Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 12

Здание ВНИИСИ вполне отвечало тенденциям городской архитектуры второй половины ХХ века. Сразу видно, что на создание этой, антисоветской по сути, структуры ушли огромные деньги, которые можно было потратить с большей пользой для страны. Заправляет здесь Джермен Михайлович Гвишиани — зять Косыгина и человек, к которому прислушивается сам Андропов, а следовательно — и другие члены Политбюро, включая, вероятно, и самого генсека.

Пять лет назад, осенью 1972 года, этот, тогда еще малоприметный заместитель начальника Госкомитета СССР по науке и технике, посетил Австрию, чтобы в живописном Лаксенбургском замке под Веной встретиться с представителями Римского клуба, для учреждения Международного института прикладного системного анализа. Там его, скорее всего, и завербовали, сориентировав на развал Советского Союза.

Уж не знаю, что они к нему применили — «медовую ловушку» с последующим шантажом или просто купили, но по возвращению домой Гвишиани принялся активно продвигать в верхах идеи интеграции экономики СССР в мировую, читай — западную финансово-промышленную структуру. И чтобы данная интеграция проходила успешнее, Джермен Михайлович предложил создать советский филиал МИПСА, призванный якобы для усовершенствования системы управления первым в мире социалистическим государством.

И буквально на следующий год стартовал так называемый «Хельсинкский процесс», который привел к подписанию в 1975 году «Акта по безопасности и сотрудничеству в Европе», который, кроме Союза, подписали еще тридцать четыре государства. Собирались ли они его соблюдать — другой вопрос. Главное, что советское правительство взяло на себя, навязанное спецслужбами США и Западной Европы, обязательство соблюдать права человека, собственными руками заложив мину замедленного действия под страну.

На волне эйфории, захлестнувшей, увы, и советский народ, под шумок довольно бессмысленной с точки зрения освоения Космоса, программы «Союз — Аполлон», когда американцы пристыковали в нашему новенькому кораблю свое ржавое корыто, в стране, как поганки, после грибного дождя, стали расти так называемые «хельсинкские группы». Пятая колонна, подпитываемая шмотьем, деньгами и подрывной литературой, начала действовать незамедлительно.

Пикеты на Красной площади, с лозунгами «Уважайте Конституцию — основной закон Союза ССР» и тому подобными, «по чистой случайности» немедленно приковывали внимание «свободной западной прессы», а враждебные радиоголоса завывали о нелегкой судьбе доморощенных «борцов за свободу», которыми занималось Пятое управление КГБ. Все это исподволь разлагало советское общество, но при всех, придуманных в Лэнгли, «ужасах советского тоталитарного режима», диссиденты чувствовали себя неплохо.

Уверен, что особых надежд на этих шумных ненавистников моей Родины не возлагали даже их хозяева. Внутри Союза об их деятельности знали мало, а западный обыватель если и ужасался судьбою несколько посаженных по уголовке персонажей из далекой, непонятной России, то тут же забывал о них. Своих проблем было выше головы. Куда больше западные «поборники демократии» полагались на людей, вроде Гвишиани, пригревших впоследствии и Гайдара и Чубайсова, того каким он был прежде, и многих других могильщиков СССР.

И вот теперь мне предстояло с ним познакомиться, потому что Романов, пользуясь своим положением члена ЦК, сразу потащил меня в кабинет будущего академика, директора ВНИИСИ. Рядом с первым секретарем Ленобкома, я шагал по коридорам института, в сопровождении личной секретарши Гвишиани, ловя на себе любопытные взгляды молодых сотрудников, особенно — сотрудниц. Обычные парни и девчонки в белых халатах, наверняка, увлеченно работающие, уверенные в том, что занимаются важнейшим для страны делом.

Их и таких, как они, энтузиазм следует повернуть на благое дело. Общая концепция требуемых для спасения СССР изменений уже начала складываться в моей голове. РПЦ — это лишь начало, хотя и немаловажное. Реформировать нужно все — науку, производство, образование, культуру, армию, милицию — но не по западным лекалам, а по своим, которые еще следует создать. Так кому их создавать, как ни этим умненьким Буратино, с такими чистыми, еще не помутневшими от дешевого цинизма глазами?

Хозяин директорского кабинета встретил нас широкими грузинскими объятиями. Правда, обнял он только Григория Васильевича, а со мною ограничился рукопожатием. Я, конечно, не отказался от него, но почувствовал настоятельное желание немедля вымыть руки. Гвишиани тут же распорядился принести коньяку и чурчхелы, усадив нас в глубокие кожаные кресла. На меня он почти не смотрел. Впервые видит? Возможно. Во всяком случае, сейчас все его внимание было направлено на Романова. Все-таки большая шишка. Гадает, небось, членкор, кого это к нему привел член Политбюро ЦК КПСС. Или все-таки знает?

— Григорий Васильевич, представишь мне своего юного спутника? — наконец спросил Гвишиани. — А то он сидит, молчит. Коньяк не пьет. Чурчхелу не ест. Обижает хозяина.

— Познакомься, Джермен Михайлович, — сказал наконец первый секретарь Ленинградского обкома. — Чубайсов Анатолий Аркадьевич. Выпускник Ленинградского инженерно-экономического. Наша с тобой смена.

— Гвишиани, — представился хозяин кабинета.

Теперь взгляд его выдал. Он точно уже видел эту рыжую физиономию, которую я вынужден теперь носить. Хотя бы на фотографии. В первом варианте истории очно Гвишиани и Чубайсов познакомились позже, когда Толик пришел на работу в ВНИИСИ, но членкор был куратором ленинградского и московского 'экономических кружков задолго до этого, всячески поощряя интерес молодых экономистов к рыночной модели.

— И чем же заинтересовало молодого человека наше скромное научное учреждение?

Что это значит? — гадал член корреспондент Академии Наук СССР Джермен Михайлович Гвишиани, поневоле вспомнив недавний разговор с тестем. Косыгин обещал позвонить Романову и вот Григорий Васильевич уже здесь, в Москве, в его кабинете, коньячок посасывает. И ведь не один, а — с тем самым Чубайсовым, который ратует за возрождение сталинских экономических методов. Хорошо — если экономических.

Гвишиани хорошо помнил конец августа пятьдесят третьего, когда отец, генерал-лейтенант МГБ, пришел домой и сказал матери, что его списали по пункту «с», означающему увольнение в запас в связи со служебным несоответствием. Сталина уже не было, а его методы остались. И за это Джермен Михайлович люто ненавидел советскую систему, способную сожрать человека только за то, что он верно ей служил.

Поначалу эта ненависть не была осознанной. И начиналась она с обиды на судьбу, когда он, генеральский сынок, пользующийся всеми привилегиями своего положения — госдача на берегу Волги, персональный автомобиль, черная икра и сервелат из спецраспределителя — неожиданно оказался отпрыском рядового инженера-экономиста. И не в Куйбышеве — третьей столице СССР, а в захолустном, по представлению юного Джермена, Тбилиси.

Обида эта только усиливалась с возрастом. Воспользоваться связями отца не всегда получалась. Чекисты, уцелевшие после хрущевских чисток, старались не вспоминать о бывшем начальнике личной охраны Берии. Так что пришлось Джермену Михайловичу пробивать дорогу собственными силами. Он даже отрубил четыре года на флоте, чтобы заполучить хорошую характеристику.

Впрочем, женитьба на Люсе Косыгиной помогла ему с дальнейшей карьерой. Хотя Гвишиани даже после этого старался держаться в тени. Учился в аспирантуре МГИМО у знаменитого профессора Ойзермана, защитил кандидатскую диссертацию «Социология американского менеджмента». Уже собирая материалы для нее, Джермен Михайлович влюбился в штатовский способ управления. Сравнивая «воротил американского бизнеса» с невежественным и замшелыми чиновниками советского госаппарата, Гвишиани приходил в ярость. Ну как же можно с таким пещерным кругозором руководить страной!

И все же до поры до времени он не знал, как привести советскую систему управления в соответствии с западной моделью. Положение изменилось во время командировки в Австрию. Эта страна показалась ему оазисом не только благополучия, но и благоразумия. В отличие от граждан СССР, австрийцы, в большинстве своем, давно уже не грезили своим имперским прошлым, а о периоде вхождения в Третий Рейх и вспоминать не хотели.

Гвишиани поражала размеренность австрийской жизни. Чистенькие улицы. Уютные кафе. Вежливые, улыбчивые официанты. И никаких больше геополитических амбиций. Он считал, что если разделить Советскую империю на множество мелких безобидных государств, то и в каждом из них будет такая же благодать. Очарованный этой витриной западной демократии, Джермен Михайлович угодил в ловушку.

У ловушки были крутые бедра, крепкая грудь, белые, как альпийские вершины, волосы и голубые, как вода в Старом Дунае, глаза. Она подсела к нему в баре отеля и сама предложила подняться к ней в номер. Звали ее Кэтрин и она оказалась ненасытной бестией. «Русского» Кэтрин и называла по-русски «Фитязь ф тигрофой шкуре» и требовала взять ее по-тигриному. Кончилось это зоологическое действо тем, что в номер ворвались фотографы.

Потом «Фитязь в тигрофой шкуре» имел беседу с мистером Кларком, отрекомендовавшимся советником посольства Соединенных Штатов. Тот не стал предъявлять ему фотографий кувырканий с Кэтрин, а сразу сказал, что обратить на него внимание им посоветовал еще Олег Пеньковский, полковник КГБ, в 1963 году обвиненный в шпионаже и расстрелянный по решению Военной Коллегии Верховного Суда СССР.

Упоминание о Пеньковском, который одно время был его подчиненным, ввергло Джермена Михайловича куда в большее уныние, чем перспектива семейного скандала с последующими оргвыводами. Одно дело мечтать о сломе советской системы, другое — арест, закрытые судебные заседания, приговор и внезапный выстрел в затылок в длинном сыром коридоре. Однако, мистер Кларк поспешил успокоить его.

— Нет. Вы неправильно меня поняли, мистер Гвишиани. Нам не нужны от вас сведения о государственных секретах вашей страны. Нам хватает желающих их поставлять. Куда важнее ваша работа, как одного из самых перспективных советских ученых, желающих своей стране только блага. Вскоре вы увидите примеры удивительной прозорливости высшего руководства СССР и вам не потребуется действовать в разрез с вашей совестью, профессор. Продолжайте спокойно работать с вашими американскими и британскими коллегами, мистер Гвишиани, ведь учреждаемый вами в Лаксенбургском замке Международный институт прикладного системного анализа — это серьезный вклад в будущее человечества.

И все. И никакой вербовки. МИПСА был учрежден, а через три года в столице Финляндии Брежнев, вместе с другими лидерами Восточной, Западной Европы и других стран подписали пресловутый «Акт». Гвишиани убедился, что высшее руководство действительно проявило удивительную прозорливость, предсказанную, а вернее всего — организованную мистером Кларком и его коллегами из Лэнгли. Он понял, что начало превращению СССР в «цивилизованное демократическое государство» положено. Надо только еще немного его подтолкнуть по этому пути.

И все-таки, почему Романов привел к нему этого рыжего выскочку?

О как уставился, абрек! Ответ ему подавай. А то зарэжэт! Шутки шутками, но я понимал, что ведь не только Гвишиани, но и Романов ждет от меня ответа. А в самом деле, зачем я сюда собирался?.. Хотел собственными глазами взглянуть на гнездо зла, где готовится развал моей страны. Ладно, пора включить «режим дурака».

— Я хотел посмотреть на институт, где занимаются будущим! — выпалил я.

Закивали. Заулыбались снисходительно. Дескать, молодо, зелено. Что с него возьмешь! Директор института воткнул клавишу селектора и спросил у секретутки:

— Зина, дорогая, кто в нашем кефирном заведении занимается будущим?

— Сегодня по будущему дежурный Фокин, — доложила она.

— Ступайте, молодой человек, к Володе Фокину. Он у нас сегодня дежурный по будущему. Зина вас проводит.

Я поднялся. Ясно, что они хотят тут перетереть без меня, но не цепляться же за кресло и визжать: «Я никуда не пойду». Добравшись до двери и отворив ее, я втиснулся в крохотный предбанник между нею и второй дверью. И прежде, чем оказаться в приемной, успел услышать одно слово, произнесенное в кабинете. Вернее — фамилию: АНДРОПОВ. Ну что ж, этого мне пока достаточно. Значит, всесильный председатель КГБ тоже в курсе моих идей. Тем лучше. Хотя следует помнить, что Брежневский курс на сближение Союза с Западом Юрием Владимировичем активно поддерживался.

Зина снова повела меня по коридорам института, пока не остановилась у двери с надписью «ЛАБОРАТОРИЯ БЕСПЕРСПЕКТИВНЫХ ПРОБЛЕМ». Наверное, в этот момент я должен улыбнуться и восхититься демократичностью директора, допускающего в своем «кефирном» учреждении такую вольность. Типа он может позволить своим сотрудникам заниматься разной чепухой, чтобы раскрепостить их мышление. Вот только я хорошо знаю цену такому раскрепощению.

Сначала возникает мнение, что наука может быть веселой. Потом — что прежние методы научных исследований неэффективны. А оттуда — не далеко до мысли, что и вся советская система неэффективна и ее срочно нужно перекраивать по лекалам «святого истинно демократического Запада». Поэтому я без всякой радости потянул дверь на себя. И первое, что я увидел — это парня, который сидел на столе и смотрел в потолок.

Судя по виду, лет ему было не больше, чем мне теперь. Патлы, очки, бородка, белый халат из-под которого выглядывали штанины явно не югославских джинсов. На ногах кроссовки «Адидас». Не понять — фирменные или пошитые в одном из подпольных цехов. Больше всего он походил на Сашу Привалова из «Понедельника…» Стругацких. И сам наверняка воображал, что работает в аналоге НИИЧАВО.

Я тоже посмотрел вверх и увидел… стул. Обыкновенный канцелярский стул с обитым кожзамом сиденьем. Вот только он свешивался с потолка, слегка покачиваясь в дуновениях сквозняка.

— Как ты думаешь, почему он не падает? — спросил парень.

— Подумаешь, бином Ньютона! — фыркнул я. — Из потолка торчит гибкий стальной тросик, к нему приделана ножка стула. Вот и весь фокус.

— Молодец! — откликнулся очкарик. — А то кого не спросишь — магия, левитация, антигравитация.

Он соскочил со стола, двинулся ко мне, протягивая руку:

— Володя!

— Толик!

Фокин показал на стул.

— Это все наш Джерри придумал.

— Джерри?

— Ну да, Джермен Михайлович… Смотрел американский мультик про мышонка, который мастерски ускользает от кота?..

— Приходилось.

— Ну вот от имени этого мышонка…

— Грузин изучает русский язык и возмущается: «Ничего у этих русских не поймешь. Маленький зверек у них мЫшка. А большой косматый зверь мИшка!»

Володя хохотнул.

— Ребятам расскажу… — и тут же спросил: — Ты наш новый сотрудник?

— Нет, но в перспективе мог бы им стать.

— Тогда ты не туда попал. Здесь лаборатория бесперспективных проблем.

Я осмотрел довольно просторную комнату. Столы, стулья, большая доска, исчерченная формулами, всюду раскиданы такие же исчерканные бумажки. И никого. Я глянул на часы.

— Что-то не видно в этой лаборатории сотрудников. Или — обед?

— Нет. Все разошлись. Ведь — бесперспективно…

Он заржал, а потом спросил:

— Так ты по какому вопросу?

— Ваш Джерри отправил меня к тебе, как к дежурному по будущему.

— А-а, да… Сегодня я отпущен сюда, чтобы подумать…

— Над чем? Над тем, где достать пятерку до получки?

— А ты парень ничего! — хлопнул он меня по плечу. — Давай к нам! Образование позволяет?

— ЛИЭИ окончил.

— Сгодится! Нам как раз нужен аналитик экономической эффективности внедрения новых инженерных решений.

— Ну так как насчет будущего?

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Наша цель — коммунизм.

— Это я уже слышал. А если по-честному, без дураков?

Фокин прищурился.

— А ты, парень, не из этих?

И постучал костяшками согнутых пальцев по столешнице.

— Сегодня в шестнадцать ноль ноль я выступаю на комсомольской конференции с предложением создать при ПТУ и других учебных заведениях ресурсно-производственные центры.

— А-а, так ты Чубайсов!

— Могу и паспорт показать.

— Не надо. Мы же с ребятами сегодня отпросились у начальства, чтобы тебя послушать. А ты, оказывается, у нас.

— Да вот, заглянул…

— А можно я сейчас наших соберу? У нас к тебе куча вопросов!

— Кого это ваших?

Володя смутился.

— Да так… Что-то типа кружка у нас… Нет, ты не подумай, не антисоветчина… Скорее — наоборот.

— Хотите сблизить советскую экономику с западной? — закинул я крючок.

— Что⁈ — неподдельно удивился он. — С западной⁈

Их было шестеро. Четверо парней, включая Володю Фокина, и две девушки. Они с интересом смотрели на рыжего гостя из Ленинграда, о котором в комсомольско-молодежной среде Москвы ходили разные слухи. Что у него в голове? Можно ли ему доверить сокровенные мысли, которые они на своих собраниях, тайком от институтского и партийно-комсомольского начальства, обсуждают уже целый год? Не стукач ли? На стукача нарваться очень не хотелось бы.

— Ну хорошо, — сказал чернявый, похожий на цыгана Витька Васильев, — будут эти твои бурсаки паять кастрюли и мангалы варить, но как им зарплата-то будет начисляться? По документам — они учащиеся, степуху получают по линии какого-нибудь роно, а все остальное — им не положено.

— РПЦ — это отдельное в финансовом смысле подразделение. Ребята будут приниматься туда на работу по временному договору. Следовательно их доход будет легальным.

— Представляю, как встанет на дыбы наша педагогическая общественность, — хмыкнул Соня Петрушко. — Развращающая власть легких денег… Потакание мещанским частнособственническим инстинктам.

— Нифигасе — легких, — проворчал Марат Гафурин. — Я сам бурсу кончал… Помахали бы они напильником на производственном обучении, эти педагоги…

— Ну вот ты скажи, Марат, — обратился к нему ленинградский гость. — Отказался бы ты заработать лишнюю копейку, когда уже что-то научился делать, вместо того, чтобы за зря напильником швыркать?

— Смеешься? — отозвался тот. — Да я месяцами на одних макаронах жил, чтобы на кассетник накопить…

— Ну а чем студенты хуже? — пожал плечами Эрик Гольдштейн. — Конечно, в стройотряде платили неплохо, так стройотряд — летом. Да будь у меня возможность устроиться на подработку в течение года, я разве отказался бы!

— Что вы все о деньгах, ребята, — нахмурилась Маша Стругацкая. — Мы не буржуи какие-нибудь. Да, разумеется, важно, чтобы учащиеся зарабатывали своим трудом, но это нужно лишь для того, чтобы мысли их крутились не вокруг шмоток, а были направлены в будущее…

— Ну это же ты у нас дочь великого советского фантаста, тебе положено говорить о будущем,— захихикал весельчак Фокин.

— А тебе — нет, что ли? — удивилась она. — Кстати, сегодня ты у нас дежурный по будущему…

И смутилась, заметив что Чубайсов пристально на нее смотрит. Мария Аркадьевна Стругацкая, двадцати двух лет, дочь знаменитого советского писателя-фантаста Аркадия Натановича Стругацкого, соавтора своего младшего брата Бориса, еще не подозревала, что через восемь лет станет женой родственника другого великого советского писателя, а именно — Егора Тимуровича Гайдара, став его верной соратницей в деле развала СССР.

Рыжий гость из города на Неве смотрел на нее не потому, что она ему понравилась, как подумала Маша. Он старался погасить огонь ненависти в своих глазах. Узнав, кто эта худая длинноносая девчонка, Чубайсов не очень удивился. Похоже, Гвишиани пригревает у себя отпрысков московской творческой интеллигенции, формирует ту часть пятой колонны, которая в Перестройку будет радостно обгаживать Советский Союз, готовя идеологическую почву к госперевороту 1991 года.

— Ну если у вас нет пока вопросов, на этом пока закончим, — сказал ленинградец. — Мне пора на конференцию, но вечером мы могли бы где-нибудь собраться и поговорить в более неформальной обстановке.

— Можно у нас на даче, в Дунино! — предложила Стругацкая.

— Давайте! — откликнулся Фокин. — Договорюсь с дядей Мишей, шофером нашего институтского «РАФика». Скинемся ему по трояку, плюс — по рублю на бензин. Ну и закупим мяса на шашлык, и прочее.

Чубайсов вынул из кармана бумажник, вынул сотню, протянул ее Володе.

— Моя доля, — сказал он. — Чтобы все было по высшему разряду. Я еще с собой кое-кого захвачу.

— Договорились! — сказал Володя принимая купюру и добавил, обведя строгим взглядом всю компанию: — Явка строго обязательна. Если кто-то потащит с собой друзей и подружек, несет за них всю полноту ответственности, в том числе — и финансовой.

— Я вас провожу, — сказала Маша гостю из Колыбели Революции, когда тот вышел из «Лаборатории бесперспективных проблем».

— Пожалуйста, — кивнул он.

Они пошли по коридору. Чубайсов сказал:

— Книги вашего отца и дяди великолепны. Правда, что-то последнее время не видно новинок, только журнальные публикации.

Дочь старшего Стругацкого нахмурилась.

— Не печатают. Правда, два года назад у вас, в Ленинграде, вышел сборник, но и все… С «Молодой гвардией» давно уже лежит договор на новый сборник, а дело никак не сдвинется с места.

— У нас в конференции участвует Юркин, один из редакторов этого издательства. Поговорю с ним. Может, и удастся сдвинуть…

Маша посмотрела на него с уважением. Этот парень, с виду ее ровесник, чувствует себя так уверенно, словно ключи от всех проблем лежат у него в кармане. Может, и впрямь стоит к нему присмотреться? Конечно, у нее есть Егорушка. Да он внук самого Гайдара, но… Он просто мальчик из хорошей семьи. Тихий, неглупый, с чувством юмора, но и только… Сегодня вечером, в Дунино можно будет… Что именно можно будет сделать сегодня вечером, Мария Стругацкая додумывать не стала, лишь помахала вслед, сбегающему по ступенькам рыжему пареньку.