Фаворит-9: Русский диктат

Глава 7

Наступает время, когда молчание — предательство.

Мартин Лютер Кинг

Петербург.

30 марта 1736 года

Великий пост только-только начался, а Елизавета Петровна уже стосковалось по мясу. Это же как? Только случится на что-то запрет, как этого тут же хочется.

Так что утром настроение у престолоблюстительницы было прескверным, когда пришлось столоваться кашей да капусткой. Благо сейчас наконец пришло насыщение и проблема несколько отошла на второй план.

Но тут же обострились иные боли и тревоги Елизаветы Петровны. Подходит время, когда родит Анна Леопольдовна и все взоры, которые недавно были устремлены на Елизавету, обратятся в сторону наследника или наследницы Российского Престола. Вырастит роль Анны, как матери будущего императора.

И даже если это и не совсем так, и многое Елизавета Петровна домысливает, или преувеличивает, переубедить ее некому.

Государыня сидела почти что обнаженная. Ей нравилось принимать людей в спальне. Особенно когда Елизавете в момент аудиенции делали массаж пяток и ступней. И вообще в последнее время престолоблюстительница не так часто выходила ко двору. Бывали дни, когда вся «работа» протекала в спальне. И в этом они были так похожи с Анной Леопольдовной.

— Ваше Великое Высочество, — произнёс канцлер Российской империи Андрей Иванович Остерман, входя в покои престолоблюстительницы.

Андрей Иванович сперва спрятал глаза, скорее, не смущаясь, а демонстрируя, что уже немолодому канцлеру пришлось смутиться от почти что наготы Елизаветы Петровны. Но тут же принял обычное деловитое состояние, когда Остерман говорил будто бы с ленцой и словно поучал. Так же он и смотрел на Елизавету. Хотя в этот раз было сложнее это делать. Уж больно хороша была Елизавета.

Престолоблюстительнице нравилось, когда мужчины начинали смущаться. Она была уверена, что таким образом может влиять на мнение любого придворного, и не только, чиновника. А также Елизавета верила: тот, кто хоть один раз увидит её в таком виде, даже если при этом будет уже и староват, всё равно не забудет никогда.

Из этого правила выбивался лишь только один человек, что сильно раздражало Елизавету Петровну. Но когда Норова не было в Петербурге, Елизавете Петровне было более комфортно, и она вновь начинала уверять саму себя, а вместе с тем и окружающих, что нет в Российской империи большей красавицы, чем нынешняя государыня.

Быть принятым Елизаветой Петровной в тот момент, когда она принимает туалет и сидит в просвечивающейся ночной рубашке напротив зеркала за любимым трюмо, — это высшая степень доверия. Понятие этого не просто было основано на наблюдениях. Сама Елизавета говорила о своей хитрости.

Такой чести удостаиваются мужчины, сосчитать которых можно по пальцам одной руки. Учитывая политический вес Андрея Ивановича Остермана и того, что этот человек был единственным, кого, как считала Елизавета Петровна, опасался Александр Лукич Норов, престолоблюстительница могла бы принимать канцлера и полностью голой. Это если следовать логике Елизаветы.

— Ну, Андрей Иванович, с чем пожаловали? — прозвенела елейным голоском Елизавета Петровна, при этом не поворачиваясь, смотря на канцлера через зеркало.

Остерман подумал, что если бы он был моложе хотя бы на лет двадцать, то точно бы решил, что Елизавета Петровна с ним заигрывает и зовёт к себе в постель. Но не сейчас. Впрочем, он уже прекрасно понимал, каким оружием обладает Елизавета, и что она не может не использовать то, что всю жизнь спасало дочь Петра Великого и помогало ей выживать даже в самых сложных условиях. Она не может не использовать своё обаяние и притягательность.

— Шведский король, Ваше Великое Высочество, прислал вам письмо. Изволите зачитать? — спрашивал канцлер Остерман.

— Там есть что-то интересное? — нехотя, демонстрируя, что тема со Швецией не столь интересна, спросила Елизавета Петровна.

На самом деле со шведами она уже и примирилась бы. Ведь по всему видно, что шведский король, как и парламент северян, понимает, что русские только выжидают время. Если сейчас сложилась патовая ситуация, когда и Россия не наступает, а шведам лишь остаётся судорожно, напрягая последние свои финансовые и людские ресурсы, готовиться к обороне, то это положение дел уже в скором времени должно измениться.

Впрочем, время может играть и на пользу Швеции. Вопрос только в том, как сложится у империи дела на юге.

Даже если Россия проиграет войну с Османской империей, огромное количество русских войск вернётся на север, к Москве, Петербургу, Новгороду, Нарве. Вернутся озлобленными. А ещё престолу и тому, кто находится рядом с Елизаветой Петровной, будет исключительно важно держать победу, в данном случае единственным врагом остаётся Швеция.

— Пишет о том, что готов встряхнуть риксдаг, добиться ослабления партии войны, сменить отношения на дружественные и даже не против личной встречи где-нибудь на границе, может, и в Выборге, — канцлер кратко пересказал суть письма от шведского короля.

Даже для Елизаветы Петровны это звучало унижением и признанием своей беспомощности.

— Фредрик Шведский староват, чтобы хотеть со мной встретиться, как с женщиной. Так что тут только политика. Что вы сами об этом думаете? — спросила Елизавета.

— Ваше Величество, в Европе назревает большая война «всех против всех». И в этих условиях Швеция в обязательном порядке будет искать себе союзников. Скорее всего, выйдет таким образом, что Швеция будет в союзе с Пруссией, Францией. Насколько слаба австрийская армия, мы уже убедились на примере того, как австрийцы ещё не успели вступить в войну с османами, но уже проиграли её… — Остерман сделал паузу, давая возможность Елизавете Петровне осмыслить сказанное.

Но пока Елизавета все не только улавливала смысл слов, она успевала их анализировать и формировать свою позицию. Когда престолоблюстительница хотела работать, то всё понимала и соображала очень быстро, выдавая порой даже очень оригинальные и конструктивные решения. Сейчас же у Елизаветы было скорее промежуточное состояние, когда она могла выдать как решение, так и абсолютную глупость.

— Ну же, продолжайте. У меня есть собственное мнение, и вы о нём уже знаете, и поэтому это не первый наш разговор о Швеции, — сказала Елизавета.

«Или же это мнение одного генерал-лейтенанта», — подумал Остерман.

Но, конечно же, сказал он иное.

— Ваше Великое Высочество, я всеми силами стремлюсь не допустить такого положения, когда Россия воевала бы на многих направлениях. Остаться в стороне от европейских дел нам нельзя: потеряем лицо, потеряем союзников. Война с Османской империей затяжная, она не на один год. И сил, и средств уйдёт на неё столько, что после будет нечем демонстрировать своё величие в Европе. И шведы, если не заключить с ними мирное соглашение сейчас, когда они просто умоляют нас об этом, скоро получат поддержку. Наше промедление будет означать не что иное, как продолжение войны. Французы, да и прусаки с их новым воинственным королём, в обязательном порядке будут вооружать и помогать шведам. А у нас до сих пор, напоминаю вам, есть морская блокада, а разгар навигации вот-вот начнётся, — выдал расклады Остерман.

Елизавета Петровна не хотела воевать с Францией. С Пруссией, тем более, что приходили очень пикантные подробности про нового прусского короля, государыня была бы и не прочь воевать. Наказать мужеложца. Но не с Францией, к которой тяготела всем сердцем, по крайней мере, к французской культуре.

— Выставьте условия шведскому королю, чтобы он незамедлительно снял морскую блокаду, а после мы будем разговаривать. Не сразу, но русские корабли должны быть пропущены в Кронштадт и Петербург, — выдала здравую идею Елизавета Петровна.

Она уже знала, и об этом докладывал министр флота, что русская эскадра, потеряв один фрегат, но всё-таки добралась до Датских проливов и теперь находится на ремонте в Копенгагене. Скорее, даже не на ремонте — выжидает время для того, чтобы как-то решился вопрос с тем, чтобы русские корабли добрались до Петербурга. Ну или чтобы к эскадре присоединились военные корабли, зафрактованные Фондом Норова. Опять он…

Шведы курсировали по Балтийскому морю, хотя часто сопровождали русские корабли, но не ввязывались в сражения. А вот торговые корабли обещали брать призом, но не допускать в русские порты. Таким образом они принуждали Россию к миру, ведь достаточно было только сообщить о своих намерениях, чтобы резко уменьшить торговые операции с Россией. Но империя властвовала на земле, с возможностями даже небольшими силами продвигаться по финским землям.

— Что слышно с юга? — спросила Елизавета Петровна, поворачиваясь к Остерману и вставая с пуфика.

В свете свечей ночная рубаха всё ещё привлекательной женщины просвечивалась так, что казалась лишь пустяком, недоразумением, туманом, который покрывал красивое женское тело, при этом не скрывал практически ничего. Формы Елизаветы были эталонными для своего времени. Пышногрудая, полная, но не грузная и не потерявшая гибкости женского тела…

Остерман сглотнул слюну. Он вдруг осознал, что не такой уж и старый, и что можно было бы… Да чего уж там — обязательно нужно сразу после аудиенции у престолоблюстительницы помять телеса одной из служанок, к которой близко не подходил уже как бы не с полгода. А ведь держал в своем доме именно для плотских утех. Но если они не мешали работе, не занимали голову, так и не нужны.

Елизавета почувствовала наконец, что мужчина рядом с ней смутился. Этого было достаточно, поэтому она скоро накинула на себя красный шёлковый халат, прикрывая свои прелести.

— Я намереваюсь сделать некоторые перестановки в своём окружении, — решительным тоном сказала Елизавета, но после усмехнулась. — Не беспокойтесь, Андрей Иванович, я ведь не настолько глупа, чтобы с вами ссориться и лишать вас должности канцлера. Но я хотела бы, чтобы именно от вас исходило желание поставить Алексея Петровича Бестужева вице-канцлером. У нас эта должность до сих пор не занята. И хотела бы видеть Михаила Гавриловича Головкина министром иностранных дел.

Остерман не сдержался и нахмурил брови. Такое стечение обстоятельств ему не понравилось.

— Елизавета Петровна, а не желаете ли вы приставить ко мне соглядатаев? — напрямую спросил канцлер. — И я занимаю место министра иностранных дел.

Андрей Иванович Остерман всеми силами в последнее время притормаживал карьерный рост Алексея Петровича Бестужева. Между тем, Алексей Петрович считался самым что ни на есть человеком Елизаветы Петровны.

Ему хватило ума и расторопности не запятнать себя сомнительными действиями, или даже словами, во время сразу после смерти императрицы Анны Иоанновны. Он не принял сторону, хотя и высказывался, что нужно бы не забыть про Дочь Петра Великого, когда рассуждать о престоле. Между тем, если бы Елизавета победила полностью и не было рядом с ней Норова, Бестужев обязательно был бы одним из первых, кто стал бы на колени перед новой императрицей.

Что же касается Головкина… То он представитель так до конца и не оформившейся партии русских, против немцев. По всему выходило, что канцлера обкладывают со всех сторон. Да еще и придумывают ему соперников. Ни с Головкиным, ни с Бестужевым, быстро наладить отношения не удастся.

— Я бы не была столь категорична. Ну и вынуждена напомнить вам, что вы разговариваете с… — Елизавета Петровна замялась.

До сих пор она не могла понять, насколько широки её права и полномочия, и является ли она самодержицей российской. Так с кем разговаривает? С государыней? Да, так ее величают. Но лишь потому, что не знают, как иначе. Какое обращение не возьми, все с оговорками.

— Государыня, я прекрасно понимаю, с кем я разговариваю. Более того, если эти назначения связаны с тем, чтобы укрепить вашу власть, то смею заверить вас, что и в моём лице у вас есть защитник, — очень непрозрачно намекал канцлер. — Любое ваше желание… Любое… Даже если и преступное.

— Вы предлагаете государственный переворот? Ещё до того, как Анна Леопольдовна родит? — Елизавета Петровна состроила негодование.

Вот только Андрей Иванович был большим знатоком человеческих душ. И он уже прекрасно понял, насколько тяготится Елизавета Петровна своим положением. Да и особо не надо было разбираться в психологии престолоблюстительницы. Некоторые её действия и слова давали чёткое понимание, чего именно хочет Елизавета.

Ровно с того момента, как генерал-лейтенант Норов отбыл в расположение южной армии, Елизавета неоднократно интересовалась, прежде всего, возможностью коронации. Она несколько охладела к своей беременной родственнице, указала лейб-медику, что не только Анна Леопольдовна должна быть под присмотром доктора.

— Елизавета Петровна, ваши намерения, связанные с Феофаном Прокоповичем, нужно либо воплощать нынче же, либо вовсе о них забыть, — Остерман решил уже более не скрывать и того, что знает о действиях Елизаветы всё или почти всё.

Лиза с укором посмотрела на своего канцлера. Она действительно обращалась к Феофану Прокоповичу, одному из последовательных её сторонников, точнее Петра Великого и всего, что может быть связано с первым российским императором. А Елизавета у многих ассоциировалась, как главная продолжательница дел отца своего.

Архиепископ Феофан долгое время искал поддержки у Анны Иоанновны, а прежде и у Екатерины Алексеевны. Его просто отодвигали в сторону, считая, что один из последовательных сторонников Петра Великого не столько православный человек, сколько протестант, и вообще не стоит с ним связываться, если есть желание сохранить дружеские отношения с остальной Православной русской церковью.

Вот только Елизавете Петровне, если она всё-таки решится действовать, нужен тот, кто возложит на неё корону. И кроме как Феофана Прокоповича она не надеялась ни на кого. Зря, конечно. Иерархи Церкви простили бы Елизавете все или почти все, если только… Патриархию вернуть…

Ну и чтобы Елизавета пообещала бороться со всеми проявлениями протестантизма. После смерти Анны Иоанновны Русская Православная Церковь было дело уже вздохнула вольной грудью, но тут всё поняла, что немецкое присутствие при дворе никуда не делось.

Так что, как ни странно, но блудница Елизавета Петровна вдруг становится главным проводником православия. Нужно сказать, что не безосновательно русские церковные иерархи опасаются того, что будет постепенный сдвиг в сторону протестантизма. По крайней мере, если такие вельможи, как герцог Бирон или граф Миних, граф Остерман, немецкие даже если и примут православие, все равно не окажутся носителями этой культуры и духовности. Все равно останутся протестантами. Ведь это не только вопрос веры, это еще и характер, ментальность.

— Что вы предлагаете и что за это просите? — так же решила напрямую говорить Елизавета Петровна.

Этот разговор можно в любой момент свести либо в шутку, либо отказаться от него. Свидетелей нет, а потому можно было бы и напрямую поговорить. А после сказать, что ничего и не было, что это плод воображения Остермана.

— А что, если Анна Леопольдовна не родит? Стоит ли вам, ваше величес… Великое Высочество, напомнить, что у вас есть племянник в Голштинии? — сказал канцлер, намеренно чуть было не назвав Елизавету «величеством». — А мне лишь нужно сохранить место при вас. Быть наставником и для вас, и для наследника.

— Говорят, что мой племянник Карл Петер Ульрих скуден умом…

— Так от него ума большого и не требуется. Лишь только иметься должен наследник по мужской линии. Подрастёт — к пятнадцати годам можно подобрать ему невесту, и пусть рожают наследников Российского престола. Вы ещё молодая и полны сил, чтобы вырастить такого наследника, которого достойно будет российская корона, — сказал Остерман.

— Право самой родить вы меня лишаете? — спросила Елизавета.

— Ваше великое высочество… Ну мы же с вами знаем… Как изводили вы бремя от племянника вашего, императора Петра Второго? А до этого? Вы не сможете иметь детей, о чем вам уже указывали медикусы, — сказал Остерман.

Елизавета же осунулась и на ее глазах появились слезы. Очень… очень сложно быть красивой при дворе, но не иметь защитников. Приходится пользоваться своей красотой. И как было отказать Петру Алексеевичу, племяннику, который влюбился в свою тетку? Она не отказала, она… Тогда Елизавета повелевала вместо своего племянника, который все больше пил и охотился.

И не оставалось у Лизы более ничего, кроме желания власти, чтобы самой решать с кем быть, как быть, кого миловать, а кого наказывать.

— Вы готовы полноценно стать правительницей? — спросил Остерман.

Это было уже ничто иное, как призыв к государственному перевороту. О канцлере Андрее Ивановиче Остермане ходила слава великого интригана. Если он говорит о том, что возможен вариант Елизавете стать полновластной императрицей, то этот шанс должен быть.

— Почему-то мне кажется, что на пути всего этого стоит лишь один человек, но он удивительно проворный и решительный, — сказала Елизавета, срывая окончательно маску.

— Насколько ваш… э… избранник Иван Тарасович предан любви и вам? — спросил Остерман.

Елизавета задумалась. Она, как женщина, самоуверенная в себе, считавшая, что нет мужчины, может быть, только кроме Норова, который бы не был бы готов для неё на всё, вдруг только сейчас засомневалась в том, что Подобайлов сможет сделать что-то решительное и важное для Елизаветы.

— К моему великому сожалению, я не знаю, кому больше он предан: мне или же Норову. Так что я бы не рассматривала Ивана Тарасовича на роль того, кто решит проблему с генерал-лейтенантом, — внутренне содрогаясь, говорила Елизавета.

Ведь она всё ещё любила Норова. Любила, но при этом ненавидела. Вместе с тем, Елизавета Петровна была готова действовать по принципу: если ты не со мной, так не доставайся же ты и никому.

— Сделайте так, чтобы Александр Лукич… чтобы он не мешал. Если не будет его, то со всем остальным можно будет справиться без особого труда, — сказала Елизавета, потом пристально посмотрела на Остермана и добавила: — Вы сохраните своё влияние при императорском дворе. Кроме всего прочего, получите ещё и назначение главного советника, потом — воспитателя Карла Петера. Но знаете, Андрей Иванович, этого разговора никогда не было. И если я увижу, что вы начинаете использовать мои признания, я тут же вас растопчу. Уж на это моих полномочий и сил хватит. Достаточно лишь отдать приказ гвардейцам.

— Не извольте беспокоиться. Я прекрасно понимаю, что когда Александр Лукич Норов вернётся с войны, а почему-то я думаю, что победителем, то его влияние станет ещё больше. Недалёк тот час, когда вы будете вынуждены назначить его или министром, или даже канцлером. Если этого и не случится, то Тайная канцелярия, которой заведует Норов, в скором времени приобретёт такую силу, что будет как бы не выше любого министерства. С этого баловня судьбы станется. И тогда наступит время, когда мне с ним придётся столкнуться лбами. Но его лоб уже сейчас как бы не сильнее, чем мой.

— Я благодарю вас за откровенность, — сказала престолоблюстительница.

Елизавета отвернулась к зеркалу, сделала вид, что разговор закончен. И без того её слегка подрагивало от страха. Однако, откусив от плода власти кусок, Елизавета Петровна захотела съесть его целиком.

В это время слухач, находящийся в узком помещении между комнатами, чтобы иметь возможность прослушивать разговоры Елизаветы Петровны, трясся от страха ещё больше, чем престолоблюстительница. Сообщать о такой крамоле? Придётся.

И уже через два часа слухач был в Петропавловской крепости, где докладывал об услышанном Александру Ивановичу Шувалову.

Заместитель главы Тайной канцелярии розыскных дел внимательно слушал доклад. Постоянно требовал от слухача подробностей, и тот повторял разговор из раза в раз. Нет, Александр Иванович не был столь глуп, чтобы с первого раза не понять, что именно было сказано.

И ведь это несказанно повезло, что разговор был услышан. Прослушка Зимнего дворца только тестировалась. Благодаря тому, что Елизавета Петровна затеяла ремонты почти что во всех своих спальнях во дворце, удавалось сделать определённые пристройки, чтобы там могли располагаться слухачи. Тайком, но генерал-лейтенант Норов лично перечерчивал чертежи внутренних помещений дворца, он же платил строителям.

— Срочно вызовите ко мне брата моего, Петра Ивановича. Известите его о том, что дело не требует отлагательств и чтобы прибыл как можно скорее, — давал распоряжение Александр Иванович.

Сотрудник Тайной канцелярии поспешил исполнять приказ, в это время Александр Иванович подошёл к слухачу, улыбнулся…

Нож уже был в правой руке одного из братьев Шуваловых. Точный удар в сердце — и слухач тут же, закатив глаза, рухнул на пол. Никто не должен знать об этом разговоре. Никто. Особенно Норов.