Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 7

Мы лежали на разложенном новом диване и наслаждались моментом. Послезавтра Таня улетает с родителями на юга, ну а мне предстоит не самое простое лето. Нет, не потому, что я буду тосковать, хотя и это не исключено, все же моментами мои отношения с Таней… Это глоток молодости, которой я, познавший старость, так и не могу надышаться.

И хотелось бы здесь и сейчас отринуть все тревоги, все глобальные мысли, которые не хотят покидать мою голову, наслаждаться общением с красивой молодой женщиной. Завтра? Оно будет только лишь завтра. И тогда придут и тревоги и проблемы, как и их решения. Потому не стоит забывать о завтра, но стоит забываться в прелестях сегодня.

— Я даю тебе свободу! — вдруг неожиданно выпалила Таня.

Я приподнялся на локтях, посмотрел… Если уж быть честным, не сразу в глаза, как будто бы хотел запечатлеть у себя в памяти красивое женское тело. Но и в глаза, чуть позже, я так же посмотрел. В красивые, глубокие голубые глаза.

— А ты разве у меня свободу забирала? — спросил я после долгой паузы.

— Ты волен делать, пока меня не будет, всё что хочешь и с кем хочешь, — продолжала гнуть свою линию Татьяна.

— Ты сама понимаешь, насколько это глупо и по-детски звучит? Но если тебе так легче, если ты отпустишь ситуацию и не будешь переживать, как я маюсь без тебя, как тоскую, то так и быть… Спасибо за свободу! — согласился я.

Как и предполагалось, полились женские слёзы, сквозь них проступала истерика. Я понимаю, что Таня ожидала иной реакции. Она хотела, чтобы я сейчас клятвенно ей пообещал, что не буду ни с кем никогда, что люблю только её и что сяду на краешек нового дивана и буду днями и ночами только и думать, что о ней. А еще, что письма писать буду. Такие тоскливые, мол, я твой навеки… Тьфу!

Ну я же знал, что так не будет. Я же знал, я говорил, что наши отношения не должны превращаться в подростковую любовь, которая должна ломать любые планы, порой даже рушить жизни. В мире хватает забот, и кроме любви. Нет, я все еще верю в то, что где-то есть такие сильные чувства, что они, как тот организм из космоса в низкопробных фильмах из будущего, поглощают человека и паразитируют. Но я не встретил еще подобное.

— Всё, я ухожу! — сказала Таня, резко поднявшись с дивана.

— Ну и куда я тебе такую красивую отпущу? Иди ко мне! — сказал я и притянул девушку к себе.

Я стал её целовать, был настойчив. А она, сперва лишь опустив руки и предоставляя своё тело, делала вид, что-то, что происходит, её абсолютно не касается. Но это до поры до времени. Таня была страстной женщиной, у неё не получалось безразлично переносить все эти прелести плотской любви, которые мы с ней познаём.

— Ты моё проклятие! Я хочу тебя забыть. Ты моя слабость. Я не могу ни есть, ни пить, не думая о тебе! — со слезами на глазах сказала Таня, когда очередной акт любви состоялся.

Я не мог ей тем же ответить, лишь только обнял и стал целовать шею. Наверное, какой-нибудь прыщавый подросток, желая получить доступ к телу и в следующий раз, прямо сейчас, захлёб говорил бы о своей вечной любви, только бы повторить ещё раз то, что только что произошло. Но мне это не нужно.

Уже под утро, наконец, угомонились, и Таня уснула, мило посапывая мне в плечо.

Я же ещё некоторое время уснуть не мог. Меня не оставлял в покое тот момент, что Комитет следил за нашим собранием. Они же привлекли силы, сорвали людей. Ради чего? Нужна причина, серьезная. Но тогда и последствия нашего собрания обязаны последовать. Где они? Порой незнание причин является намного большим эмоциональным стрессом, чем когда эти причины известны, пусть они и не в пользу.

Почему на меня не выходят чекисты? Ведь явно они слышали то, о чём был разговор в актовом зале общежития. Прошло уже несколько дней, а КГБ даже не наведалась в училище, чтобы хотя бы поставить на вид директору ПТУ, что, на его территории происходят какие-то непонятные собрания.

И мне не нравится, что в этой игре я пока ещё не игрок, а лишь фигура, пусть и это уже некоторый успех. Понятно, чтобы сесть за шахматный стол, необходимо быть намного большим, чем я сейчас являюсь. Но тогда, раз я не играю, то хотелось бы быть хотя бы серьёзной фигурой, но никак не пешкой.

А утром мы расстались. Таня не преминула это обозначить, ещё раз сказав, что она меня отпускает на все четыре стороны. Я промолчал. Если есть у нас действительное чувство друг к другу, то те два месяца, когда мы точно не будем видеться, — это весьма незначительное испытание для настоящей любви. Но что-то я сомневаюсь. И, если есть хоть грамм сомнений, то это не любовь. У сильного чувства сомнений не бывает. Наверное, так как я пока только теоретик в этих делах. Просто хочется порой поверить в светлое, яркое, истинное.

А пока меня ждут будни. И на конец недели я направился знакомится с еще одним важным для моего развития персонажем, с главой районного Комитета по образованию. Этот социальный институт немало решает, как развивать местное образование. С ними нужно дружить, чтобы улучшать материально-техническую базу.

— Здравствуйте, Любовь Михайловна, — поздоровался я с главой комитета по образованию нашего района.

— И вам здравствуйте. Какой у вас вопрос? — не отрываясь от чтения какой-то бумажки, спросила у меня начальница.

— Я из ПТУ 144, — сказал я, но пока не стал продолжать.

Реакция дамочки была мгновенной. Она отбросила бумагу, уставилась на меня изучающим взглядом поверх своих огроменных очков, поправила белую блузку.

— Теперь узнала… Это же о вас написали!

Я с улыбкой кивнул, залез в сумку и выудил оттуда коробку грильяжа. Ну куда же без умасливания начальства. Теперь, если и откажет в просьбе, то точно по веским причинам.

— Ну же… Не стоило! — сказала Любовь Михайловна Булавко и спрятала конфеты в стол.

А я-то грешным делом подумал, что вместе чаю попьём.

— Ну же… Э… Чубайсов? Так ведь? Но вот имени не знаю, — глава Комитета по образованию стала сама любезность.

— Анатолий Аркадьевич Чубайсов, — представился я, одновременно преподнося свои записи чиновнице.

— Что это? Новая инициатива? Должна сказать, что по прежним инициативам у меня только благодарность. Вот… Премию думаем вам выписать. Рублей тридцать… Да. Не меньше! — говорила чиновница так, будто предполагала выплату премиальных в тысячу рублей.

— За то спасибо, но я хотел бы предложить ещё кое-что. Если такое удастся, то всем будет хорошо, — сказал я и более настойчиво протянул Любови Михайловне свои бумаги.

Тучная женщина поправила чуть сползшие очки и принялась читать. Ну а я наблюдал за реакцией дамочки. Вот… дошла до сути, скривилась, подняла голову, хмыкнула и дальше принялась читать. Настроение у нее поменялось, но, видимо, начальницу похвалили-таки, что она… И не важно, что она ничего и не сделала, важно, что в газете написали только хорошее и хвалебное, а она начальница.

На мой взгляд, я не предлагал крамолу в тех бумагах. Но именно так и могло показаться. Я предлагал сделать кустарный промысел в училище и зарабатывать деньги. Причём большая часть этих денег оставалась бы в системе образования, на наши же нужды. Ну и часть передавалась учащимся, которые и выполняли бы работу.

— Это же… Цеховики так поступают. Я буду вынуждена обратиться…

— Не торопитесь с выводами, Любовь Михайловна, подумайте: это привлечёт огромное количество абитуриентов. Ещё конкурс в следующем году устраивать будем. А ещё… — я искренне сменил своё выражение лица на грустное. — Для многих это шанс получить деньги. Не грабежом, а правильно, за труд, как и положено советскому человеку. Вот я и пришел к вам, как старшему и мудрому товарищу, чтобы прояснить ситуацию. Ведь ранее я изучил законодательство по этому вопросу. И тут, в бумагах, все по пунктам изложено, как не нарушать закон.

Я вдоль и поперёк изучил так называемое постановление Совета Министров «о кустарях». Был сильно разочарован тем, что в первых же строчках, где прописывался запрет на виды занятий, возбранялось что-либо производить из продуктов питания. Из своих можно — то, что выращено на приусадебном участке, а вот то, что подарят, и уж не дай бог, из того, что будет куплено в магазине, производить полуфабрикаты или готовую продукцию нельзя. А были мысли о курах гриль в столовке. Наивно, но если бы это было разрешено, я уверен, отбоя от покупателя не было. Запрет.

Я понимаю, что страна берёт под полный контроль любые продукты питания. В сложившихся обстоятельствах дефицита, наверное, это даже и разумно. Но вместе с тем, чтобы открыть при столовой училище кулинарии, нужно жить уже в другой стране. А я хочу жить в своей стране.

Я лишь хотел, чтобы в рамках политики хозрасчёта, которая до конца так и не свернута, училище имело свои деньги. Это позволило бы поставить ПТУ на абсолютно новую материально-техническую базу. Ну куда это годится, что я уже трачу имеющиеся средства на училище!

Но более всего я пёкся о детях, которые там учатся. Большинство из них — из крайне неблагополучных семей. Наши учащиеся не знают, что такое деньги от нерадивых родителей. Стипендия в тридцать три рубля не позволяет прожить даже учащимся. Ну если только на хлебе и молоке.

— И вы утверждаете, что в законе о кустарном производстве нет статьи, где бы воспрещалась та деятельность, которую вы хотели бы развить? — с интересом спросила чиновница.

— Кроме одного ограничения, всё остальное можно законно обходить. Нельзя лишь, чтобы кустарь работал в помещении с другим кустарём. Ну, это можно также обойти, — сказал я, уже немного сомневаясь в своих выводах. — Эксплуатации иных не будет.

На производственной базе ПТУ можно было бы вполне себе создавать некоторые вещи, которые, несомненно, пользовались бы спросом.

Например, я ничего не вижу сложного в том, чтобы сварить электрошашлычницу. Электрообогревательных приборов в продаже хватает, даже в общежитии таких пять штук, но все поломанные. Так что можно сделать и электрошашлычницу, и электрогриль даже из поломанных вещей.

Можно попробовать и добавлять в утюги парогенераторы. Можно вытачивать гантели, создавать целые спортивные уголки. Причём, насколько я знал, в общежитии больше половины спортивных снарядов в комнате, которая называется «атлетической», сделаны в самом же училище. Вполне себе можно делать и даже кровати — не из дерева, а из металла. Мангалы, каптильни, печки-буржуйки для дачников. У нас готовят сварщиков.

Как много разных труб, уголков, обрезанных листов металла просто валяется и ржавеет по всем закоулкам производственных мастерских, на территории, в гаражах, и даже учебного корпуса. Может, не всё из мной перечисленного, но что-то можно делать, продавать готовые изделия, деньги даже для того, чтобы вывести детей на экскурсию. При этом, ведь уже знаю, что в училище среди своих торгуют. При том, что и у чиновников Комитета по образованию хватает изделий из нашего ПТУ. И все мимо кассы, мимо бюджета.

Всё это, ну или почти все, не упрекая, что и ей что-то продавали, или дарили, я и объяснял Любови Михайловне, на что она кивала головой. Но вот только я замолкал, ожидая ответной реакции, как женщина резко начинала уже мотать головой в разные стороны в жесте отрицания.

— Любовь Михайловна, вы же видите, какие перспективы вырисовываются, если организовать такое производство? Преступления или правонарушения сойдут на нет. ПТУ перестанут называть бурсой или, простите, «лохней», — продолжал я убеждать чиновницу.

Она тоже растерялась. С одной стороны, я тот, который, как минимум, не гоним, не презираем обществом, напротив, обо мне уже пишут, как о перспективным. Не удивлюсь, что обо мне уже в комитете образования что-то да говорили. Так что она меня прямо здесь и сейчас не отшила, не прогнала с проклятиями.

— Ну хотите, я отправлюсь к самому Романову, спрошу у него. Знаю, что он мной интересовался, примет, я настырный. Не думаете же вы, что в газете будут писать о каждом? — пришлось даже блефовать.

Может быть, я каких-то законов и не знаю, но в том, что я говорю, нет противоречий. Вопрос только стоит в правильной организации дела. Но это уже вопрос вторичный, вполне оперативно решаемый. Решить бы проблему стратегически. Нужно решение наверху. Пусть проконсультируются с юристами, может я чего-то и не усмотрел.

— Не нужно отвлекать Первого секретаря обкома партии такими мелочами. Я передам по инстанции ваше предложение. Но не рассчитывайте, что оно будет принято, — Любовь Михайловна посмотрела на меня легко читаемым взглядом.

Она уже хотела бы, чтобы я покинул её кабинет. Многим начальникам не нравится, когда их отвлекают от важных дел: будь то игра в шахматы на рабочем месте или же чаепитие с вкусными и дефицитными конфетами.

— Любовь Михайловна, я лишь прошу того, чтобы все мои бумаги были прочтены, взвешены и рассмотрены, а не выкинуты сразу же в урну, — всё-таки произнёс я, не спеша покидая кабинет. — Я ведь упертый, но с понятием. А еще и умею благодарить. Если будет аргументированный отказ — я приму его как должное, не пойду к Романову.

Я покинул помещение, гордо и спешно направился прочь. У меня и так через сорок минут уже начинается тренировка со Степаном, а также с пятью парнями из общежития и училища. Нужно еще форму из общежития забрать.

Я придумал, как можно выкрутиться из ситуации, когда у меня или у Степана не будет времени на то, чтобы заниматься с ребятами спортом. Принцип Ланкастерской школы подходил тут идеально. Это когда сами ученики, старшие, обучают младших учеников.

Вот я и хотел подготовить пяток «сенсэев», чтобы они впоследствии могли иногда заниматься и без нас со Степаном. Словил себя на мысли, что таким же образом я бы мог и организовывать организованную преступную группировку под конец восьмидесятых годов, чтобы прославлять в негативном свете бандитский Петербург. Ребят уже сейчас готовить, чтобы вырастить из них бойцов к концу восьмидесятых.

— Ты уже без своей девушки и шага не ступишь, — подначивал я друга, когда пришел в спортивный зал. — Настёна, рад тебя видеть. Хорошеешь с каждым днём. Смотри, Татьяна укатила на юга, причём дала мне перед этим отставку. Так что я сейчас в активном поиске и мужчина хоть куда.

— И я тебе, мужчина, настучу хоть куда хочешь. Хочешь — по морде твоей наглой. А хочешь — и по тому месту, которое более всего будет тосковать по Тане, — сказал Степан.

Я даже удивлённо на него посмотрел. Меняется Степан Сергеевич.

— Настя, а ты на него сильно влияешь. Уже шутить начал, — обратился я к комсомолке.

Зал мы оборудовали так, что он стал даже где-то похож на профессиональный. Деньги, отобранные у фарцовщика Ильи, уже работают на благое дело. Всеми покупками занимался Степан, и он к этому делу подошёл с умом и даже фантазией.

Были у нас три больших подвесные груши, две малые груши, вдоволь скакалок, сразу десять пар перчаток. Купили даже канаты, чтобы можно было быстро сделать ринг.

И после таких покупок Степан даже и слова мне не сказал о краже, больше не упрекал теми деньгами, что забрали из квартиры Ильи. Всё же даже где-то было и обидно, что он посчитал, что эти деньги я собирался полностью прикарманить себе, наверное, на красивую жизнь. Хотя, поход в ресторан «Астория» я бы повторил. Кормят там как-то необычайно, учитывая советские реалии.

— Толя! Анатолий… э… — услышал я знакомый голос у входных дверей в спортивный зал.

Там стоял Матвей и пытался подобрать слова — как именно ко мне обратиться. Наверняка не знал отчество, но понимал, что здесь меня не стоит называть Тольчиком или ещё кем-то.

Да, я его ещё приглашал тогда, когда мы были на даче у Эдуарда Мальцева. Матвеев, парень вроде бы и неплохой, неуклюжий только — так это можно всегда подправить тренировками. А уж чего-чего, а силы ему не занимать. Да и мозги парню нужно вправить. А спорт — одно из самых эффективных средств, чтобы не было времени на всякие глупости и дурные мысли. Ну а если они вдруг даже появляются такие и после тренировки — значит, тренировка была слабая.

Поработали мы знатно. Степан старался в этот раз, так что мне пришлось и отхватить. Не сказать, что я проиграл ему в сухую, что не может не радовать, но всё же пока до уровня Стёпы мне нужно дорасти. Я уверен, что те приёмы, уловки, захваты и всё прочее, что является составной частью военно-прикладного рукопашного боя, я ещё смогу реализовывать, но позже, когда ко мне вернётся и гибкость, и сила, да и скорость принятия решений.

— Всё, Толя, встретимся завтра на работе, — деловитым тоном, явно несколько рисуясь перед своей женщиной, сказал Степан и по-хозяйски схватив руку Насти, пошёл вместе с ней на выход.

— Она просила узнать о тебе. Чем живёшь, что делаешь… — неожиданно для меня, когда я уже закидывал сумку на плечо, чтобы уходить из зала, сказал Матвеев.

— Ты говоришь сейчас о Лиде? — задал я не совсем умный вопрос.

О ком ещё может со мной разговаривать Матвей, как не об этой занозе. Впрочем, я вспоминаю то наше с ней близкое общение на берегу Финского залива даже с некоторым трепетом. Было как-то… эмоционально. Однако, новые отношения прямо сейчас мне не хотелось. Тем более что и со старыми своими отношениями я так до конца не разобрался, а просто решил пустить всё на самотёк, чтобы не отвлекаться, а решать насущные свои вопросы.