Фаворит-9: Русский диктат

Глава 14

Малыш скоро придет в этот мир. Но вначале, давайте поспим. Когда еще получится?

Мудрость от многодетного отца.

Воронеж. Петербург.

11–19 апреля.

Я стоял на пороге, по внешнему виду так и приличного трактира. Видал и куда как хуже. Стоял и ждал приглашения. Нет, конечно же, здесь не было столь значимой персоны, ждать аудиенцию у которой мне приходилось бы. И к губернатору зашел бы не чинясь. Я ждал, когда внутри закончится «боевик», повяжут тех, кто остался живым, скроют тела тех, кому повезло меньше.

Хотя это еще бабушка надвое сказала, кому именно повезло: тому, кто остался в живых, или тому, кто уже в аду с чертями переговоры ведет. Я был настроен жестко, даже жестоко. Курьер. Та скотина, которая мне сообщила о трагедии в моей семье, эта тварь была среди бандитов.

Они ждали меня в трактире, в единственном из трех воронежских, которые были открыты. Вот так незамысловато мне предлагалось ночевать там, где уже была готова засада. Чтобы ненароком я не удумал уйти в иное место. Но всем по грехам их воздастся!

Покосившаяся от недавних боевых действий дверь заскрипела, на крыльцо вышел Иван Кашин. Выглядел мой дружище побитой собакой. Но не той, что плешивая и лишайная, которую шпыняет каждый. Нет, это был суровый волкодав, выдержавший схватку не менее, чем с пятью волками. Вышедший из нее победителем, вот таким.

— Всё готово, ваше превосходительство, можете заходить. Все обезврежены, некоторые навечно, — отрапортовал мне Кашин.

— Приказываю тебе, Иван, вернуться к тренировкам. Побитой собакой выглядишь, — сказал я Кашину и нахмурился. — Мне уже доложили, что у тебя двое безвозвратных и пятеро раненых. Ты и сам… Это недостаток занятий и тренировок! Фролов тебя уже перескакал! Давай! Ты же лучшим был!

Именно Кашин руководил захватом всех подозрительных лиц. И не зря они были подозрительными. Там и поведение могло показаться странным, и то, что группа между собой разговаривала на немецком языке. Излишне много оружия было у них. Постоянно кутались в темные плащи, как только встречали офицеров, которых тут было немалое число.

Все же Воронеж становится частью военной логистики в этой войне. И через него идут грузы из Москвы, из других северных русских городов. И еще немало можно перечислить признаков, указывающих на то, что эти люди более чем подозрительные.

Вот сыграли бы роли… Мужиков там, крестьян, мещан-ремесленников, или переоделись бы в мундиры офицеров, так и меньше привлекали бы внимание. Но нет, честь или еще что-то там, но мешает сделать свою работу полноценно. Ну и слава Богу. В ином случае у них был бы шанс подловить и убить меня.

Двенадцать человек оказали сопротивление. Причём такое, в духе низкопробных вестернов про Дикий Запад. Тут и слова по типу: «Сдавайтесь, или мы вынуждены… Упокоим всех…». И выстрелы в говорящего, в Кашина, но промахнулись, а он с двух рук давай палить из револьверов.

Еще крики, проклятия, и на русском, и на немецком языках. Дым, не видно ни зги, ломающаяся мебель, из окна в какой-то момент показывается морда-лицо, и явно не наше. Тут уже стоящий рядом со мной Подобайлов прикладывается своим кулачищем по «торчку». В смысле, по торчащему из окна.

Вот ей-богу, как фильм посмотрел. Жаль, конечно, что среди убитых и раненых мои же бойцы, так что шутить о бое больше не хочется.

— Так понял ты насчет возобновить занятия? — настаивал я, несмотря на то, что было откровенно жалко Кашина.

Впрочем, когда солдат вызывает жалость, то стоило бы задуматься, почему. Уверен, что Фролов сработал бы лучше.

— Есть возобновить тренировки! Прошу простить, ваше превосходительство, — Кашин явно был в растерянности.

Он безвозвратно потерял двоих человек. Это была та самая команда, с которой практически начинался путь его возвышения при моей персоне. Лучшие бойцы, которых могла выставить Российская империя. Лучшие, но, как и их командир, почивали на лаврах осознания собственного превосходства. Как там у игроманов из будущего? «Не спи! Пока ты спишь, враг качается». Вот примерно так и в жизни происходит.

— Ладно, Иван. Просто всегда нужно знать, что может появиться такой враг, что и умения могут не сработать, — сказал я. — Матерых волков вы положили.

Я не знал, где Остерман набирал этих бойцов, которые должны были меня убить. Но по местным меркам они были суперпрофессионалами — немногим уступали тем же волкодавам Фролова. А с некоторыми из людей Фролова я бы и сам не хотел встречаться на узкой дорожке.

Да и мой выбор был не в пользу того, чтобы стать лучшим диверсантом. Для этого нужно намного больше тренироваться и быть постоянно в системе подготовки. У меня другие задачи. Одна из которых — создать условия для того, чтобы в русской армии и в Тайной канцелярии были бойцы, чьи навыки и умения оказались выше, чем у противника.

Вошел в трактир.

— М-да… — многозначительно произнёс я, оглядывая трактир.

Легче было «подбить», что здесь сохранилось, чем то, что не разломано и не разбито. А ведь заведение было не из худших. Еще не до конца выветрился запах сожженного пороха. Были и другие неприятные ароматы. Это запахи смерти, когда и кровь запекшаяся, и нередко, когда люди… Ну не будем об этом думать и говорить. Война — это точно не то, как показывали в кино, или как геройски писали

— Хозяину трактира дайте триста рублей, — бросил я за спину, будучи уверенным, что исполнитель моего приказа найдётся. — Ну а теперь, Иван, показывай тех троих, которых удалось взять живыми.

Прихрамывая на правую ногу, баюкая левую руку, глядя лишь одним не до конца заплывшим глазом, тяжело дыша — скорее всего, из-за помятых рёбер, — Кашин направился вперёд. А всё из-за того, что в живых оставлять нужно было хоть кого-то. А так, и пристрелил бы Иван из револьверов бандитов, да и дело с концом, и не пострадал бы в так рукопашной схватке.

В одной из комнат трактира, мордой в пол, лежали трое. Одеты неброско, но я уже научился различать качество парчи и других тканей, уровень мастерства сапожника, который такие шикарные сапоги выделывает. Так что одеты они были дорого, но неброско. И подготовка была явно хорошая. По крайней мере, без лишнего веса, что в этом времени отчего-то считалось моветоном. Нужно будет вводить другую моду, на здоровые тела.

— Вот этого посадите! — приказал я Кашину.

Но приказ выполнил не он — побитый, но неуниженный Иван Тарасович Подобайлов поспешил словно бы выслужиться. Странно ведет себя. Ведь целый бригадир! Явно вину свою чувствует за случившееся. Ну или опасается, что я начну подозревать его.

Я усмехнулся.

— Знакомые всё лица! — я перешёл на немецкий. — Вот как судьба порою шутит. Помню, как с вами, нехороший господин, мы встретились по дороге из Петергофа в Петербург. Угрожали вы мне тогда, всё силой хотели подчинить меня себе. А нынче — вот как.

Я обернулся к стоящим за моей спиной бойцам:

— Этих двоих — в расход! Есть кусок мяса поинтереснее.

— Не смейте меня куском мяса называть! — возмутился было немчик.

— Бам! — и в его ухо прилетает неслабый удар.

Немец заваливается, но Подобайлов вновь его приподнимает.

— Что не понятно с последним приказом? — грозно спросил я.

Без тени сожаления, без сомнений я отдавал самый жёсткий приказ. Тут же боевые шпаги пронзили спины лежащих остермановских псов.

— Да как вы… — попробовал было возмутиться один из оставшихся в живых из разбойников, покушавшихся на меня.

Ему, видимо, оказалось мало «оплеухи в ухи».

— Как вы опустились до такой гнусности — выманивать меня из расположения русских войск, когда идёт война, может быть, самая важная для России? Как вы посмели использовать имя моей жены и моего ещё не рождённого ребёнка? — говорил я. — И знаете, Генрих Мюнц.

Я сделал паузу, наслаждаясь изумлением немца.

— Удивляетесь, что я знаю ваше настоящее имя? Глава Тайной канцелярии розыскных дел должен многое знать. Особенно о тех, кто является исполнителем преступной воли канцлера. И тех, кто уже пробовал переступать мне дорогу.

Я сделал знак, чтобы тела убитых — справедливо, а потому, скорее, казнённых — убрали из комнаты.

Генрих Мюнц, доселе лишь тяжело дышавший сквозь стиснутые зубы, вдруг расхохотался. Смех его, резкий, как скрип несмазанной оси, резанул по натянутым нервам.

— Вы думаете, ваше превосходительство, что, убив двоих, вы разрубили узел? — Он приподнял голову, и в его глазах, глубоко посаженных под густыми бровями, плясали безумные огоньки.

— Да, вспомни про Гордиев узел. Никто не мог его развязать, но Александр Македонский разрубил. Порой задачи можно решать, разрубая их. И ты сейчас не торгуешься, Мюнц. Ты отвечаешь. Кто дал приказ? Остерман? Это мне понятно. Но что предполагали делать дальше? — спрашивал я.

— Приказ? — Он снова усмехнулся, на этот раз без смеха. — Приказы — это для солдат. А мы… Мы следуем воле. Воле, которую не объяснишь.

За моей спиной Кашин глухо кашлянул. Я не обернулся, но почувствовал: он готов в любой момент скрутить немца, сломать, вытрясти правду. Наверное, именно от Мюнца Кашин и отхватил больше всего, когда брали немецкую банду.

Этот персонаж, Мюнц, очень интересный. И я присматривался к нему. Думал, что нужно будет кого-то из окружения Остермана завербовать. Но все недосуг. Вернее, цейтнот.

А к такому делу нужно подходить вдумчиво, располагая и психологическим портретом объекта, и знать всю подноготную жизни человека, иметь представление о его скелетах в шкафу. Потому-то изучали окружение Остермана все мои люди. Но и дело это не быстрое.

У меня есть кое-что именно на Мюнца. Ведь я знал, кто именно лучший среди псов Остермана, но и кто даже Андрею Ивановичу не признался в том, кто он на самом деле. А ведь убийца. И есть же у него дама сердца. По странному совпадению, это одна из девушек Рыжей Марты. Подложила она под Мюнца дамочку, а та… Уже была беременной. Вот и… Ей-то и признался Мюнц в своих преступлениях в Саксонии. Спалил он своего обидчика из торговцев.

Женщины — они прорехи в обороне мужчины. Мюнц, да и чего греха таить, и я, с появлением любимых женщин в наших жизнях, заимели болевые точки.

— Ты говоришь о воле, Мюнц? Но исполняешь волю канцлера? — уточнил я, намеренно понизив голос. — А не желаете, нехороший человек, счастья Эльзе и вашему будущему ребенку? Или они не по статусу вам? Мещанину, точно не дворянину. Вы же присвоили себе дворянство? Это преступление. Но не единственное, вами совершенное.

— Ты!!! — выкрикнул Мюнц. — Это всё Марта? Она работает на тебя? Я знал… Я знал, что мне подкладывают Эльзу, но… Она хочет уйти от опеки Марты. Мы уйдем, уедем.

Тишина. Даже треск догорающих свечей казался оглушительным.

— Иван, — не оборачиваясь, спросил я. — Оставь нас.

Кашин замер, явно не желая уходить. Но приказ есть приказ. Скрипнув сапогами, он вышел, хлопнув дверью.

Я придвинул стул, сел напротив Мюнца.

— Слушай меня внимательно, Генрих. Ты думаешь, я здесь ради игры в «кто хитрее»? Нет. Я здесь, потому что кто-то посмел тронуть то, что мне дорого. Мою жену. Моего ребёнка. И если ты думаешь, что я остановлюсь на полпути, ты ошибаешься.

Он открыл глаза. В них больше не было насмешки — только холодная, расчётливая оценка.

— Тогда вы глупее, чем кажетесь, господин Норов. Остерман оставил закладки. Он же не глупец. У него имеется, что предъявить Елизавете Петровне. И такое, что… Она согласится с Остерманом во всем. Так что это вы глупец! — Мюнц обречённо улыбнулся, словно бы готовился прямо сейчас несломленным умереть.

— Возможно. Но я — глупец, который идёт до конца. А это опаснее мудреца, который отступает. Но ты даже и не послушал, что я могу тебе предложить, не услышал и то, что ты для этого должен сделать для меня, — сказал я. — А что до Остермана… То люди смертны, но не это самое страшное. Страшнее, что они бывают смертны внезапно.

— Мудрые слова, — задумчиво сказал Мюнц.

Вербовать человека, который не особо ценит свою жизнь, сложно. Говорить о том, что он настолько прикипел к женщине, Эльзе, которая носит не его ребенка, но Мюнц же думает иначе, тоже нельзя. Она важна для него, но не настолько, чтобы всем остальным жертвовать. Так что же заинтересует этого человека?

— Я выслушаю вас, господин Норов…

— Первое — ты должен сдать Остермана как шпиона Пруссии, — начал я с условий.

— Но это не совсем так… Он только лишь видит в Пруссии и в новом короле Фридрихе и в союзе с ним большие возможности для России, — возмутился Генрих Мюнц.

Да уж… Нынешнее понимание разведки, шпионской деятельности настолько наивное, что диву даешься. Если не раскручивать преступление через прессу, чего и не делает никто. Если не распускать дополнительные грязные слухи и сплетни, не создавать образ бесчестного человека, так и не шпион чиновник, который деньги берет от иностранцев за предоставление им сведений о России. Он вроде бы как друг Пруссии. И это не отменяет подданства.

— Еще одно моё условие: ты отправляешься вместе со мной к Елизавете Петровне. Там сообщаешь обо всём том, что я тебе скажу. Но это будет почти что правда. То есть вы скажете, что это вы напали на меня. Впрочем, так оно и было, — сказал я, посмотрев на своего побитого собеседника.

Внутри боролось сразу множество эмоций. С одной стороны, мне просто хотелось его растерзать, порвать на кожаные лоскуты. Это же надо до такого опуститься — приплетать мою жену и моего ребёнка к грязным политическим делам! С другой стороны, мне хотелось опять-таки его ликвидировать, так как я понимал: передо мной человек, который может успешно действовать против меня же.

Но была и третья эмоция, постепенно берущая верх над остальными, — чувство долга и принятие ситуации, использование ее в своих целях. В русской внешней разведке нет никакой системы. Можно сказать, что этой разведки практически и не существует на данный момент.

Но я-то знаю, что восходит звезда Фридриха Великого. Знаю, какой большой кровью и большими экономическими потерями обернулась для России Семилетняя война против Пруссии. Уверен, что тот конфликт несколько отбросил экономическое развитие Русского государства.

Из того, что я читал и про Фридриха, и про ту войну, могу сделать вывод: у прусского королевства была разветвлённая сеть шпионов, в том числе и в России. Как можно с этим мириться? Я же не смогу бездействовать. И более того, уже сейчас собираюсь сделать некоторые шаги, чтобы Россия побеждала и в тайной войне.

Что же касается Остермана, как и других исторических личностей, высших чиновников Российской империи, то в это время даже не считалось чем-то особо дурным, если подыгрывать какой-то из стран. Чиновники брали деньги за то, что лоббировали интересы той или иной европейской державы. Вице-канцлер Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан и сообщал об этом Елизавете.

Были скандалы, в том числе связанные с Пруссией. Мать будущей Екатерины Великой выслали из Петербурга вроде бы из-за такого скандала. Но на самом деле причиной, скорее, стало поведение матушки будущей русской императрицы: её любовные похождения, многочисленные долги. Но ещё важнее было то, что она позволила себе сказать, будто красивее Елизаветы Петровны, бывшей тогда государыней империи.

Лесток в иной реальности попал в опалу тоже из-за того, что посмел в своих письмах французскому королю назвать Елизавету потерявшей свою красоту и уродиной. А не потому, что был откровенным французским шпионом.

Екатерина Алексеевна, будущая Великая, брала деньги у англичан. Да и, скорее всего, оставалась агентессой Пруссии. Ведь после государственного переворота и убийства мужа она даже не попыталась вернуть все русские завоевания и русский город Кёнигсберг, которые ранее её муженёк отдал прусскому королю.

Но я-то знаю, как можно раскрутить общественное мнение и как именно подать ту ситуацию, что Остерман с вожделением смотрит на возрождающуюся Пруссию. И в том предатель и вор, как на Руси называли предателей и бунтовщиков.

— Генрих, вы станете главным шпионом прусского короля Фридриха в России. Вы будете передавать те сведения, которые я вам дам. Вы будете создавать шпионскую сеть короля, — ошарашил я своим предложением Генриха Мюнца.

— Вы сами считаете, что Россия истинно сильна только в союзе с Пруссией? — с удивлением и надеждой в голосе спросил Генрих.

— Россия имеет будущее только тогда, когда она сильна сама по себе и всегда выступает первой, главной, в любом союзе. С нынешней Европой, с Фридрихом II России не по пути. Поэтому вы создадите для прусского короля разветвлённую сеть шпионов, будете передавать те сведения, которые выгодны России, а потом уничтожите всю созданную вами сеть, — сказал я, будучи готовым лично прирезать Генриха Мюнца, если сейчас последует категорический отказ.

Он думал. Передо мной был умный человек, решительный, но тот, которому всё же не хватало аргументов, чтобы принять правильную сторону — сильную сторону, мою сторону. И он должен понимать, что если последует отказ, то ему не жить.

— Я напомню, что знаю об Эльзе и о вашем ребёнке, — решил уточнить я обстоятельства положения Генриха.

Он встрепенулся. Но для меня уже было очевидно: козырь в виде любимой его женщины и ожидаемого ребёнка — не тот, который бьёт абсолютно все карты. Но как некое подспорье, дополнительный довод для принятия правильного решения, и такой козырь должен сработать.

— Я должен сказать, что Андрей Иванович Остерман — скорее, подданный прусского короля, чем русского престола? И как после этого мне поверит Фридрих, что я собираюсь верой и правдой ему служить? — спросил агент Мюнц.

— Об этом вы скажете только в присутствии двух человек: это буду я и престолоблюстительница, — сказал я. — И никто больше не узнает о том разговоре.

— Развяжите мне, наконец, руки! Я согласен с вашими условиями. И смею заметить, что у меня нет ненависти к России. Если бы мне пришлось откровенно противодействовать Российской империи, то делал бы это без особого удовольствия, — сказал двойной шпион.

Поверил ли я? Нет. Никому верить нельзя, особенно тем, кто был готов тебя убить, и кто спекулировал здоровьем и благополучием твоей семьи. Но для этого нужно будет выстроить систему издержек и противовесов: женить, например, Генриха на Эльзе, даровать им дворянство, так как оно у немца мнимое — он-то на самом деле прусский мещанин. А там будет услужить, уже никуда не денется.

На том и закончили говорить, дали денег хозяину трактира и я даже пригласил его в Петербург, чтобы научить ресторанному делу. Его, или кого из родственников. А после вновь в путь.

Скорость передвижения, конечно же, мы сбавили. Изнурять себя, когда ясно, что с Юлей и с ребёнком всё должно быть в порядке, не было никакого смысла. Но всё равно мы не задерживались: останавливались только на ночь или рассчитывали так, чтобы днём быть на почтовой станции, а ночевать уже в каком-нибудь городке. Благо, что чем ближе к Москве, тем местечек было больше, появлялись трактиры, где вполне можно было и переночевать.

— Ну, рассказывай! — потребовал я, когда неожиданно в Серпухове обнаружил Фролова.

Он так летел ко мне на выручку, что загубил аж семь коней, и сейчас занимался тем, что пытался купить в Серпухове более-менее достойных лошадей.

— Как только узнал, что ваши люди, ваше превосходительство, прибыли сюда, что вы живы и здоровы, так и решил дождаться уже здесь, — сказал Фролов.

А потом он мне ещё много чего интересного рассказал, в том числе про Александра Ивановича Шувалова. Нужно признавать свои ошибки и даже не оправдывать их тем, что у меня абсолютный кадровый голод и я не могу найти людей, в том числе ещё и из-за сословности.

Но, к сожалению, убивать я не могу Александра Ивановича. За это пусть скажет большое спасибо своему брату. Не найду я ещё одного такого толкового, относительно современных реалий, конечно, финансиста и управляющего производствами. Тем более, что Пётр Иванович собрал вокруг себя ещё немалую толпу людей, которых постепенно обучает.

Но ссылка? Да. Назначение, мало отличающееся от ссылки. Мне нужно налаживать дипломатические отношения с Китаем. Вот… Пусть послужит.

Но куда раньше? Домой? К Елизавете Петровне? А может быть, на своё рабочее место в Петропавловскую крепость?

— Любимая! — сказал я, словно ураган залетая в дом.

Но в нашем доме была пустота. Ну если не считать прислуги и охраны. Но они воспринимались, словно мебель, атрибут нашего быта. Встрепенулись и резко стали по стойке смирно трое гвардейцев, которые дежурили на входе. С грохотом упал медный таз, в котором служанка несла, скорее всего, постиранное бельё.

— Где? Где моя жена? — заорал я, что называется, благим матом.

— Так ещё вчера отправились рожать в лечебницу господина Шульца, — растерянно, сжавшись под моим напором, ответил прапорщик.

Я улыбнулся. Наверное, выглядел по-идиотски. А потом все вопросы о том, куда именно мне направиться, мигом исчезли. Теперь — только в лечебницу, в больницу Густава Шульца. Благо что я главный спонсор этого медицинского учреждения. И спешу чуть ли не к себе домой.

Вышел из дома, посмотрел на небо.

— Вот как ты это делаешь? — обратился я к Господу. — Как ты выдернул меня, чтобы я был в этот момент с женой? Но… Спасибо!