Причем — не только хозяйственных.

— Так вот, значит, какие у вас «другие идеи», — улыбнулся он.

— Это собственно еще не идеи, а только, так сказать, их обрамление. Нам как раз необходима команда, которая бы не только генерировала идеи, но и давала им научное и практическое обоснование. Готовила — к реализации.

— Ну мы с вами еще в Москве вчерне договорились, о том, что вы возглавите такую, как вы выразились, структуру. Собственно для этого мы и выделили вам квартиру на Кировском.

— Пока квартиры достаточно, я даже готов там разместить иногороднюю часть своей команды, но в идеале будет построить специальное здание.

Я думал, что первый секретарь удивиться моей наглости. Ведь должен же быть предел его готовности помогать мне, но недооценил главу Ленинграда.

— Сейчас в Ленинграде строится здание для филиала ВНИИСИ, но в связи с грядущим перепрофилированием этого научного учреждения, я могу договориться с Академией Наук, чтобы она передала здание на нужды города, тем более, что оно и так висит на балансе горисполкома.

— Благодарю, Григорий Васильевич. Я хотел бы взглянуть на проект. Может быть, понадобится внести в него какие-нибудь изменения для нужд нашей организации.

— Я организую встречу с главным архитектором Ленинграда. С ним все и обсудите.

— Хорошо. А теперь я хочу вот о чем с вами договориться, Григорий Васильевич.

— Слушаю вас, Анатолий Аркадьевич. Убежден, мы поймем друг друга.

— Для того, чтобы создаваемая структура могла максимально эффективно приносить пользу Ленинграду и всему Союзу, нам необходима максимальная же самостоятельность — административная, хозяйственная, финансовая. Мы не собираемся висеть на балансе горисполкома. Наоборот. Мы будем сами зарабатывать деньги. Выкупим предоставленные нам объекты. Станем платить налоги и зарплату своим сотрудникам. Сами закупать необходимое нам оборудование и расходные материалы. Оплачивать электроэнергию и водоснабжение. В идеале нам нужны собственные земельные участки под возведение своего жилья и предприятий, которые эти самые доходы и будут приносить.

Все-таки мне удалось поколебать благодушную готовность ленинградского персека во всем мне способствовать.

— Вы хотите создать в Колыбели Революции частную корпорацию? — удивился он.

— Не частную, Григорий Васильевич, а — общественную. Для нужд всего народа.

Матюшенко вышел из кабинета начальника отдела с пылающими ушами. Да что это, мать вашу, такое! Сначала одного не трогай, потому что тот якобы находится в разработке Конторы Глубокого Бурения, теперь другого отпускай! Да как отпускать! Ведь он же дал признательные показания, в которых взял всю вину на себя.

И ведь все логично. Жена его бывшая к одному из таких спекулянтов ушла. Следовательно имеется личный мотив. Опять же — мужик отставной вояка. Прошел несколько «горячих точек» планеты, значит, с психикой не все в порядке. А главное — данное им описание места происшествия и самого преступления полностью соответствует картине, установленной следствием.

Лейтенант уже потирал руки, предвкушая какой он проведет следственный эксперимент. Как расположит манекены, изображающие трупы потерпевших, как станет засекать время, чтобы удостовериться, что подследственный действительно укладывается в хронометраж событий, выявленный в процессе экспертизы. И все честно, без какой-либо липы — в протокол.

И на тебе! Освободить за недостаточностью улик. Улик и, правда, маловато, но ведь дыма без огня не бывает. Тройное убийство с последующим грабежом — так просто никто на себя не возьмет. Это же вышка! Конечно, Матюшенко чувствовал, что кого-то подследственный все же прикрывает. Да и грабеж этого фарцовщика отрицает. Говорит, что ни рубля не взял. Доллары точно не взял. А вот рубли…

Мешало лейтенанту то, что никому неизвестна точная сумма похищенного, ибо никакой бухгалтерии этот Шатыро, понятно, не вел. Да и шмотки и дорогостоящую импортную технику грабители не взяли, а ведь это — десятки тысяч советских рублей. Так что с мотивом мести картина преступления вполне соотносится. Э-э, да что теперь об этом думать!

Все его построения пошли прахом. Сейчас вернется в отдел, подошьет последние бумажки в дело и сдаст папку в архив. А опасный убийца станет гулять на свободе. И может быть начнет выбирать новую жертву. Робин Гуд из Питера, мать его. Уходить надо из угро и вообще из МВД, вот что. Все равно не дают нормально работать. Возле своего кабинета Матюшенко наткнулся на посетителя.

— Анатолий Аркадьевич?

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Я к вам.

— Здравствуйте. Заходите.

Он толкнул дверь, но она оказалась заперта. Ну да «убойный» отдел обедал. Отворил своим ключом. Пропустил посетителя. Интересно, что ему сейчас начнет впаривать это рыжий? Начальник не сказал, но лейтенант чувствовал, чьи веснушчатые уши торчат из-за внезапного приказа освободить подследственного Конопельку.

— Слушаю вас, — сказал Матюшенко, когда Чубайсов уселся напротив него.

На этом стульчике у приставного столика чаще всего сиживали подозреваемые или свидетели, но рыжий счастливо избежал и первой и второй роли. Хотя ведь был же уже на крючке. И теперь приперся сам. Зачем? Вызнать, что с его дружком-подельником? Да ведь наверняка уже знает. Вон как лыбится, что твой масляный блин.

— Мы же вроде на «ты» перешли? — сказал рыжий.

— Это — на тренировке. На ринге на «вы» идут только в спарринге.

— Да ладно тебе, Андрей! — отмахнулся Чубайсов. — Неужели же ты не понял, что никакой я не «блатняк», ни в криминальном, ни в обиходном смысле. Я тебя прекрасно понимаю. Схватить мерзавцев за шкирку и усадить на скамью подсудимых — это и долг и честь для настоящего мента, но сейчас начинаются дела поважнее, чем раскрытие убийства валютчика, спекулянта и двух его телохранителей урок. По ним страна не заплачет.

— Это какие же такие дела? — недоверчиво хмыкнул лейтенант.

— Страну спасти.

— От кого? От американских империалистов? Ну для того есть РВСН… А ежели — от их наймитов, шпионов всяких, об этом пусть товарищи из органов госбезопасности беспокоятся.

— А твоя хата, выходит, с краю?

— Почему — с краю? Я на своем участке фронта дерусь.

— Вот я и предлагаю тебе этот участок расширить.

— Каким же макаром?

— Ты ведь решил уходить из МВД.

Матюшенко уставился на собеседника, словно на внезапно заговорившую собаку. Да он что — мысли читает? Может, потому его ГБ и крышует?.. Говорят, есть у них спецотдел или даже целый институт, который занимается разными там колдунами да пророками. Да только лейтенант в эти байки не верил. Не укладывается это в марксистко-ленинское мировоззрение.

— Это не твоего ума дела, — проворчал лейтенант.

— Как раз — моего. Я предлагаю тебе очень нужную для страны и неплохо оплачиваемую работу.

— Это какую же?

— У тебя ведь высшее юридическое, верно?

Матюшенко кивнул.

— Мне как раз нужен юрист, да еще разбирающийся в криминалистике.

— Хочешь сказать, что возьмешь меня в свою банду в качестве юрисконсульта? Буду объяснять твоим архаровцам, как избежать наказания? А за ликвидацию неугодных у тебя, конечно, отвечает этот головорез Конопелька!

Чубайсов расхохотался.

— Все скажу как на духу, гражданин начальник, — сказал он. — Пиши…

Лейтенант машинально взял бланк протокола и ручку.

— Главный у нас, Андропов, Юрий Владимирович, кликуха «Чекист», а здешний смотрящий — Романов, Григорий Васильевич, по кличке «Персек»…

— Да ну тебя, шут гороховый! — отшвырнул ручку Матюшенко. — Я с ним серьезно, а он…

— И я серьезно, — перестал улыбаться Чубайсов. — Мы создаем в городе ЛИСИ…

— Какую еще Лису?

— Не ЛИСУ, а ЛИСИ — это Ленинградский институт стратегических исследований. Будем заниматься широким кругом вопросов, но главная задача — выдвижение инициатив и научно обоснованных рекомендаций правительственным органам в области внешней и внутренней политики, а также — в экономической, технологической, культурной, научно-образовательной и производственной сферах. При этом финансироваться мы будем не из государственных средств, а благодаря созданным нами предприятиям общественного питания, а также мелкотоварного производства и бытовых услуг.

— Ну у тебя и масштаб… Только я-то тебе зачем?..

— Думаешь, нам не понадобится своя служба безопасности?