Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 13

— Предоставляя учащимся возможность зарабатывать живые деньги, мы не только приучаем их к результативному труду, но и решаем множество попутных проблем. Во-первых, насыщаем наши торговые точки товарами, востребованными в домашнем хозяйстве советских граждан. Во-вторых, отвлекаем нашу молодежь от шатания по улицам, снижая таким образом кривую подростковой преступности. В-третьих, наши предприятия могут оценить своих будущих работников не только по их аттестатами и дипломам, но и по материальным результатам их практической деятельности. Считаю возможным распространить эту практику не только на профессионально-технические училища, выполняя таким образом исторические решения нашей партии и лично дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева, но и на техникумы и высшие учебные заведения. Таким образом ресурсно-производственные центры становятся пусть дополнительными, но не менее необходимыми кузницами профессиональных, высококвалифицированных кадров будущих строителей коммунизма!

В зале раздались бурные аплодисменты, временами переходящие в овацию. Рыжий докладчик поклонился, как артист. Сошел с трибуны и отправился в зал, к своему месту. Его сменил другой докладчик и начал какую-то тягомотину про изучение в первичных комсомольских организациях нового устава ВЛКСМ. В глубине ложи, невидимые для участников конференции, размещенных в партере, двое мужчин, только что внимательно слушавших предыдущего докладчика, обменялись мнениями.

— Ну что скажете, Георгий Хосроевич? — спросил тот, перед именем которого трепетали все враги СССР.

— Я, конечно, не экономист, Юрий Владимирович, но предложения этого юноши звучат разумно.

— В данном случае, Георгий Хосроевич, меня интересует ваше мнение не как видного специалиста в области международных отношений, а как известного писателя-фантаста, — сказал Андропов и увидев, как его собеседник поднял брови, добавил с улыбкой: — Ну вы же не думали, что тайна псевдонима «Георгий Шах» останется не раскрытой. Тем более — для меня.

— И в мыслях не было скрывать, Юрий Владимирович.

— Пишите, пишите побольше, Георгий Хосроевич. Нашей стране нужна хорошая научная фантастика, чтобы у молодежи были ориентиры для строительства коммунизма.

— Благодарю за теплые слова, Юрий Владимирович, — откликнулся Шахназаров.

— Ну так какого мнения фантаст Георгий Шах?

— Георгий Шах сказал бы, что нам нужно как можно больше таких думающих и не боящихся проявлять инициативу юношей и девушек… Кстати, нельзя ли пригласить сюда этого молодого человека?

— Вы угадываете мои мысли. — Андропов поманил своего помощника, который маячил поодаль. — Приведите сюда парня, который только что прочел доклад.

Помощник кивнул, вышел и вскоре показался в партере. Прошел вдоль рядов. Наклонился к рыжему парню, что сидел с краю. Тот поднялся и быстро пошел за ним следом. Через пару минут он уже предстал перед двумя солидными товарищами — председателем КГБ СССР и заместителем заведующего отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран.

— Комсомолец Чубайсов, преподаватель Ленинградского профтехучилища номер сто сорок четыре, — представился он.

— Андропов, — протянул ему руку председатель КГБ.

— Шахназаров, — последовал его примеру ученый и писатель.

Помощник в этот момент принес в ложу, где был специальный столик, поднос с чаем и сладостями.

— А ведь я читал ваш рассказ, товарищ Шахназаров, — сказал вдруг молодой человек, который, похоже, не чувствовал ни малейшей робости в присутствии столь высокопоставленных лиц.

— Какой именно? — улыбнулся Шахназаров.

— «И деревья, как всадники…»

— Ну и каково же ваше мнение, Анатолий?

— Отличный рассказ. По-моему, вы предсказали одно из печальных явлений, которое может произойти в будущем.

— Вы тоже полагаете, что со временем литературная классика станет забываться?

— Даже больше. С развитием электронных средств коммуникации и связанных с ними развлечений, книга, как таковая, может вообще отойти на второй план.

— Вот она наша молодежь, Юрий Владимирович! — рассмеялся Шахназаров. — Мы собираемся им доверить судьбу не только страны, но и всего мира, а они, оказывается, такие скептики!

— Просто они мыслят по-другому, — откликнулся Андропов. — И это правильно… Вы хотели поговорить с товарищем Чубайсовым, Георгий Хосроевич. Оставляю вас наедине, а у меня, извините, дела. — Он поднялся. — Думаю, мы еще с вами увидимся, молодой человек. И не раз. До свидания, товарищи!

Председатель КГБ кивнул и вышел. Ученый и писатель, следуя законам восточного гостеприимства, разлил по чашкам ароматный чай.

— Вашего отца зовут Аркадий, не так ли? — спросил он.

— Да, Аркадий Борисович.

— А ведь мы встречались с ним на фронте. Я был артиллеристом, а он танкистом. Давали немцам прикурить… Передавайте ему привет от старого боевого товарища.

— Обязательно передам, Георгий Хосроевич.

— Я внимательно слушал ваш доклад, Анатолий Аркадьевич. Интересно, хотя и лежит в стороне от моих личных профессиональных интересов… Тем не менее, полагаю, что неплохо разбираюсь в экономике социалистических стран. Во многих из них существует частная собственность на мелкотоварное производство. Судя по вашему докладу, вы выступаете за возвращение к практике легализации кустарного промысла?

— Да, но с расширением прав кустарей, чтобы они не только производили свою продукцию, продавая ее по твердым, установленным государством расценкам и отчитываясь за свои доходы перед фининспектором, но и могли сами определять цену, заказывать рекламу, конкурируя друг с другом.

— Иными словами, вы за внедрение элементов рыночной экономики?

Я понимал, что Шахназаров задает вопрос не просто так. Недаром же Андропов оставил меня с ним с глазу на глаз. Сам председатель КГБ посмотрел на меня, обозначил свой интерес к моей персоне и удалился. И теперь один из видных идеологических сотрудников аппарата ЦК побеседует со мною, чтобы понять, что я за птица. Ничего против разговора с человеком, который несмотря на свое довольно высокое положение не боялся сочинять научную фантастику, я не имел. А бояться мне и вовсе было нечего.

— В рыночной экономике нет ничего плохого, при соблюдении двух условий, — заговорил я. — Первое. Государство должно сохранить контроль над жизненно важными для страны сферами производства, добычи полезных ископаемых, транспорта, финансов и научных исследований. Второе. Частная инициатива не должна подвергаться обструкции со стороны государственных и общественных структур, как это было во времена НЭП и должна быть максимально обеспечена защитой от посягательств преступных элементов.

— То есть, вы предлагаете ввести новую НЭП?

— Только с четко прописанными правовыми нормами. И с широкомасштабной информационной компанией, разъясняющей суть и пользу нововведений.

— Вы же понимаете, что такие нововведения повлекут изменения не только в экономической сфере?

— Понимаю. Многое придется менять. И главное — наше отношение к Западу.

Георгий Хосроевич удивился. Видимо, не ожидал от меня такого ответа. Наверное, ему показалось, что переход от внутренней политике к внешней слишком резок. А ведь я вовсе не собирался говорить о внешней политике. Поэтому счел нужным пояснить:

— Если вы подумали, что я призываю к сближению с Западом, то напрасно.

— Мы за мирное взаимовыгодное сотрудничество со всеми странами, не зависимо от их социально-политического устройства, — дипломатично произнес Шахназаров.

— Правильно, но я говорю о нашем отношении к тем, кто считает нас врагами. С одной стороны мы их критикуем, а с другой — все время ждем, как они отнесутся к нашим достижениям. Хвастаемся, если похвалят. Возмущаемся, если нас критикуют. А не проще ли — игнорировать? Не отвечать ни на критику, ни на похвалу. Ведь они враги и мнение их не должно иметь для нас никакого значения. Вот вы воевали, Георгий Хосроевич, как и мой отец и миллионы других советских людей. Скажите, интересовало ли вас тогда мнение все этих многочисленных немецких, итальянских, финских, французских, румынских, венгерских фашистов? Ведь нет! Почему мы сейчас смотрим в рот британцам, американцам и их союзникам?

— Признаться, я впервые сталкиваюсь с такой точкой зрения. Обычно молодые люди, вроде вас, в полном восторге от западной музыки, фильмов, моды.

— Все, что можно взять от них полезного, следует брать, но не пускать их ни на шаг в наши внутренние дела. И всюду, где только можно, замещать их продукцию — любую: промышленную, культурную, научную — своей. Поощрять собственных изобретателей, ученых, людей творческого труда, а не отказывать им в реализации идей на том основании, что за границей такого не делают. Мода — это отдельный разговор. Сейчас молодежь сходит с ума от американских синих штанов, под названием джинсы, покупает их за бешеные деньги у спекулянтов. А почему бы не сбить этот ажиотаж тем, что закупить у буржуев миллионы пар и продать на внутреннем рынке по бросовой цене, даже — в убыток государственной казне? Появление в свободном доступе этих вожделенных «Монтан», «Левайс», «Ранглер» приведет к тому, что молодежь потеряет к ним интерес. То же самое касается и рок-музыки. Выпускать их пластинки миллионными тиражами. Пусть они лежат в каждом магазине «Мелодия», и сразу же культ всех этих «Битлз», «Ролинг Стоунз», «Доорз» и прочих рассеется как дым. И попутно поощрять развитие своей легкой промышленности, давать дорогу собственным художникам-модельерам, рекламировать и активно внедрять их модели. То же самое — и с рок-музыкой. Нравится она молодежи, помогайте собственным рок-музыкантам. Поверьте, такое отношение не только не повредит советской власти, но и укрепит ее. Вот я сегодня разговаривал с дочерью Аркадия Стругацкого — вашего коллеги. Девушка жалуется, что книги ее отца и дяди почти перестали печатать. А почему? Что в них такого криминального? А главное — зачем создавать культ на пустом месте? Помните историю с романом Бориса Пастернака «Доктор Живаго»? Напечатай его тогда у нас большим тиражом и никакого скандала с Нобелевской премией не было бы. Да ее ему просто не дали бы. Не стоит делать антисоветчиков собственными руками. Энергию следует тратить на укрепление страны и благополучие ее граждан, а не на перетягивание каната с теми, кто нас и так ненавидит. Это только примеры, но они хорошо иллюстрируют общий принцип.

— Очень и очень любопытная точка зрения. Особенно приятно ее слышать от человека, которому и тридцати нет. Вы ведь не будете возражать, если я передам наш разговор Юрию Владимировичу.

— Наоборот — буду только рад.

Похоже, мне опять удалось удивить собеседника. Вероятно, он впервые в жизни видел человека, только что говорившего вполне крамольные вещи и обрадовавшегося тому, что о них узнает главный человек, отвечающий за государственную безопасность.

После разговора с Романовым, который упомянул, что этим рыжим выскочкой заинтересовался сам Андропов, Гвишиани не мог усидеть на месте. Соврав секретарше, что едет в Академию Наук, вызвал персональную «Волгу» и покатил на дачу своего тестя. Летом Косыгин предпочитал ночевать в Архангельском. Дом был хоть и большой, двухэтажный, но скромный. Как и все старшее поколение советских вождей, он не любил показной роскоши. И изредка бывая у зятя, с недоумением рассматривал антиквариат, разные безделушки привезенные тем из заграничных командировок.

Гвишиани же, бывая у тестя, чувствовал себя как в ведомственном санатории. И впечатление это усиливали инвентарные номера, приколоченные к креслам, диванам, шкафам, рамам картин — всюду. Директора ВНИИСИ удивляла способность старых коммунистов жить в казенном жилье. Он считал, что все они до конца дней своих подражают Хозяину, который тоже не имел ничего своего, хотя мог иметь все. Коммунистов послевоенного призыва казенное уже не устраивало. И из тех из них, кто уже удостоился стать членом ЦК, Джермену Михайловичу больше всего импонировал Горбачев, возглавлявший Ставрополье. Именно на него Гвишиани возлагал свои карьерные надежды.

«Волга» въехала во двор дачного дома. Джермен Михайлович выскочил из салона. На крыльце его встретила горничная — миловидная бабенка, которую зять сам подсунул тестю. Правда, доказательств того, что вдовец пользуется не только ее профессиональными услугами, у Гвишиани не было. Да и он и не старался их получить. Ему ли шантажировать человека, от которого он полностью зависит? Да и Алексея Николаевича не слишком-то пошантажируешь. Глазом моргнуть не успеешь, как из директора столичного, международного значения НИИ, превратишься в завлаба в каком-нибудь филиале на Чукотке.

Косыгин уже тринадцать лет был Председателем Совета Министров СССР. По меркам какой-нибудь буржуазной демократии — главой государства. Да его таким и считали за границей. Будь Брежнев ревнив, он бы не простил Алексею Николаевичу тех почестей, которые ему оказывали в Америке, в Финляндии, в Египте, но Генсек был человеком великодушным, ценил деловые качества своего преданного делу партии соратника, его светлый ум и умение принимать сложные, но правильные решения. Именно это качество нужно было теперь Гвишиани позарез.

— Добрый день, Джермен Михайлович! — улыбнулась горничная. — Вы сегодня без супруги? Если вам что-нибудь будет нужно, я к вашим услугам.

Грузинская кровь не позволяла директору ВНИИСИ хранить верность супруге и намек этой, не слишком обремененной моральными устоями мадам, он понял, как надо, но сейчас ему было не до ее выпуклых прелестей.

— Алексей Николаевич у себя? — нетерпеливо осведомился он.

— Опять рыбку удит. Вот никак не дождусь к обеду, — разочарованно вздохнула она.

— На карьере или на Старице?

— На Старице.

— Схожу, потороплю его.

И он, не выпуская из рук дипломата, прошел дачный двор насквозь и, пройдя через калитку, направился к излюбленному месту на старице Москва-реки, где предсовмина любил сиживать с удочкой. Разумеется, его продвижение по этому маршруту не могло остаться незамеченным охраной. Однако родственника охраняемого лица не останавливали, хотя и по цепочке передавали сообщение о каждом его шаге. Кого другого уже бы тормознули, обшманали и в лучшем случае перенаправили бы в другую сторону.

На Старице у Косыгина было оборудован специальный павильон, где он мог удить рыбку с полным комфортом, даже если пойдет дождь. У входа в этот рыболовный дворец Гвишиани все же приостановил сотрудник «девятки», приложив палец к губам, призвал к молчанию. Гвишиани только раздраженно отмахнулся. Ну не поймает тесть лишнего карася, подумаешь! Сейчас на кону судьба мужа его дочери. Хотя, конечно, Джермен Михайлович, никогда бы отцу своей жены в этом не признался бы. Это все равно, что явиться на Лубянку с повинной. Из такого дерьма Косыгин зятя вытаскивать не станет.

— А-а, это ты, — отложив удочку, проговорил предсовмина.

Судя по мрачному тону — не клевало. Гвишиани опустился в шезлонг, что стоял рядом с соломенным креслом самого Алексея Николаевича. Тот налил запыхавшемуся зятю минералки. Спросил:

— Что у тебя стряслось?

— Сегодня ко мне в институт заходил Романов.

— Ну и что тут удивительного. Он сейчас в Москве.

— И ни один, а с этим Чубайсовым.

— Так это же один из птенцов твоего экономического гнездышка, чем же ты недоволен?

— По моему — это кукушонок… Вам известно, что он наговорил на комсомольской конференции?

— Нет, — слукавил Косыгин, который уже успел ознакомиться со стенограммой выступления Чубайсова, экстренно переданной ему на дачу по спецсвязи. — Никак не пойму, что тебя так волнует, Джермен?..

Гвишиани, который уже успел пожалеть, что неосторожно высказался в свою прошлую встречу с тестем насчет необходимости развалить всю систему, теперь старался следить за базаром. Поэтому он выдохнул, опростал стакан минералки и только тогда произнес:

— Романов сказал мне, что Чубайсовым заинтересовался Андропов, а тот откладывать дела в долгий ящик не любит.

— И правильно делает, — кивнул предсовмина. — Мой тебе совет, зятек, ты бы почистил у себя в институте и за его пределами, все что может тебя скомпрометировать. А то ведь Юра не посмотрит на память твоего отца…

Гвишиани кивнул. Совет почистить он понял по своему, подумав: «Надо позвонить Тенгизу…»

Микроавтобус Рижского автобусного завода, в просторечии просто «РАФик», бодро катил по Рублевскому шоссе, в 1977 году еще не забитому в обе стороны дорогими иномарками. Сидя рядом с Маргаритой, я испытывал своего рода ностальгию. Сколько раз на таких вот «РАФиках» выезжал я с опергруппой к месту предполагаемого убийства. Задница, пусть уже не моя, странным образом помнила эти не слишком-то мягкие, по меркам XXI века, обитые красным кожзамом, сиденья.

Моя спутница, любовница товарища Трошкина, мгновенно влилась в компанию молодых ученых, вызывая восхищенные взгляды молодых парней и неприязненные — девушек. Особенно — Маши Стругацкой, которая, похоже, всерьез вознамерилась меня склеить. Я возражений не имел, но пока не выбрал, кого мне предпочесть на сегодняшнюю романтическую ночь — королеву Марго или дочь популярного писателя? С другой стороны, Рита никуда не денется, а вот опередить Егорушку было бы неплохо.

По прибытию в Дунино, в место, где когда-то жил великий советский писатель Михаил Пришвин, Мария сразу почувствовала себя хозяйкой положения. Стала распоряжаться, что и куда положить и где поставить. Девчонок, включая королеву Марго, тут же подрядила готовить все, кроме шашлыка, который, как известно, женских рук не терпит. Благо на даче обнаружился вполне приличный мангал, а к нему — запас дров.

Я как человек наиболее опытный, быстро его раскочегарил, даже не имея жидкости для розжига. Пацаны тем временем, насаживали на шампуры кусочки промаринованного мяса, которое умудрился достать Марат. Когда дрова прогорели, образовав самые подходящие для жарки шашлыка угли, я приступил к готовке. Поначалу, ни о чем серьезном мы не говорили. Так — музычка, киношка, прочитанные книжки, институтские, мало мне понятные сплетни. И только потом речь зашла о вещах серьезных, к которым стоило прислушаться.

— По циклам Кондратьева сейчас в мировой экономике спад и к восьмидесятому году он достигнет точки депрессии, — заговорил Володя Фокин. — Понятно, почему Западу выгодно с нами сотрудничать! Капиталисты, за счет поставки наших ресурсов и наших закупок у них, намерены пересидеть этот период с минимальными потерями. Они это учитывают, а мы — нет.

— Точно! — подхватил Витька Васильев. — Благодаря нам, после восьмидесятого года у них начнется подъем экономики, а у нас спад, потому что не бывает так, чтобы у одних прибыло, а у других при этом не убыло. Закон сообщающихся сосудов.

— Отсюда и все эти Хельсинкские соглашения — дымовая завеса, чтобы обокрасть нас до нитки, — проворчал Марат Гафурин.

— Что же тогда будет с нами в восьмидесятых? — спросил Эрик Гольдштейн.

— А вот что, ребята, — встрял я. — Сначала они навяжут нам новый виток гонки вооружений, разместив в Западной Европе ракеты средней дальности с ядерными боеголовками, попутно развязав широкомасштабную пропагандистскую компанию о якобы нарушениях в СССР прав человека. Втянут нас в войну на чужой территории, таким образом создав не только дополнительное давление на нашу экономику, но и подорвав международный имидж нашей страны. Все это в конечном счете создаст напряжение внутри Союза, приведет к нехватке продовольствия и товаров первой необходимости. Уже сейчас за бугром стоит крик — требуют разрешить советским евреям свободно эмигрировать в Израиль. Думаете, это забота о том, чтобы еврейские семьи могли воссоединиться? Как бы не так. Ведь их не интересуют простые бухгалтеры, их интересуют ученые, инженеры и прочие специалисты, способные обеспечить им технологический прорыв. Верно, Эрик?

Гольдштейн потупился.

— Мама говорит, что неплохо бы уехать, — проговорил он. — Там тетя Хая, дядя Мойша…

— А ты что думаешь? — спросил Володя.

— А я не хочу… Они там всех молодых — и парней и девчонок — в армию гребут… И потом, куда же я без всех вас?

— Правильно, Эрик, не поддавайся! — одобрил я.

— Ну-у, мальчики! — послышался капризный девичий голосок с веранды. — Скоро вы там? Жрать хочется…

Мясо было готово, и мы потащили шампуры со скворчащими кусочками на дачную веранду, где девчата уже накрыли на стол, нарубив салатиков, колбасы и сыра, расставив бутылки с «Байкалом» и «Киндзмараули». Дядю Мишу, шофера микроавтобуса, понято, тоже пригласили. Для него предусмотрительный Володя захватил с дюжину бутылок «Жигулевского». Так что пир вышел на славу. Водила плотно поев и отполировав съеденное пивком, завалился спать прямо на веранде. А компания переместилась на берег Москва-реки, прихватив недопитое и гитару.

Сначала побренчали ребята, кто — Визбора, кто — Высоцкого, а потом шестиструнку взял я. Исполнил пусть и не в тему, грустную песню, на этот раз бессовестно обокрав Олега Митяева, «До Нового года…». Специально для девчонок, которым тут же взгрустнулось, особенно на словах:

Луна исполняет свой график,

И ниточка грусти тонка,

Сплетается медленно-медленно в шарфик

В немом ожиданье звонка.

Звонка, от которого эхо

Повиснет трех радуг дугой,

А он никуда из Москвы не уехал,

Он просто женат на другой…

Девчонок среди нас было всего трое, но это не помешало образоваться парочкам. Сначала растворились в темноте Эрик и Соня. Потом, к моему удивлению, Ритка под благовидным предлогом выманила куда-то Володю. Дабы сохранить равновесие в природе, я предложил Маше погулять по берегу. Пятно света от догорающего костра, у которого остались невостребованные женским вниманием Марат и Витька, осталось позади. Над лесом взошла луна, отразившись в теплой, подернутой дымкой зарождающегося тумана, речной глади.

— Искупаемся? — предложил я своей молчаливой спутнице.

— Хорошо бы, но я купальник в Москве забыла, — откликнулась она.

— Да зачем тебе купальник? — хмыкнул я. — Ты вот в Москве купальник оставила, а я плавки, вообще — в Ленинграде. Посему, будем купаться нагишом.

— Ага, разогнался! Так я перед тобой и заголилась.

— Не надо — передо мною. Я отвернусь, а ты разденься вон там, под ивой и заходи в воду по шейку. А потом — оботрешься моей рубашкой досуха и оденешься.

— Ну ладно. Только — чур, не подсматривать!