Фаворит-9: Русский диктат

Глава 8

Победителю не задают вопросов. Побежденный отвечает на все

И. Гамильтон

Очаков.

30 марта 1736 года.

Потери определили… С сожалению, триста семнадцать человек мы потеряли безвозвратными. Это цифры на второй день после сражения, когда многие еще умирают в лазаретах. Есть раненные, почти что полтысячи человек. Ранения учитывались только те, которые не позволяют встать в строй. А подбитых глаз, вывихов, ушибов… Эти «подарки» каждый второй получил.

Трофеи пересчитали. И пока готовилась новая операция, я решил немного позабавится, поговорить с некоторыми племенными. И не только забавы ради, а чтобы решить некоторые попутные вопросы.

Так что, проинспектировав подготовку галер к походу, я отправился в тюрьму. Была такая в Очакове, как же без нее. Хотя большинство пленных содержались в наспех построенном лагере, словно бы в загоне. Но лучших условий предоставить пока было нельзя. Сами не намного лучше живем в палатках. Уже началась сортировка куда кого отправить. Но… мы своих пленных кормим и даже предоставили какие-то тряпки, чтобы ночью могли кутаться.

Но были некоторые личности, с кем нужно было поговорить и которых необходимо содержать отдельно.

— Итак, месье Кастеллан, вам не повезло остаться в живых, — усмехнулся я, начиная разговор на французском языке.

Как раз было бы неплохо попрактиковаться.

Всем своим видом я показывал, что не испытываю никакого пиетета перед французом. Напротив, пытался сыграть такую эмоцию, как должен проявлять себя матёрый хищник, когда просто издевается над уже пойманной живой добычей. По недоразумению пока ещё живой.

— Вы же не собираетесь меня убивать? Поверьте, месье Норов, всё я прекрасно понимаю. Осознаю всю сложность ситуации и своё нахождение тут считаю несколько ошибочным. Но убеждён, что это недоразумение не может стать причиной для серьёзных разногласий между нашими странами, — сказал Кастеллан, при этом ещё умудрившись ухмыляться, будто бы он хозяин положения.

— Послушай меня, француз, — мне расхотелось играть в вежливость. — Ты здесь не дипломат, ты здесь преступник, который сражался против солдат и офицеров русской армии. Я разговариваю с тобой не потому, что собираюсь тебя освобождать или каким-то образом договариваться с твоим правительством, которое, я уверен в этом, тебя уже давно забыло. Разве ты здесь не частное лицо, которое не понятно, что делало, не понятно, чем помогало турецким войскам!

Я сделал паузу, предоставляя возможность Мишелю де Костеллану осмыслить мои слова. Может быть, принято как-то иначе поступать в сложившихся обстоятельствах, когда во вражеской армии против тебя воюют подразделения, скажем. нейтральной страны.

Но я был практически уверен, что ради сохранения хотя бы договорённости о временном ненападении, французы просто откажутся от своих представителей у турок. Однако мне нужно было не столько политикой заниматься, сколько выяснить некоторые обстоятельства.

— Вы уже успели послать доклад в Париж о новом оружии? — спросил я.

Выяснять о том, что допрашиваемый знает о новом оружии, не приходилось. На поле боя были найдены и штуцера, и конусные пули с расширяющимися юбками. Но не наши, а французские. Выполненные, кстати, несколько иначе. Ложбинок на юбке не было.

Более того, три десятка французских стрелков удалось взять почти что невредимыми в плен. Ну как? По лица своим лощенным французы отхватили знатно. Но живы же.

— Да, я отправил обстоятельный доклад первому маршалу Франции, — горделиво отвечал француз, словно бы решившись на подвиг.

Сейчас он выглядел так, словно бы мужественного человека ведут на казнь. Между тем, оставлять в живых того человека, который давал приказ стрелять, причём, прежде всего, в русских солдат и офицеров, нельзя. Может и правильно ведет себя? Приговоренный.

Какие бы ни были политические обстоятельства, наказание за подобное должно быть суровым. И другие французы должны прекрасно знать, что их подданство французскому королю является не столько облегчающим фактором в вероятной судьбе, сколько отягощающим.

Да, я не хотел бы встретиться на поле боя с этой, сегодняшней, Францией. Пока что французы видятся, как очень серьёзные противники, куда как серьёзнее, чем прусаки. Впрочем, это Фридрих ещё не начал воевать, а когда начнёт, так покажет всему свету, как немцы умеют это делать. Но Франция далеко. Война с ней, если уже будет вынуждена, не принесет существенных дивидендов. Ни новых земель, ни ощутимой прибыли. Ничего.

— Рассказывайте мне, что именно было написано Первому маршалу! — потребовал я.

— И не подумаю! И вы, как человек чести, должны меня понять и нисколько не осуждать за это! — сказал француз.

— Бум! — костяшки моего кулака, ударом практически без замаха, выбили передний зуб французу.

— Но…

— Я могу повторить, — жестко сказал я.

Во-первых, нечего манипулировать понятиями чести, когда сам поступаешь абсолютно бесчестно. Участие в войне регулярных сил любой армии без объявления войны — это разбой и бандитизм. А у разбойников по определению нет ничего из достоинств, есть только состав преступления. Во-вторых, а чё он тут сидит и улыбается?

— По вашему приказу были убиты один русский прапорщик и один подпоручик, не менее двух десятков русских солдат. Лучших русских солдат и офицеров. Франция не объявляла войну России, и тогда у меня есть закономерный вопрос, но не к вам, месье Кастеллан. Если вы ещё не догадались, то вас списали, о вас уже забыли. И не вспомнят даже когда об этом будет намекать русская дипломатия. Я не вижу перед собой офицера, поэтому к вам будут применяться те меры воздействия, которые достойны разбойника и бандита, но никак не человека чести, — я пристально и жёстко посмотрел в глаза ошарашенному французу. — Итак, вы расскажете всё то, что знаете о турецком командовании, о планах Османской империи на эту военную кампанию, о вооружении, о том, что именно вы написали своему командованию.

— Нет! — решительно сказал француз.

— Это был ваш выбор, — сказал я и вышел из допросной камеры.

— Начинайте! — сказал я охранникам, направляясь к другой камере.

Сейчас француза, опоив наркотиками, которые я любезно предоставил для таких нужд. Попробуют расспросить обо всём под воздействием наркотических веществ. Ну а если это не удастся — его будут пытать, причём, используя разные, в том числе и весьма жестокие методы. Живым француз мне не нужен.

— Составьте письмо его высокопревосходительству канцлеру Российской империи Андрею Ивановичу Остерману. В этом письме должны быть изложены претензии и обвинения Франции в прямом участии в русско-турецкой войне. Напишите, что французы, подчинённые подданому короля, подполковнику Кастеллану, стреляли и убивали русских офицеров, — сказал я, обращаясь к своему новому адъютанту.

Пётр Леонтьевич Шагин, тот самый офицер связи, который повёл себя профессионально и уверенно во время предыдущего сражения, занял почётное место моего адъютанта. Пока на испытательном сроке, но я уже чувствую, что это надолго.

Своих секретарей я посчитал нужным оставить в Петербурге. Одного послал с ревизией в поместье под Тулой. Сильно бурная у меня деятельность и много направлений. И поэтому, как только получается хоть немного подучить человека и объяснить ему своё видение развития какого направления, например, сельского хозяйства или скотоводства, то приходится отправлять этого человека в вольное плавание. Не хватает ни ревизоров, ни консультантов, никого. У меня не недостаточно и времени, чтобы заниматься системным образованием этих людей. Приходится опираться на их природную усидчивость и способности.

Хотя это отнюдь не означает, что я не готовлю почву для будущих аграрных школ или даже аграрного института. Но сперва университеты — на них не хватает преподавателей, а тут ещё замахиваться на какие-то иные узкопрофильные высшие учебные заведения.

— Ваше превосходительство, следует ли считать французского подполковника мёртвым? — спросил Шагин.

И ведь задал правильный вопрос, каналья. Я задумался. Это же было очень хорошо — считать подполковника уже погибшим. Вот только рисковать не хочется: очень много человек знает, что у меня в руках целый французский подполковник. И, насколько я понимаю, мои офицеры ждут от меня решительных действий.

— Об этом ничего не пишите, — сказал я.

Сказал — и словно бы забыл. Для любого командира или гражданского начальника иметь у себя в подчинении человека, которому можно поручить всё или почти всё, и не сомневаться в том, будет ли это исполнено в лучшем виде — лучшее, что есть в работе или службе.

Я, конечно, проверю и переспрошу ещё Петра Леонтьевича, но всё больше у меня складывается впечатление, что он более, чем исполнительный.

— Хотите посмотреть на предателей Родины? — спросил я у своего адъютанта, когда мы подошли к одной из камер тюрьмы Очакова.

— Прошу простить меня, ваше превосходительство, но смотреть на этих выродков нет никакого желания. Смею сказать вам ещё и о том, что моё мнение разделяет немалое число русских офицеров, — став по стойке «смирно», чеканил слова капитан Шагин.

Я и без него знал, что накачанные патриотизмом и праведным гневом мои солдаты и офицеры, может быть, ещё в какой-то степени простили бы мне молодушие в отношении француза. Тут и политикой прикрыться можно и дворянским благородством.

Но ни они, ни я сам себе не могу простить, если появится хоть крупинка жалости к «власовцам». Ну или, как на современный лад именуются такие выродки, — «некрасовцы».

Более полторы тысячи особей! Столько некрасовцев участвовало в недавно состоявшемся бое против русской армии. Большинство из них было убито. Причём некоторые уже после того, как бой закончился. Но для показательной казни я всё же приказал оставить пять десятков, прежде всего, из десятников и сотников предателей.

Перед тем, как прибыть в расположение своего корпуса, в типографии Академии наук были распечатаны многие листовки и воззвания к солдатам и офицерам. Военно-полевая газета начала выпускаться, и я думаю, что её издательство должно находиться в Хаджибее. В городе, который ещё пока под контролем турок, но я очень рассчитывал, что это ненадолго.

Однако можно сказать, что газета работала «на удалёнке». Ведь те листовки, или как сейчас их называют — подмётные письма, что были отпечатаны ещё в Петербурге, постепенно разлетаются среди солдат и офицеров. Причём офицеры, были обязаны собрать подчинённых им солдат и прочитать всё то, что было в листовках.

Так что, кто такие некрасовцы — знают все.

Может быть, и был жесток Пётр Великий во время подавления Булавинского восстания, и когда решил вольницу казацкую немного поприжать. Но, с другой стороны, и казаки должны были понимать, что Россия уже была не та, что Россия теперь — централизованное государство, и без того наделяет казаков немалыми вольностями. Можно было договариваться. Правда там еще была какая-то мутная история относительно бахмутовской соли…

Но тем не менее именно последователи Кондратия Булавина, казаки, которые ушли с атаманом Некрасовым, и стали теми самыми некрасовцами, которые сейчас самоотверженно воюют на стороне Османской империи. Удивительно, какую гибкость проявил османский султан, что позволил этим казакам исповедовать ту религию, которую они хотят, но при этом использует их, как видно, в качестве пушечного мяса и посылает в первых рядах атаковать своих заблудших племянников.

— Я зашёл к вам только лишь спросить, не щемит ли сердце ваше, когда русского, православного убиваете? — спросил я, когда вошёл в камеру с некрасовцами.

В помещении, где могло поместиться, казалось бы, не более пятнадцати человек, расположились более пятидесяти. Люди, в прямом смысле, были на головах друг у друга. И очевидно, что если подобное положение не изменится в течение нескольких дней, то многие из них могут сильно подпортить своё здоровье. Это если ещё будет хватать воздуха дышать, потому как здесь явно не хватало его. Да и вонь стояла такая, что от аммиачных испарений приходилось щурить глаза.

Вспомнилось мое заточение с мичманами после истории с фрегатом Митавой.

— А мы поклялись на кресте, что возвернёмся в Россию токмо в том порядке, коли царя не будет на Руси. Ни царя, ни бабы срамной, — раздался голос где-то из глубины небольшого пространства, набитого людьми.

— Уже за эти слова вас ждет смерть. Только думаю… На кол усадить, али кожу снять с живых, — сказал я.

Установилось гробовое молчание. Человек — такое существо, как и все живое, ценит жизнь, особенно когда смерть приближается.

— Есть ли среди вас тот, кто жить хочет? Мне нужен всего один человек, который сможет доставить моё письмо до ваших атаманов. Коли вы совершили такую ошибку, то будете и казнены, а у иных шанс окажется прийти ко мне, — сказал я и вышел из невыносимо вонючей камеры.

Да, они обижены, но это нисколько не оправдание. Они — предатели. И тот, кто сейчас пошёл против русского же человека с оружием, и который убивал или был готов убить, тому однозначно смерть, причём, позорная и мучительная.

Но я не просто верю, я убеждён, исходя из некоторого понимания развития и существования любого общества, что и среди некрасовцев не всё так однозначно. По-любому есть те, кто смотрит на Россию, особенно на ту, которая сейчас побеждает, с большим вниманием и готов переселиться на русские земли. Если немного ослабить притеснения старообрядцев, то некоторые, те, которые быстро станут вновь русскими, а не «вырусями», вольются в общество.

У меня, у России, Сибирь плохо заселена. Мне нужно думать о том, как переписывать Нерчинский договор с Китаем. У меня в Америке поле непаханое. Так что тем, кто готов раскаяться и готов сослужить службу России — всех их я готов принять, но только не поселить в ту среду, где они могли бы бунтовать. Ну или где их могли бы просто прибить. Уверен, что на Дону сейчас такая обстановка, что если появится там тысяча-другая, пусть даже и раскаявшихся некрасовцев, то донцы быстро устроят над ними расправу.

На Яик таких бойцов также нечего отправлять. Там своя вольница, и ещё нужно бы разобраться в истинных причинах Пугачёвского бунта из иной реальности. Если с башкирами более-менее стало понятно, то почему взбунтовались и поддержали протест казаки на Яике — до сих пор не понимаю. Их же почти и не трогали. Или я чего-то не знаю.

— Когда определитесь с тем, кто повезёт моё послание до некрасовцев, пусть этот посланник спешно собирается в путь и уезжает. И сразу же оставшихся некрасовцев посадить на кол, — отдал я приказ.

Время катилось к закату. Небольшой, но достаточный, чтобы воздействовать на паруса, ветерок будто бы манил к себе, призывал поскорее начать операцию. И я сам уже не находил себе места.

Кричала чуйка, что впереди может быть опасность. Странным образом, но я не так беспокоился о том, что меня ждет в Хаджибее. Словно бы что-то не хорошее случилось дома, ну или в Петербурге. Я написал письма Фролову, Юле, Степану, Александру Шувалову.

И теперь стоял на пристани. Девять галер мерно качались у пристани. А несколько сотен солдат следили за тем, чтобы в порту никто не появлялся.

Операция по отбытию в Хаджибей должна была быть настолько секретной, что о ней не должна была знать даже большая часть солдат и офицеров моего корпуса.

Узнают. Но случится это лишь тогда, когда на рассвете высокомобильная часть моего корпуса отправится в быстрый переход до будущей Одессы. У них будет задача за два дня добраться до этой крепости, совершив колоссальный по своей скорости переход.

А в это время я очень рассчитывал на то, что город будет уже взят.

От авторов:

Вышел второй том Куратора

Попаданец в современность. Полковник ФСБ после смерти попал в тело студента и мстит предателям, торгующим государственными тайнами

✅ Большая скидка на первый том https://author.today/work/504558