Рыжий: спасти СССР – 2

Глава 10

— Поселимся в один номер? — шепнула мне на ухо Маргарита.

Я проигнорировал провокационный вопрос. Девушка она весьма интересная, может быть, даже и природа меня подтолкнёт к небольшой интрижке, но не более того. Да и она сама не захочет со мной иметь ничего общего, если только тот доклад, который я всё-таки хочу произнести на всю страну, вызовет шквал негативных последствий. Это сейчас я тут, ее ухажор Трошкин в Ленинграде. Так что победил я. А завтра? Нет.

Расселили нас в не самую шикарную гостиницу, тем более что самая шикарная горела чуть меньше полгода назад. Это я про гостиницу «Россия». Но главные условия, которые были для меня важными — туалет в номере, как и душ, кровать, стол со стульями — были соблюдены.

Заходя в номер я чуть не упал. Прямо в дверях стоял большой чемодан. Хозяин чемодана спал на кровати у дверей. Советский сервис… Как же можно было меня поселить в номер для двоих, но где я был бы один. И предлагал же доплатить. Нет, нельзя. Гостиницы перегружены. Но такая ситуация вызвала улыбку. Что ж… Познакомимся с соседом, поговорим. Только бы он не оказался из тех, кто из номера не выходит, у которого все с собой. Судя по всему, по тому амбре, что я ощущал от спящего, он приехал веселиться.

Я же не стремился к тому, чтобы сейчас пребывать в радостном расположении духа, посещать различные экскурсии, которые запланированы на ближайшие два дня, пока не начнётся конференция. Я хотел спокойно поработать. Впереди — трудное решение, возможно с серьёзными последствиями.

Делегация от Ленинграда была не самой многочисленной, но выглядела вполне убедительно. На всех лицах — печать отобранности, хотя многим хотелось верить, что это именно они сами сделали себя, а не кто-то выбрал. Поездка воспринималась молодыми людьми, как признание. Да, большинство парней и девушек, выдвинули по партийной линии, часть — по производственной, кто-то — по научной. Но все знали: случайных на таких мероприятиях не бывает. Или почти не бывает.

Я тоже это понимал. Меня выдвинули быстро. Уж слишком часто моё имя стало мелькать. И в докладах, и в заметках, и в разговорах на комсомольских собраниях. Я был не то чтобы выскочкой, но, как выражался мой отец, «показной малый». Так что и Марго, и остальные — всё было частью игры. Серьёзной игры, ставки в которой — будущее. Или его отсутствие.

— Сколько у нас времени до первого заседания? — спросил я у сопровождающей.

Это была все та же мелкая девчонка с огромными очками и с предельно серьезным видом на почти что детском лице.

— Два дня, — ответила она. — Можете использовать это время по своему усмотрению. Главное — быть готовыми к началу в понедельник. Завтра установочная сессия, определится программа конференции. Потом день подготовки…

Два дня. Два дня на то, чтобы ещё раз всё обдумать. Я достал свою тетрадь. Там были тезисы. Не написанные под диктовку. Свои. Грубые, резкие, местами слабо проработанные — но мои. Я знал: это не понравится. Это вызовет раздражение. Может, даже приведёт к последствиям. Но иного пути не было. Всё равно — позже или раньше — мне бы пришлось сказать то, что думаю.

Я прошёлся по номеру. Он был чистым. Простой, но чистый. Мой сосед в какой-то момент проснулся, буркнул, что он Илья Никитич, и убежал по своим делам. Даже с участником конференции не поселили. Илья был мужиком чуть за сорок и каким-то то ли рабочим, то ли управленцем с завода… То ли с Челябянска, то ли еще откуда. Вот так мы с ним и поговорили…

Я включил настольную лампу, расстелил тетрадь и снова перечитал свои заметки:

«Молодёжь не может быть только потребителем. Комсомол должен быть школой ответственности, а не системой продвижения по службе. Мы стали бояться собственных слов. Мы боимся выделяться. Мы превратились в организацию по выдаче направлений, а не в силу, способную менять страну…»

И это было только начало моего доклада. Тут же как: или пан или пропал. Я обязан озвучить проблемы, а после, ну пусть заклеймят. Экономический кружок у меня не отожмут, тут я могу действовать. Но и оставаться честным, заметным.

«… Экономическая, правильная, по ленинским заветам, активность молодого поколения… Госплан должен учитывать инициативу молодых заработать. Дать государству налоги, улучшить материально-техническую базу ПТУ и ВУЗов… »

Я закрыл тетрадь. Не от страха — от напряжения. То, что я собирался сказать, выходило за рамки дозволенного. Но иначе нельзя было. Всё шло к застою. Всё стояло.

На следующее утро я встал рано. В гостинице было тихо. Я выпил крепкого чаю, снова прошёлся по тезисам. Мой сосед вновь спал и вновь открытая форточка не справлялась с исправлением тяжелого спертого, сивушного воздуха. Что ж… отдыхает мужик.

В полдень я вышел из гостиницы. Солнце било в глаза. На улице стояли автобусы. На них уже собирались делегации. Я увидел Марго — она махала рукой.

— Идёшь? — спросила она.

— Иду, — кивнул я.

Впереди — Кремль. Конференция.

— Я тебе вообще не нравлюсь? — присев рядом со мной в автобусе, допытывалась от меня Маргорита.

— Рит… Не нужно. Трушкин не одобрит.

— Боишься его? — с вызовом прошептала мне на ухо девушка.

— Нет… Но ты с ним… Закрыли тему, — сказал я и демонстративно стал смотреть в окно, словно сквозь девушку.

Это было трудно. Несмотря на почти что деловой стиль одежды, блузка немного просвечивала и фантазия могла нарисовать такую картину, что только об этом и думать. Так что лучше и не замечать.

Установочная сессия прошла быстро. Нас собрали в зале и прочитали все те доклады, которые приняты для озвучивания, те вопросы, которые могут быть рассмотрены. Все…

Ленинграду слова не давали. Я посылал заявку и для своего выступления. Рассчитывал на то, что всё-таки конференция не будет столь формальной, и тут, кроме запланированных и тщательно изученных докладов, можно будет что-то сказать и другое.

Тщетно. Некий товарищ Крайнов, лично разыскав меня в гостинице, сообщил:

— Очень интересный доклад у вас, товарищ Чубайсов. Есть возможность его озвучить как-нибудь в следующий раз.

И такой улыбается. Понимает же, что издевается, наслаждался.

Я не сдержался и тоже усмехнулся, так, уничижительно, свысока посматривая на товарища Крайнова. Ведь он, гад такой, даже не удосужился почитать, о чем именно я хочу рассказывать с трибуны на весь Советский Союз. Изучи он подробным образом мой доклад — вопросов бы возникло крайне много. А улыбка была бы кривой.

— Тогда я вынужден добиваться встречи с Первым секретарём Всесоюзной организации, — строго и решительно ответил я тогда Крайнову.

И вот сижу в приёмной Первого секретаря Комсомола уже как битый час, пытаясь прорваться к новоиспечённому главе. Уже, посматривая на полноватую секретаршу, рассматривал варианты, как взять ее на болевой прием и проникнуть-таки в заветный кабинет.

Борис Николаевич Пастухов, назначенный только чуть больше месяца назад главным комсомольцем на пятом десятке своих прожитых лет, был для меня фигурой, скорее, негативной. Это если давать оценку партийному функционеру и дипломату с тех соображений, которые имелись у человека будущего.

Это он позволил Комсомолу превратиться в экономический финансовый концерн. Это он был заместителем министра иностранных дел Козырева, который сдавал все позиции бывшего Советского Союза ни за грош. Может быть, только отстаивал позицию за жизнь в Майами после окончания дипломатической карьеры.

Так что мне не было за что уважать и чтить Пастухова. Но я надеялся на то, что у него, как и у многих комсомольских функционеров, включая и молодёжь, пока ещё не сложилось того преступного сознания, которое влекло за собой развал Великой страны. В любом случае, мне нужно было с ним поговорить.

Ещё я рассчитывал на то, что Пастухов будет одним из тех, кто радеет за реформы в экономике. Он сумел в иной истории вовремя построиться под конъюнктуру и начать зарабатывать через Комсомол такие деньги… Впрочем, я не знаю, насколько большие деньги. Знаю лишь то, что в моих разработках в будущем Пастухов был. Однако он умер раньше, чем я подобрался к самым преступным действиям постсоветских элит.

— Борис Николаевич занят… — уже в пятый раз услышал я одну и ту же фразу от секретарши.

Правую руку ей сломать, или… Женщин не бью, но ведь провоцирует. Два часа прошло, как я сижу под дверью?

Но я был настойчив. Если надо — просижу здесь, под его кабинетом, до того момента, когда сам Пастухов выйдет — то ли проветриться, то ли после рабочего дня. Жаль, но, скорее всего, туалет у Первого секретаря Всесоюзной организации должен быть где-то рядом с кабинетом, чтобы он не выходил из убежища.

— Мария Григорьевна, что у нас ещё на сегодня? — услышал я, когда главный комсомолец страны обратился к своей секретарше по селектору.

— Есть один настойчивый комсомолец, Борис Николаевич… Всё никак не уймётся. Сидит и мозолит мне глаза, — пожаловалась секретарша на меня.

Наступила некоторая пауза, Пастухов тяжело дышал, но через секунд тридцать Его Величество всё-таки согласилось дать мне аудиенцию.

— Пусть войдёт. У меня пять минут, — с раздражённостью на выдохе сказал Пастухов.

— Анатолий Аркадьевич Чубайсов, делегат от Ленинграда. Я хотел бы выступить с докладом, но его завернули. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие? — решительно войдя в кабинет начальника, я не суетился и, может, даже где-то был вызывающим.

— Молодым везде у нас дорога… — пробормотал Пастухов, сперва даже не взглянув на меня.

— Дай мне зеленый свет, чтобы я смог проехать по этой дороге! — принял я образность выражений Пастухова.

И всё же он поднял взгляд на меня. Оценил.

Я был в строгом костюме, не купленном в «Большевичке», а пошитом на заказ. Для разбирающихся людей моя одежда должна была выглядеть умеренной. Одновременно она показывала, что я имею выходы — если не к блату, то на хорошее ателье.

— И что же вы такого хотели донести до Комсомола? — оценив мой внешний вид, возможно, предполагая, что я чей-то ставленник, спросил Пастухов.

И на это тоже был расчёт: что он, как новый человек в Комсомоле, не будет ломать дров, но и прекрасно понимает, что многие в этой организации, особенно те, кто приехал на конференцию, — чьи-нибудь да ставленники. Всё-таки Комсомол — это кузница партийных кадров. И многие функционеры продвигают своих клиентов, чтобы те в будущем стали опорой для дряхлеющего партийного поколения.

— Главным образом я хотел бы указать на то, что нынешняя молодёжь, экономическая активность нового поколения, должна учитываться в Госплане и заниматься производством. Я работаю в ПТУ, в котором рассчитываю открыть экспериментальную базу. Мы можем производить некоторые товары народного потребления, при этом усиливать материально-техническое обеспечение нашего учебного заведения, а также поддерживать материальное положение учащихся. Это и борьба с преступностью, это же и повышение престижа профессионально-технического образования. Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев указывал на то, что системе профтехобразования уделяется недостаточно внимания… — говорил я, словно по писаному.

Могло показаться, что я радею лишь за свое ПТУ. Нет, я хотел бы перехватить инициативу в создании форм кооперации. Сделать это тогда, как еще есть воля и сила у государства не допустить произвола. Да, нужна кооперация, но нужны не кооперативы варианта конца развала Советского Союза, а артели.

— Ну, будет вам! Вы ещё указываете мне на то, что говорил Генеральный секретарь! — перебил меня Пастухов. — Покиньте мой кабинет! Если что нужно — с вами свяжутся, товарищ Чубайсов.

Стиснув пальцы в кулак, я всё-таки вышел из кабинета. В моей голове возникали мысли о том, что, может быть, стоит перейти на более жёсткие варианты изменения истории. Не хотел я становиться своего рода народовольцем, который будет бросать бомбы под ноги чиновникам, но инициативу режут на корню. Того и гляди, а психану и зачищу ряд товарищей.

Поспешив в свою гостиницу, я было дело автоматически чуть не направился в номер, где проживала Маргарита. Однако вовремя себя остановил, когда уже рука оказалась на ручке двери. Не нужно. Причём не нужно и плодить проблемы близостью с Марго, а ещё не следует поддаваться порывам и эмоциям.

Мой сосед по номеру валялся в кровати в одежде, наверное, ориентируясь на принцип «не дома, так можно». Настроения разговаривать не было. А вот подготовится к новой встрече, обязательно. Я собирался сам навестить одну из главных врагов Советского Союза. Уже завтра, после заседания очередной сессии конференции и заслушивания отчета по работе Комсомола, я собираюсь навестить Всесоюзного НИИ системного анализа.

Слежку я заметил. И что с этим делать, до конца и не понял. Идти против всей системы я не могу. Контора (ведь она следит, наверное), может даже зачистить меня, если только сочтет нужным. Поэтому нужно показывать себя и уходить под тот зонтик, что и был у экономического кружка в Ленинграде. Ведь в иной реальности Чубайсова не трогали, как и остальных.

Не собираюсь выжидать момента, когда меня схватят, или когда найдутся те, кто начнет меня выдавливать. Джермен Гвишиани — он и есть серый кардинал всех тех событий, которые уже скоро начнут влиять на положение в Советском Союзе. Я хочу видеть этого… С позволения сказать, человека. Есть что ему предложить.

И, нет, не буду вести с такими, как Гвишиани. Я собираюсь решать свои вопросы под их прикрытием. А уже потом… Потом я зубы покажу…

Уже вечером я сидел у окна своей гостиницы и смотрел на вечернюю Москву. Не зажигал свет. Не потому что боялся разбудить похрапывающего соседа. Просто в темноте легче думалось.

Сначала была злость. Потом усталость. Теперь — холодный расчёт. Тот самый, что помогал мне выживать в иной истории, в иных кругах и при иных полномочиях. Правильно ли я делаю, что: даже я могу качнуть дверцу системы, если знаю, в каком месте у неё петля разболталась.

Товарищ Петр Иванович Краснов определил двух человек для того, чтобы за Чубайсовым присматривали. Первоначально Краснов думал, что следует полноценно следить за комсомольцем, к которому проявляется особый интерес Романов.

К удивлению Краснова, Чубайсов вёл себя крайне осторожно, словно бы опытный чекист. Когда второй раз он «срисовал» за собой слежку, Краснов приказал изменить степень контроля. Так что в случаях, когда было понятно, что Чубайсов идёт или в магазин, или просто прогуливается по Москве — слежка прекращалась.

Однако, когда Анатолий Аркадьевич отправился в исполнительный комитет Комсомола, его люди смогли узнать прелюбопытные сведения: за Чубайсовым следили не только люди Краснова. И это был Комитет. Так что Петр Краснов и вовсе приказал слежку убрать — не ему тягаться с КГБ, особенно в Москве. Да и в Ленинграде… Краснов так… на подхвате у Романова, исполняет редко, но порой деликатные просьбы хозяина Ленинграда.

— С чем ты решил меня обрадовать? — с нескрываемым неудовольствием спросил Григорий Васильевич Романов, когда Краснов пришёл к нему на доклад.

— Вы сами поставили мне задачу контролировать действия и поступки товарища Чубайсова. По этому поводу я к вам и прибыл, — сказал Краснов.

Григорий Васильевич не сразу вспомнил, кто такой Чубайсов, и с какой стати одного из своих вернейших помощников он направил следить за этим человеком. Но понимание пришло. Романов решил все же послушать Петра Ивановича.

— Давай кратко и быстро. Через два часа заседание ЦК, мне нужно ещё некоторые вопросы проработать, — потребовал Романов, вновь опустив взгляд на разложенные бумаги.

Краснов не спешил говорить. У него всё-таки были сомнения, что та квартира, которую по приезду в столицу чаще всего занимал Романов, не прослушивается. Одно дело — упомянуть о комсомольце, который из Ленинграда прибыл на конференцию. Это вполне нормально, что Первый секретарь Ленинградского обкома будет интересоваться своей молодёжью. Иное дело — рассказать, чего именно добивается Чубайсов. Как и определить особый интерес Романова к тому, за которым следит КГБ.

Поняв причину неразговорчивости своего человека, Романов вышел в коридор. Элитный многоквартирный дом имел на этажах даже не коридоры, а целые холлы с коврами, цветами в горшках, диваном, двумя креслами и столиком. Тут же можно покурить, лежали свежие газеты, приносимые консьержем.

— Говори! — потребовал Романов, когда они оказались у окна в вестибюле этажа.

— За ним следит Комитет, — Краснов начал говорить, по его мнению, с самого важное.

— Вот как! — удивился Романов. — Уверен? Зачем чекистам простой молодой человек? Или не простой?

В голове Первого секретаря Ленинградского обкома сразу всплыли все события в Ленинграде, которые предшествовали его приезду в Москву. Что этот самый Чубайсов каким-то образом стал интересен КГБ, а также имеет причастность к экономическому кружку.

— Что ещё? — спросил Романов, помечая для себя, что должен обязательно поговорить с Юрой Андроповым.

— Он просится на трибуну конференции, но его не пускают, — сообщил Краснов.

— Тема доклада? — спросил Романов.

— Доподлинно неизвестно, — слукавил Краснов.

Ему и вовсе было неизвестно, о чем именно хотел Анатолий Чубайсов говорить на всю страну. Но Краснов знал, что Чубайсов лично добился встречи с Пастуховым, и что эта встреча, скорее всего, закончилась ничем.

— Он был у Пастухова, но Пастухов его не выслушал, — потупив глаза, понимая, что до конца не отработал, сказал Краснов.

Романов молчал. Губы его были сжаты, пальцы подрагивали — не от волнения, от раздражения. Он не любил, когда в делах, которые могли показаться второстепенными, вдруг начинал проявляться чей-то незаметный, но упорный след. Особенно если этот след вёл к людям, которые, судя по всему, начинают действовать.

Юрий Владимирович Андропов, судя по всему, не угодливый Юра, а игрок, который всеми силами хочет оставаться чуть в стороне, быть в приятельских отношениях со всеми, но… Что-то Юра интригует. И этот сервиз из Эрмитажа… Не отсюда ли уши растут?

— Продолжайте наблюдение. Только без фанатизма, — наконец сказал Григорий Васильевич. — В Москву приехал — пусть думает, что свободен. Но если полезет не туда — знать хочу первым. Поняли?

— Так точно, — ответил Петр Иванович Краснов.

Романов развернулся и пошёл обратно в квартиру, не глядя на офицера. Ему нужно было подумать. Не о Чубайсове. О нём он уже подумал. А о том, кто поставил его. Если этот юноша оказался под колпаком у Комитета, значит, есть куда более серьёзная линия. И, возможно, связана она вовсе не с Комсомолом. А с тем, что в Москве называют «вариантами на после Брежнева».

Он не верил в совпадения. И уж тем более — в случайных делегатов от Ленинграда.