Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 2

— Кем мы стали, Толя? Какую черту переступили? — задал философский вопрос Степан.

Мы сидели за столом в коммунальной комнате Шарова и почти все время молчали. На столе стояла бутылка водки, также немудрёная закуска из ржаного хлеба, трёх варёных яиц и сосисок. Вполне обыденный натюрморт советского холостяка, решившего залить свои психологические проблемы алкоголем.

И нет, Степан не ушёл в запой, как я предполагал. Он открыл бутылку водки, налил полстакана Малиновского горячительного прозрачного напитка — и всю эту композицию гипнотизировал, не притрагиваясь к водке. Наверное, представлял, что пьет, или силу воли таким образом тренировал, но к водке не притрагивался.

— Я думал, что мне станет легче, когда одной гнидой на этой земле станет меньше. Нет… — Степан встрепенулся, посмотрел на меня. — Ты не думай, что я о чём-то жалею. Это так… Возможно, когда тебе будет тридцать три и у тебя никого не будет — ни родственников, ни друзей, когда тебя попрут… — ты поймёшь, отчего у меня такие моменты случаются. Но у тебя же всё будет хорошо! Говоришь, Таня приезжала, померились?

— Приезжала. Договорились сегодня вечером встретиться. Пойдём погуляем, может, в кино. Она через неделю уезжает и ее не будет почти всё лето. Кто его знает, как всё сложится… — я говорил тоном под стать настроению Степана, размеренным, приглушенным, задумчивым.

И он мне будет говорить о том, что у мужика к сорока годам бывают такие нервные срывы, что куда там женщинам? Я уже все это проходил. Плавали, знаем! Одиночество — это же универсальная штука, оно поедает вне зависимости от пола. Усугубляется с годами, особенно когда у мужчины за плечами уже серьёзный багаж жизненных неурядиц, а поделиться ими и не с кем.

Всё-таки психология — это наука! У Степана явно произошла деформация после участия в каких-то боевых действиях, о которых он не рассказывает даже сейчас. Я предполагаю, что он зацепил Вьетнамскую войну, может быть, был инструктором, насмотрелся грязи, которой в той войне было немало. Мог поучаствовать и в конфликте в Анголе, где, насколько я знаю из сведений, добытых в будущем, грязи тоже хватало, впрочем, как на любой войне. Если бы со Стёпой вовремя поработал психолог, весьма вероятно, что мужик сейчас не сокрушался бы над своей долей, а пробовал как-то в жизни маневрировать и бороться, воевать за своё счастье.

Наверняка, не предел мечтаний — быть военруком в бурсе. Нет, и это неплохо, но только когда есть цель, когда жизнь наполнена смыслами.

— Значит так… — сказал я, вставая и хлопая себя по коленям. — Пофилософствовали и будет. Настя спрашивала о тебе, она переживает. Я уверен, что рядом с ней не может находиться мужчина, который в себе сомневается. Мы можем сегодня вместе, парами, сходить в кафе или даже в ресторан.

— Собираешься тратить деньги, которые взял у спекулянта? — спросил Степан.

— У меня свои деньги имеются, — частью слукавил я. — У меня состоятельные родители, я получил подъёмные как молодой специалист. А ещё есть серьёзный повод… Завтра обещали выдать аванс. Так что — первые мои заработанные деньги. Но это можно обмыть и сегодня. И да, я больше за то, чтобы обмывать прекрасным напитком «Буратино», на худой конец «Байкалом».

— Очень необычно получается, Толя… ты младше меня, а ощущение такое, будто я разговариваю со стариком. И в том, что я распустил нюни, твоя вина, — с улыбкой сказал Степан, а когда я выразил недоумение, он продолжил: — Если бы это ты сейчас плакался в мою жилетку, то мне бы пришлось быть сильным, успокаивать тебя. А так, видя, что с тобой все хорошо, я стал ковыряться в себе.

— Всё, Стёпа. Я бегу в училище, предупреждаю Настю… Кстати, она сегодня столь хороша, что я даже подумываю… А… Таня же уезжает на всё лето…

— Э, я тебе дам! — усмехнулся Степан.

— Вот ты и преобразился. Выливай водку в раковину и приводи себя в порядок. Наверное, сегодня даже и зарядку не делал, — сказал я, потом посерьёзнел. — Это моя война. Я буду в ней воевать, как солдат или офицер, но я не дам развалиться Великой стране. Поверь мне, что пойду до конца. Вспомни все те слова, которые я тебе говорил. Наша страна в опасности. И никто этого не замечает.

— Да я уже поверил тебе. Уж больно всё сходится с тем, чем ты меня пугал. Вот, казалось бы, многие явления и не видны, не заметны… Но это если не знать, куда смотреть… — Степан вздохнул и улыбнулся. — Я ведь не столько переживаю за то, что мы сделали, сколько ужасаюсь возможным будущим. Теперь, как будто глаза открылись. Иду по улице — мимо проезжает «Волга», а за рулём — баба. Ну где она заработала на такую машину? А в ресторанах… Я нечасто в них бываю, но, если прихожу — кругом вижу людей с деньгами, они ими просто сорят. И понимаю, что один — цеховик, другой — спекулянт… И уже нормально к этому отношусь.

— Вот, Стёпа, и это уже не победить. Это нужно только заключить в такие рамки, чтобы и государству нашему было хорошо. Чтобы мы не отступились от своих идеологических норм, чтобы не было частной собственности и угнетения, — поспешил сказать я.

— Опять ты про свои сталинские артели… — сказал Степан и усмехнулся.

Он встал со стула, ещё немного гипнотизировал бутылку с водкой, решительно, будто злейшего врага, взял «Пшеничную» за горлышко и направился к ведру в углу комнаты, чтобы вылить, чаще всего злую, жидкость.

— Но почему бы и нет? Почему не артели сталинские? — поспешил я развить тему. — Взять тех шабашников. Партия просто смотрит сквозь пальцы на то, что они делают. Просто нет механизма, чтобы заставить их платить налоги, нести ответственность за то, что они строят селянам и дачникам. А дачи сейчас становятся модным явлением, и у шабашников работа найдётся. Ну и почему бы тогда не взять под контроль это явление, чтобы они работали только через договор, платили налоги государству, да и чувствовали себя спокойно? Пусть бы зарабатывали немного меньше, но в рамках закона и спали спокойно, не боялись милиции. И было бы кого обвинить, если вдруг дом сразу после постройки рухнет и придавит кого-то из жильцов.

— Так я с этим и не спорю. Но расплодятся же непманы, — скорее, не споря, а затыкая тишину, сказал Степан.

— Прогрессивная шкала налогообложения — вот то, чем можно не допустить разгула спекуляции. Пусть до тысячи рублей зарабатывают, платя налог в двадцать процентов от дохода. А уже со второй тысячи пусть налог будет сорок процентов. Да, появятся состоятельные люди, но мешков с деньгами не будет. А государству — приработок. Мы же уже сейчас сидим на валюте от продажи нефти, — ударился я в кухонный разговор.

Сталинские артели имели немалое значение в процессе восстановления экономики после войны. На момент их запрета Хрущёвым доля артелей в экономике Советского Союза составляла до сорока процентов. На мой взгляд — это даже много, достаточно допустить тридцать процентов и регулировать это. Но опять же, действовали тогда выборочно. Если в каком-то регионе сложная логистика или нехватка продовольствия, то артелям разрешалось работать в этом направлении. Ведь главная цель — накормить людей, чтобы они не умерли с голоду, при этом не нарушая идеологические основы советского государства. Во времена хрущёвского волюнтаризма люди были вынуждены искать лучшие доли, до того работая артельщиками.

А сейчас плодятся и множатся цеховики, некоторые из которых вполне вписались бы в новые правила, пусть даже их доходы резко бы упали. Но зарабатывать даже тысячу рублей — это огромные деньги для Советского Союза. Вот и зарабатывали бы, жили спокойно, машины покупали, строили бы кооперативные квартиры.

— Всё, я иду с тобой. Ещё не хватало, чтобы мою девушку приглашал какой-то рыжий от моего имени, — решительно сказал Степан, взяв полотенце и направившись в коридор.

— Как бы это еще договориться и попасть в Асторию! — озвучил я свои мысли.

— Эка замахнулся…

Первый секретарь районного комитета Комсомола сокрушался и всячески выражал своё негодование. Он ходил из угла в угол своего кабинета и не прекращал бурчать. Если бы кто-нибудь сейчас зашёл в помещение, занимаемое райкомом комсомола, то ужаснулся бы аморальному поведению Первого секретаря и его помощницы.

Сам секретарь ходил из угла в угол, будучи одетым лишь в семейные трусы, а вот его помощница была вовсе голой. Она возлежала на столе, с которого пять минут назад были в порыве страсти скинуты все канцелярские принадлежности. Собирать разбросанные ручки, бумаги, календарь придётся намного дольше, чем длился сам акт страсти.

— Ну как так-то получается? Как этому рыжему удалось меня окрутить? — подтянув трусы выше пупа, не обращая внимания на то, что выглядит комично, секретарь продолжал сокрушаться.

— А он хорош! Будто специально все подстроил. И лихо так вышло… И просто так. Ведь понятно же, что «Смену» читают все, тем более партийные работники, — сказала Маргарита, игриво, будто лениво потянулась, поглаживая себя по бёдрам. — Трошкин, ты всё, можно одеваться? Или ещё чего?

— А? — …

— Трошкин, мне одеваться, или ты ещё на что-то способен? — усмехалась Марго.

— Одевайся, конечно! — с испугом в голосе произнёс Игорь Владимирович Трошкин, ответственный Первый секретарь райкома Комсомола.

И сейчас эта ответственность заключалась в том, что истинный комсомолец не мог допустить, чтобы истинная комсомолка всё ещё возлежала на столе, за которым принимаются важнейшие решения. Тем более в полном неглиже и в таких развратных позах, что в иной раз Трошкин потратил бы на них девушку еще пару дополнительных минут, вряд ли больше.

Нельзя сказать, что связь Игоря и Маргариты была уж столь порочной. И, дело не в том, сколько минут длился их «порок». Молодые люди действительно думали пожениться. Притягательная, красивая, умная Марго считала Трошкина перспективным, потому и ублажала своего будущего мужа, отнюдь не считая себя пошлой или падшей.

— Трошкин, а не войти ли тебе в сговор с этим выскочкой? Где-то я читала мудрую мысль: врагов своих нужно держать поближе к себе, — Маргарита изрекла из себя мысль, выдающую в ней женщину непростую, а способную анализировать и «схватывать на лету» удачную для себя позицию.

— И что он будет делать? Стой… — Трошкин засеменил к начавшей одеваться девушке. — А не решила ли ты, что он тебе больше подходит?

Марго рассмеялась.

— Трошкин, Игорёк, ревность — это пережиток буржуазного строя! Да и мне хватает твоих двух-трёх минуток, — сказала Марго и весело рассмеялась вновь.

Было видно, что Трошкину это не по душе. Ему, как и любому мужчине, не нравилось, когда женщина указывает на недостатки их интимной жизни.

Однако для Маргариты Александровны Булкиной, девушки, переехавшей в Ленинград из Опочки, бывшей из бедной семьи, но рождённой истинной красавицей, в принципе, было безразлично, сколько там минут ей нужно потерпеть близость Трошкина. Важнее было то, что она уже получила комнату в коммунальной квартире, а в перспективе получить отдельную жилплощадь с парнем, которому прочат большое будущее в партийной карьере.

Булкина готова была сделать всё, лишь бы не вернуться в нищету, из которой, как она считала, уже выбралась. Трошкин был из хорошей семьи, имел деньги, красиво жил и красиво ухаживал за своей невестой. Были, конечно, ограничения — Первому секретарю следовало всегда выглядеть образцово. Но это — мелочи. Поехать в кафе подальше от района — и там его уже не узнают, скорее всего. Можно и чуть больше выпить, чем Игорь и пользовался.

Телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть. Грудь Марго вздрогнула, а то место, на котором она обычно сидела, съехало со стола, и девушка чуть упала. Правда сделала это так грациозно, что хоть картину пиши под названием «падшая женщина».

В отличие от всего остального, телефон был со стола убран аккуратно, поставлен на подоконник. Страсть — страстью, а ценное имущество портить не стоит.

— Ты подойдёшь к телефону или мне? — спросила Марго, несмотря на своё падение, опомнившись первой.

— Да-да, конечно, — сказал Игорь Владимирович, вновь натянул сползающие трусы к груди и взял трубку. — Первый секретарь райкома у аппарата!

— Когда я звоню, Игорь Владимирович, телефон нужно брать немедля! — начал разговор с упрёка голос товарища Аристова.

— Товарищ Аристов, я весь во внимании, прошу простить меня! — деловым тоном произнёс Трошкин, снова поправляя трусы.

— Вот и внимай! Газеты читаешь? — строго спросил Аристов.

— Конечно!

— Почему допустил? Или не понимаешь, что не твоё имя сейчас впереди, а какого-то Чубайсова? При таком раскладе и твои родители могут не помочь, — отчитывал комсомольца Первый секретарь Ленинградского горкома КПСС Аристов Борис Иванович. — Что ты за работник, что твои подчиненные в газете, а ты так… никак.

Не то чтобы Аристов делал ставку на Трошкина, но иногда именно Игорь поднимал нужные темы на собраниях комсомольцев Ленинградской области — по просьбе самого Бориса Ивановича. Бывают такие вопросы, которые должны прозвучать, как инициатива снизу, а лучше от молодежи. Ну и родители Трошкина не последние люди, работают в сфере торговли, просили за своё чадо — они видели в сыне будущего гениального управленца.

— Значит так… Если Романов продолжит интересоваться делами Чубайсова, подтягивай его к себе. Девку эту гони прочь, уже не смешно. Обзавёлся «секретуткой». Следи за ситуацией. Сам ведь понимаешь, кто мелькает в прессе или на телевидении — тот и молодец. А не ты, Игорь. Представляешь, если бы Леонид Ильич прочёл те статьи о выскочки=е Чубайсове? Там могли и на город поставить, ведь грамотную инициативу выдвинул. И рассмотри вопрос о включении Чубайсова в делегацию на конференцию в Москву. Держи его рядом. Всё. Отбой связи! — высказался Аристов и повесил трубку.

Трошкин посмотрел на Марго, которая уже застёгивала пуговицы на белоснежной блузке.

— Что? — спросила девушка. — Я раздеваться уже не буду. Только причесалась.

— Да я не о том… — задумчиво сказал Трошкин.

Производить размен Марго на Чубайсова? Нет, нельзя! А как же пятиминутки? Ну ладно, двухминутки?..

— Похоже, что со мной в Москву ты не поедешь, — произнёс Трошкин.

— Игорь, да ты чего? Ну ладно, я разденусь… а хочешь… — Маргарита сладострастно улыбнулась.

— Да не из-за этого, дура! — впервые за долгое время грубо ответил Трошкин.

Но Марго четко уловила смену настроения Игоря, и не заметила оскорбления.

— Нужно, чтобы Чубайсов сам отказался от поездки. Вот и думай. Ты же не только можешь это… Ты же ещё и не дура набитая, — сказал Трошкин, сгреб свою одежду и пошёл в соседний кабинет одеваться и уже оттуда прокричал: — И прибери тут всё. Обеденное время заканчивается.

— Это у тебя всё быстро заканчивается. А обед ещё не скоро подойдет к кону. И когда ты считался с обеденным перерывом? — пробурчала Маргарита.

— Значит, вы, Виктор Павлович Логинов, утверждаете, что никаких дел с гражданином Ильёй Шатурой не имели? — в который раз, уже по четвёртому кругу, лейтенант Матюшенко задавал один и тот же вопрос Логинову, которого все друзья, да и не только, называли Витьком.

— Да нет же. Я только покупал у него джинсы. И то, если бы знал, что он фарцовщик и спекулянт… Никогда бы не стал, — отвечал Витёк.

Но Матюшенко прекрасно понимал, что тот врёт. Были найдены записи, в которых Витёк указывался как один из наиболее активных подельников Шатуры. И Матюшенко ненавидел фарцу, но лейтенант также знал и то, что искоренить это явление — дело почти безнадёжное. Разве что на дворе наступил бы условный тридцать седьмой год.

Молодой следователь даже был готов взять на себя роль палача, лишь бы не уничтожить, так проредить теневой рынок. Он уже видел, насколько всё погрязло в коррупции и мздоимстве.

— Ты должен знать, гражданин Логинов, что я прекрасно понимаю, кто ты и что ты. Ты есть в списках Ильи. Там хватает на тебя информации, чтобы я тебя посадил. Может, на пару лет, а может — на десяток, — лейтенант решил поднажать на не самого стойкого парня.

— Да понял я всё. Что надо — то и скажу, — Виктор Логинов заметно струхнул. — Подпишу, что дадите.

Матюшенко поднялся из-за стола, взял графин с водой, налил в стакан и подал Логинову, якобы проявляя заботу. На улице действительно парило, погода подсказывала, что скоро хлынет дождь. Пить хотелось почти постоянно.

— Илья в последнее время сильно злился на то, что от него откололся Чубайсов, — будто бы что-то вспомнив, проговорил Витёк.

— Это Анатолий Аркадьевич Чубайсов, твой одногруппник по институту? — уточнил Матюшенко и Витек кивнул, даже не удивляясь познаниям следователя.

Лейтенант ночами не спал, изучая дело и всё, что удалось раскопать. Самым главным документом оказались несколько листов, где Шатура вёл записи, что кому выдавал на реализацию. Там фигурировала и фамилия Чубайсова, рядом с ней было написано немало нелицеприятного, оскорбительного в адрес Анатолия. Стало понятно: тот захотел «соскочить» с узкой дорожки фарцовщика.

— Подробно рассказывай, какой был конфликт у Ильи с Чубайсовым, — потребовал лейтенант, подавая Логинову ручку и чистый лист бумаги.

В голове Матюшенко вихрем пронеслась неуловимая мысль. Он почувствовал, что появилась зацепка. Если Илья был так зол на Чубайсова, то фарцовщик Шатура наверняка действовал, возможно, даже пытался запугать Анатолия. И всё же… Чубайсов по описанию — нерешительный, вялый тип, едва ли способный на убийство. Но каждую ниточку надо тянуть.

Матюшенко ждал. Он знал, что нельзя спешить. Некоторые подозреваемые сначала врут, потом запираются, а потом сдаются и рассказывают практически всё, что знают и могут понимать. И пусть ложь перемешивается с правдой, задача следователя — распутать этот клубок.

— Пиши, — тихо сказал он.

Логинов взял ручку, наклонился над листом. Рука дрожала, но всё же он начал:

«Я, Виктор Павлович Логинов, подтверждаю, что… »

Лейтенант прошёлся по комнате, остановился у окна. С улицы доносился запах нагретого асфальта и первой грозы. Где-то вдали гремел гром.

Он знал, что за этим делом могут стоять более серьёзные люди, чем просто фарцовщики. Возможно, даже партийные. Возможно, кто-то из тех, кто сегодня сидит в президиумах и заседаниях, кто сам когда-то торговал джинсами или принимал откаты от цеховиков.

Но теперь у него было имя. Чубайсов.