Фаворит-9: Русский диктат

Глава 21

Петь нужно бодро, крепко, уверенно, чтобы сатана трепетал и боялся.

Таврион (архимандрит РПЦ)

Русский лагерь у Бендер.

2 мая 1736 года

Я не успел. Спешил, будто бы чувствовал, что грандиозное событие происходит без меня. Увы. Мало того, буквально скоро после моего отбытия из Петербурга должна была состояться выставка русских достижений. Там и новые механизмы, там паровая русская машина, в том числе используемая как движитель. Это очень важное событие, на которое я ставлю многое, в том числе и свою веру и надежду, что промышленный переворот в России все же возможен.

Получается, что я не успел тут, не остался там. И… Остается радоваться за Россию и за то, что уже сделал. Уже сложно представить какое-нибудь событие, что не было бы связано со мной.

Так что досада от того, что я не поучаствовал в эпическом сражении, с лихвой компенсировалась тем, что это сражение было нами выиграно. Более того, я поистине рад, что косвенно, но всё-таки присутствовал на этом событии. Не своей физической оболочкой, но теми новшествами и теми людьми, к которым я имел отношение и которые учились воевать по-новому рядом со мной.

Русские войска ликовали. Огромная турецкая армия потерпела поражение. Событие еще требует осмысления и реакции. Но однозначно, что эта победа сильно влияет на все политические расклады. Я даже думаю, что датчане, наконец, перестанут жевать сопли и включатся в войну со Швецией. Было бы неплохо переложить отвественность за раздел шведского королевства между нами и Данией.

А еще датчан несколько усилить шведскими территориями, чтобы Данией вплотную занялись англичане. Ну а мы… Смотрели бы на все это и думали, чью сторону взять, чтобы эта сторона гарантированно выиграла в противостоянии.

Русская партия — это когда наши фигуры стоят в сторонке и решают, стоит ли усиливать белых или черных. Если решение принимается — то в такой партии на игровой доске могут появиться и два ферзя одного цвета. Решают русские, они же и выигрывают.

Нереально? А скажите мне еще два года назад, что мы будем громить османов и Крым будет наш, что Швеция будет умолять закончить с ней войну, которая сейчас крайне вялая, но в любой момент может войти в острую фазу. Но Россия пока еще не так сильна, как я этого хотел бы добиться. И много работы впереди.

Встретившись с офицерами своих полков, я не стал никого из них разочаровывать и говорить о том, что военная кампания на этом явно не заканчивается. И что уже завтра можно отправляться героями в Петербург, чтобы покорять сердца дамочек. Ведь теперь нужно ещё взять крепость Бендеры. И не только.

— Господа, настройтесь уже с завтрашнего дня на работу и службу. Османская империя еще сильна. Мы нанесли по ней уже четыре сильных ударов, но не смертельных. Работы много, господа, — заканчивал я встречу. — Но сегодня… Гуляйте, веселитесь! И этому порой нужно уделить внимание.

Прониклись ли пышущие истинным счастьем офицеры? Не думаю. Но ближайшие события и донесения должны будут их несколько охладить. Я уверен, что турки непрерывно будут готовить свои новые отряды, понимая, что для них наступил тот момент истины, когда нужно либо собрать все силы в кулак, либо проиграть.

Османская империя — конечно, уже больной человек Европы. После турецкого поражения 1683 года Блистательная Порта уже не настолько и блистает. Было ещё какое-то недоразумение во время Прутского похода Петра Великого в 1711 году. Тогда турки только из-за предательства своего визиря не разгромили русские войска и не пленили русского государя.

Возможно, что османы уверовали в своё возрождение, когда смогли с поразительной лёгкостью выключить из войны Австрийскую империю. Но теперь для них становится понятным, что если не соберут все силы в кулак, то они проиграют войну.

Для меня же становилось очевидным, что даже если они будут силы собирать, войну они всё равно проиграют. Вопрос только в том, какие выгоды получит от этой войны Российская империя. И какой ценой обойдется нам эта победа.

Пока, из того, что я видел в русском обществе, подчёркивал из разговоров с русскими офицерами, понимал, что они считают уже величайшей победой присоединение Крыма к Российской империи. Как будто бы это и есть предел мечтаний русского человека. И то, что сейчас происходит, можно было бы назвать «принуждением к миру». Словно османы не согласны с потерей Крыма и мы сейчас их громим, ну и тем самым убеждаем.

Да будь это так, турки уже вышли на мирные переговоры. Причем, мы бы и запросили мир, в котором оставалось только закрепить приобретение Крыма. Вот только нам нужно куда как больше. Если сейчас, когда османы надломлены, мы их не добьем, то уже лет через шесть будет новая война. Потом еще одна и еще…

Удивительно, но и сейчас, когда я начал общаться со своими офицерами, многие из них высказывали, что это самое лучшее время для заключения выгодного для России мира. И победа не переменила их мнения.

— Выгодный для России мир может заключаться только тогда, когда переговоры будут происходить в русском Константинополе! — сказал я на офицерском собрании.

Меня поддержали радостными выкриками, согласились со мной. Но это явно был эмоциональный порыв. Словно бы бахвальство, хвастовство, за которым ничего и не стоит.

Нет, за этим хвастовством стоят разрабатываемые мной планы. И для этого мне нужно было не тут сидеть, а направляться в Хаджибей-Одессу. Оттуда легче планировать и осуществлять ту операцию, что я задумал.

Но сперва был обязан встретиться с фельдмаршалом. И наша встреча не состоялась только из-за того, что Миниху долго приходилось отбиваться от военных представителей, якобы, нейтральных стран. Каждый из них спешил засвидетельствовать свое почтение, высказать свое восхищение и так далее… Влажными губами, да шершавым языком. Политика…

— Вы буквально на один день опоздали, господин генерал-лейтенант. Или… кто вы теперь? — спросил главнокомандующий, фельдмаршал Миних, всматриваясь в появившиеся на моих плечах погоны.

На них красовалась одна большая звезда, золотая, но на вышитых серебром погонах.

— Я видел во тех бумагах, что вы подавали по реформированию армии, есть указание на введение подобных знаков отличия. Но, признаться, я ещё в них не разбираюсь. Между тем признаю, что задумка славная. Хотя по мне… Ну разве же нынче сложно распознать «превосходительство» и отличить его от «благородия»? Так в каком вы чине? — говорил Христофор Антонович.

— Я генерал-аншеф. Иметь более низший чин, чем этот, не пристало канцлеру Российской империи, — сказал я, вгоняя фельдмаршала Миниха в шоковое состояние. — Не посмел становиться фельдмаршалом. Это означало бы сравняться с вами. Не готов и признаю ваше старшинство.

Миних встал из-за стола, сделал несколько бессмысленных шагов в сторону окна, будто бы хотел посмотреть во двор, развернулся, словно что-то забыл на столе. Подхватил стеклянный бокал с вином и залпом, нарушая все нормы и правила этикета, вылил в себя содержимое. Потом налил ещё, уже взял в руки кубок и даже открыл рот, чтобы вновь вылить в своё нутро алую жидкость, но бокал поставил.

— Я даже не знаю, как на это реагировать, — сказал граф Миних.

— Я бы посоветовал вам спокойно к этому отнестись. Признаться, мне просто осточертело выгребать помойные ямы на вершине российской власти. Прошу вас, граф, русский главнокомандующий, не стройте никаких козней против системы власти. Ведь вы так же на вершине. Нам пора строить Россию, создавать её величие, а не, как те пауки в банке, грызть друг друга, — может, даже излишне откровенно говорил я.

Но с отъявленными военными, на мой взгляд, намного проще разговаривать. Тот же Миних — он прямолинейный, это не Остерман, который будет плести свои интриги. Миних скорее в глаза скажет много негатива, чем начнёт действовать за спиной. Да и действия его, скорее всего, будут заключаться в прямолинейности, словно бы в открытом бою.

— Для вас ничего не меняется, кроме того, что я бы хотел иметь вас в друзьях. Вас, несменного русского главнокомандующего, и как Генерального инженера, которому под силу будет создать Волго-Донский канал, — сказал я.

Удивительное совпадение, когда то, чем я желал прельстить человека, стоящего напротив меня, совпадало с тем, что я действительно собирался делать. Нужен канал с Дона на Волгу? Обязательно. Уже скоро я собирался торпедировать сознание пароходов. Судоходство по рекам будет более интенсивным. И теперь, когда у нас есть победы над татарами и османами, нужно всеми способами привязывать новые территории к России, в том числе и торговыми путями.

— С Дона на Волгу большие перепады по высотам. Я уже имел интерес к этому делу. Придётся ставить дамбы и механизмы поднятия воды, — растерянно пробурчал Миних.

Мне хотелось рассмеяться. Гениальные, талантливые люди — они такие. Часто зациклены на каких-то проектах, на тех отраслях науки, которые представляют. И сейчас, когда Христофор Антонович всё ещё пребывал в прострации, инженер внутри него уже активно говорил, будто бы мы обсуждали проект будущего канала.

— Вы можете на меня обидеться, или не отвечать — ваше право. Но я должен знать, каким образом вам удалось достичь вершины в политике? — нахмурив брови, решительно говорил фельдмаршал.

— Если я правильно понимаю, вы спрашиваете меня, не потому ли я стал канцлером, что ублажаю Её Великое Высочество? Нет, не потому. Если же быть предельно откровенным, то действительно я был с Елизаветой Петровной. Но это было лишь до того момента, как она стала престолоблюстительницей. И до того, как я искренне полюбил свою жену, что, я считаю, правильным. Семья — залог счастья и силы мужчины. Жаль, что многие могут со мной не согласиться. Такой уж век нынче, галантный, когда не иметь любовницы — это быть каким-то недостаточно хорошим, — размышлял я вслух, периодически пригубляя рейнское вино.

— Это извращение и отход от христианской морали — вести себя так! — сказал Христофор Антонович, в его глазах появился интерес, он присел напротив меня.

— А теперь, если вы хотите иметь меня в друзьях, вы обязаны рассказать мне, что собираетесь претворять из многих новшеств в жизнь в ближайшее время, — требовательно произнёс Христофор Антонович.

Что можно сказать — то будет мною произнесено. Ну а что следовало бы скрыть, пока останется тайной.

Так что наш разговор длился достаточно долго, ибо говорить можно о многом. Столь долго, что закончилась одна бутылка вина, потом вторая. И мне уже хотелось веселья. Забыл, когда в последнее время вино пил. Тем более в таком количестве.

С часто пребывающим хмурым Минихом вряд ли получится повеселиться, поэтому я с трудом — сложно было отвязаться — но всё-таки покинув фельдмаршала. И отправился в офицерское собрание.

Хорошо тут русская армия устроилась. У Миниха не просто шатёр, а вполне добротный терем на пять комнат и два помещения для совещаний. Есть офицерский дом, где офицеры не живут, но в который приходят для того, чтобы провести интересно время. Он еще больше, чем у командующего. Живи себе. В таких комфортных условиях и не будет желание продолжать воевать.

Немного захмелев, причём ещё непонятно от чего больше: всеобщей радости от победы или от выпитого рейнского вина, захотелось немного покуражиться.

— Как упоительны в России вечера, любовь, шампанское, закаты, переулки… — рвал я свой не самый лучший голос. — И вальсы, шубер…

Я прервался, понимая, что над текстом мне стоило бы поработать отдельно.

— Продолжайте, продолжайте! — встречали разгорячённые хмельным русские офицеры.

— Господа, как вы успели услышать, певец из меня никудышный, — сказал я.

Действительно, что-то я изрядно разгорячился. Если со стихами ещё кое-как получается, то с песнями не очень. Еще и с гитарой сбивался. Голос… Чтоб его! Никак не годится.

Я раньше, уже в этой жизни, если и музицировал, то делал это тихо, редко, немного ностальгируя по прошлой жизни. Даже жене своей ни разу не пел, всерьёз считая, что Юля может в некотором смысле разочароваться во мне. Но это если она считает меня сплошь идеальным и тем, кому любое дело по плечу.

А тут… Ну не певец.

— А давайте, господа, я вам лучше стихи почитаю, — отложил я гитару.

Инструмент оказался в сторонке, а я так и поворачивал голову к гитаре. Вот же… прет меня на музыку, вопреки всему. И ведь понимал, что у меня сейчас такое состояние, как у многих горе-гитаристов, которые выучат пару аккордов и считают, что они уже великие мастера дворовой песни.

Интересно, а если спою им «Золотые купола», какая реакция будет? Генерал-лейтенант Норов сошёл с ума или вовсе обвинят в ереси? Вроде бы на кострах в этом времени, в России, не жгут. Но для меня явно сделают тогда исключение.

— Нет, господа, всё же спою. И вашей помощи попрошу. Там будут повторяющиеся строки, вы мне подпоёте, — сказал я.

— Не изволите сомневаться, господин генерал-лейтенант! — выкрикнул Юрий Фёдорович Лесли.

И он тут был. Мёд, пиво, может, и не пил, но вот от вина набрался изрядно. Офицерское собрание было весьма представительным. В основном генералы, бригадиры, пара полковников. А нет, ещё вот Шамшурин и Казанский, мои два подполковника, по сравнению с присутствующими аксакалами так и вовсе юнцы. Ну как я, может, только чуть старше.

Удивительное единение было в этом обществе, и думаю, что причина не только в множестве пустых бутылок, что не успевали уносить слуги. Главное же опьянение — от победы!

Из того, что я узнал о сражении, головной боли у всех европейских игроков явно прибавится. И не хочется расстраиваться, но, похоже, что о новом русском оружии, Европа узнает. Генералы поймут, что штуцера стреляют далеко и метко, может и узнают, почему именно.

Но было бы глупо предполагать, что такая новинка, массово используемая на поле боя, не будет известна нашим потенциальным союзникам или потенциальным врагам. Кто из них кто — ещё предстоит разобраться.

— Выйду ночью в поле с конём, ночкой темной тихо пойдем, мы пойдём с конём по полю вдвоём… — затянул я, после того как для храбрости осушил немалого размера бокал с вином.

А вот в таком состоянии мой голос уже не кажется противным. Причём не только мне, но и людям, собравшимся здесь. Сильная песня, в ней много русского, необъятной души. Скорее, она бы понравилась казакам, но и эти люди представляли, что они выходят в поле с конём поговорить, побыть наедине со своими мыслями.

Горькими слезами скоро плакало выпитое вино. Или люди впечатлились текстом и тем посылом, который я в своём исполнении давал. Но половина офицеров прослезились, прониклись. Удивительной восприимчивости люди.

— Превосходно! — выкрикнул Шамшурин, покачиваясь, еле стоя на ногах.

Вот этому я своих офицеров ещё не учил — как много пить, но при этом не переусердствовать, не перейти ту черту, когда человек возвращается к своим истокам, к звериному, лишённому рассудка.

— Господин генерал-аншеф, вы для меня открываетесь с совершенно другой стороны, — нарочито громко, акцентируя на моём чине, сказал Вильям Вильямович Фермор.

Установилась полная тишина. Вот же паразит — испортил веселье.

— Как так? — нарушил тишину Юрий Фёдорович Лесли. — Генерал-аншеф?

— Господа, прошу меня простить. Не успел сшить мундир. Всё в делах. Пришлось шпиона немецкого в Петербурге изловить. Представляете, Андрей Иванович Остерман посчитал, что ему лучше служить русскому государю, — сказал я.

Вот теперь я, наверное, окончательно испортил праздник. Ведь здесь, в высоком офицерском собрании, присутствовали ещё и военные наблюдатели от Австрийской империи и Прусского королевства. И во хмели вопросы к ним могут прозвучать по типу такого: «И какого х… твой король шпионов посылает?»

Наблюдатели сидели в уголочке, в сторонке, по большей части наблюдая за всем происходящим, лишь пригубляя вино. Хотели, наверно показать себе другими, цивилизованными. Скорее всего… А у себя в доме напились бы вусмерть… цивилизаторы.

Раздалась немецкая речь:

— Как смеете вы упоминать о моём короле⁈ — выкрикнул прусский генерал. — Я вас…

— Подумайте трижды, господин генерал, прежде чем вызывать на дуэль канцлера Российской империи, — сказал я.

Ну всё. Любая тема и любое веселье теперь точно закончилось. Ощущение, что я будто бы матёрый волк, пришёл на день рождения к зайцам. Теперь будут меня сторониться, опасаться, чтобы я не сожрал кого. Даже так, походя, что заскучаю. Чтобы присутствующих не постигла судьба Андрея Ивановича Остермана.

— Честь имею, господа. Я покину вас, утром жду у себя моих офицеров. Но напоследок подниму здравицу за Её Великое Высочество и за здоровье будущего русского императора! — провозгласил я.

При этом, не глядя на меня, срочно, судорожно, офицеры сами себе наливали вино, чтобы поспеть и обязательно выпить.

— Честь имею! — сказал я и поспешил прочь.

У властимущих людей, как я сейчас уже уверился, огромнейшая проблема — они редко могут проявлять слабину, обязаны быть на людях всегда сдержанными, в какой-то степени даже сторониться нормального человеческого общения.

Все сплошь тщеславные и высокомерные. Будто бы им некомфортно себя вести в обществе с людьми статусом пониже. И другие никогда не могут расслабиться, если рядом с ними пытается веселиться человек намного выше рангом.

Так что я направился спать, нечего мешать. Пусть веселятся. Они, как никто в России, достойны иметь возможность и выпить, и закусить, и заполучить любовь женщины.

Не имея здесь своего дома, приходится ютиться в шатре. Но погода стояла хорошая, тёплая, почти безветренная. Охрана у меня надёжная, так что смогу выспаться. И выспался. Проснулся бодрым, сделал зарядку.

Утром я видел помятые лица. Опухшие, раскрасневшиеся, с заплывшими узкими глазами. Не Военный Совет, а собрание опухших китайских пчеловодов.

— Вижу, что всем тяжко. Долго задерживать не буду. Готовьте все наши силы к выходу в Хаджибей. Пора, господа, нам совершать подвиг. Будем готовить десант через Дунай на Измаил.

Наверное, присутствующие не поняли весь грандиозный замысел, который я сейчас им в двух словах поведал.

Так что пока моя цель — Измаил. А потом я бы хотел принудить турок к сдаче. В конце концов, нужно же кому-то будет копать Волгодонской канал! Где я наберу столько рабочих, чтобы сделать это относительно быстро?

Я против рабства. Но я за эксплуатацию пленных врагов. Не пожизненную и, может, даже без унижений, с нормальной кормёжкой, но почему бы им не сделать для России что-то хорошее, учитывая то, что они, особенно их вассалы, столетиями делали России только плохое.

Да воздастся всем по грехам их!

Следующий том: https://author.today/work/517300