Разгильдяй

Глава 16

Атаковать решили под прикрытием темноты, и часы в ожидании ночи стали самыми тягостными в моей жизни. Не припомню ни единого случая, когда целых полдня просто не находил себе места, то слоняясь по лагерю, то нарезая круги в штабном шатре, то в сотый раз проверяя карту — не упустил ли какой мелочи, не проглядел ли незаметную закорючку, способную разрушить весь план?

У нас не было ни второго шанса ни права на ошибку: один заход — один итог, победа или смерть. И предстоящую гибель не мог даже ни с кем обсудить — во всем воинстве знал только двоих, но ни к Борбо, ни уж тем паче к Тиму с задушевными разговорами не полезешь по вполне понятной причине: первый не поймет, второй поднимет на смех.

В такие моменты особенно остро чувствовалась нехватка дружеского плеча человека, которому можно доверять как самому себе, и как ни убеждал себя собраться и перестать рефлексировать, так и не получилось найти ни капельки спокойствия и внутреннего равновесия. Наверное, помогло бы вино, но пить за пару часов до кульминационного события не отважился и другим запретил. Не хватало еще, чтобы разогнавшаяся от страха кровь таранила мозги, и воины гроздьями вываливались за борт.

Представил эту картину и почему-то хохотнул, хотя ничего забавного в потере своих людей нет. Нервы, что с них взять.

Закат застал на берегу, в компании поскрипывающих от медленной баюкающей качки лодок. Даже пальцем не пришлось шевелить, хватило одной мысли, чтобы востроносые суденышки замерли точно вмерзшие в лед. Саммерен не хотела расставаться с корабликами, тянула к уключинам волны, струйками липла к днищам, но против воли избранника богов не попрешь. Тринадцать посудин одновременно взмыли над обсидиановой гладью и, выстроившись клином, подлетели к ладоням как голуби к протянутому зерну.

До становища добрался на корме самой большой ладьи, не чувствуя ни грамма тяжести, ни какого-либо напряжения — видел цель, знал, что с ней делать, и дощатая стайка покорно следовала за мной. Прибытие летающей флотилии немало удивило, но ничуть не испугало солдат — все они родились и выросли в мире, где магия пусть и редкое, но далеко не сверхъестественное явление. Однако забирались на банки мятежники с такой осторожностью, как если бы шагали по минному полю — ни намека на спешку, размеренные движения и абсолютная тишина, разбавляемая позвякиванием кольчуг и напряженным сопением. Пожалуй, с тем же выражением лица не в меру робкий ребенок пристегивается к тележке «американских горок», вот только соратников ждал куда более опасный и лихой аттракцион.

Около четырехсот шестидесяти человек на борт вместо привычной сотни — с такой нагрузкой ладьи не пересекли бы русло и на самом узком участке, но с колдовской мощью количество воинов не играло столь критичной роли. В конце концов лодки предназначались для перевозки не только дружин, но и припасов, награбленного добра и захваченных рабов, то есть строились и пополнялись экипажами с учетом обратной дороги. Главное — не смотреть вниз, и это не предостережение, не совет, а приказ, ведь придется подняться на такую высоту, где и у меня — неуязвимого и всесильного — голова пойдет кругом. Там со стены глянешь — уже колени дрожат, а взмыть надо еще выше, в мертвую зону для баллист, иначе в два счета собьют или подожгут просмоленные доски огненными стрелами.

А тушить корабли или окружать щитами уже за гранью выдержки, полет и без того перетягивал на себя все внимание и сосредоточенность. Выстроил суда неким подобием обратного клина — в первом ряду три лодки, за ними пять, четыре и одна замыкающая. Строи разряжены на столько, на сколько вообще возможно — на случай, если средневековые зенитки попытаются сбить транспорты с десантом на подлете. По этой же причине ушкуйники держались не в авангарде, закаляя собой острие атаки, а вперемешку с холопами, батраками и бойцами Борбо. Причина странной на первый взгляд тактики проста и логична — не клади все яйца в единственную корзину, особенно если яйца — на вес золота.

Мы вместе с генералом заняли корму центральной ладьи первого ряда — не самый безопасный и дальновидный выбор, но иначе нельзя — мысль спрятаться за чьими-то спинами выводила великана из себя, старик становился совершенно неуправляемым и не слушал никого, включая колдуна. Не хватало только буйства лохматого волка — на палубе и так царила атмосфера провинциального клуба, куда заскочила модная столичная звезда. Разница только в том, что не было музыки и все стояли недвижимы аки засохшие дубы и боялись лишний раз вдохнуть. А в остальном все очень похоже — теснота, духота и ядреный запах пота, от которого в прямом смысле слезился глаз.

Представил разбойную эскадрилью с видом сверху, как в стратегии обвел видимой одному мне рамкой и мысленно скомандовал на взлет. Силуэты, похожие на украшенные взбитыми сливками пироги, разом оторвались от земли и со скоростью лифтов (и в том же направлении) взмыли в разбавленную лунным светом черноту. Стоило отдать должное выдержке толпящихся вокруг людей — воины не только не поддались страху и панике, но даже не роптали и не бормотали молитвы, стоя так же твердо, как и на обычной палубе в ста шагах от знакомого берега.

Возможно, они давно привыкли к чудесам. Возможно, им было плевать на собственные судьбы, стоящие в этом мире дешевле ломаного, смолотого и расплавленного гроша. Или же надежда на победу и скорое возвращение домой окрыляла повстанцев так, что никакая магия и не понадобилась бы?

Наверняка не скажешь, а гадать и выяснять нет времени. Борбо, конечно, во всех деталях описал те улицы и районы Герадиона, которые знал сам, вот только в башне прославленный вожак не побывал ни разу. В совмещенном с фундаментом подножье располагались покои короля, храм Тенеды и тронный зал, но что находилось в шпиле — не знал никто, кроме старших советников. Поэтому, несмотря на все карты и пояснения, я вел армаду прямиком в туман войны, где могло поджидать такое, о чем не догадывался ни один из живущих.

Точно известно лишь то, что Забар не сбежит из города, когда запахнет жареным, ведь потеря столицы вмиг поменяет мятежников и лоялистов местами, и народ охотнее пойдет за известным и выдающимся, но в целом обычным человеком, а не пришлым, опасным и таинственным чароплетом. Когда и последний бирюк узнает, как сталь одолела волшбу, от залетного самозванца отвернутся самые преданные из сторонников, поэтому успешное и внезапное нападение не означало быстрой и безоговорочной победы. Да я и не надеялся.

Делай, что должен.

Будь, что будет.

Мы поднялись почти под самые облака, невидимые и неслышимые, но и с такой высоты громада главной башни выглядела так, словно я стоял под заводской трубой. Золотые прожилки тускло мерцали, по ним как по матовым полупрозрачным венам гоняли сияющие янтарные капли. И как ни вглядывался, как ни щурился — так и не заметил ничего похожего на окно или бойницу. Кремовый монолит колоссального размера, вокруг которого точь-в-точь как на карте разошлись трапеции кварталов, разделенные спицами мостовых — не то колесо, не то разрезанная пицца.

С эшелона в полтора километра нисходящий к реке центр города выглядел таким правильным и ровным, что напоминали микросхему: дом к дому, крыша к крыше, никаких зазоров, пустырей и самостроя, только соблюденный с точностью до шага план. Посады же отличались большей свободой — по крайней мере, неровность хуторов и стыков полей подмечалась с первого взора, и все равно угодья больше походили на аэрофотоснимки вполне современных земных агрохолдингов.

Но если на родной планете свет горел ночи напролет: фонари, вывески, окна квартир сливались в неугасимую видимую даже из космоса люминесценцию, то Герадион казался накрытым черным шелком. «Как перед бомбардировкой», — сверкнула в затылке глупая мысль, и пару минут спустя, когда нос нашего флагмана пересек черту внешней стены, внизу вспыхнул огонек, словно некий гигант подкурил свою гигантскую сигарету.

Вот только уголек, в отличие от тлеющего табака, со скоростью стрелы метнулся наперерез первому повстанческому колдовскому воздушному флоту, и я как в замедленной съемке увидел озаренные рыжим пламенем вытянувшиеся лица и распахнутые рты ребят с соседнего корабля. Щелк — и время вернуло обыденный ход, а ладья подпрыгнула на расцветшем пламенном маке точно на морской мине. Громыхнуло, сжавшийся воздух ударил по ушам, и ему вторили дикие вопли солдат, десятками ухнувших в обугленную пробоину. Подбитое судно не остановилось, не сбавило ход, продолжив послушно плыть вслед за моей волей, и стремительно уменьшающиеся фигурки сыпались по нисходящей дуге подобно снарядам из люка тяжелого бомбера.

Попытался закрыть брешь силовым полем, но то ли не рассчитал мощи, то ли от страха потерял концентрацию, но летевшие с грацией дирижаблей лодки закачались как в урагане, и к затухающим крикам несчастных прибавились сотни перепуганных оров.

Бравые вояки вели себя хуже девочек в вылетевшей в кювет маршрутке — вопили не своими голосами и вцеплялись в соседей, дергали за плащи, хватали за руки, висли на шеях, а кое-кто обезумел настолько, что полез к товарищу на плечи, как медвежонок на сосну. Это никак не помогало — наоборот, усугубляло и без того шаткое положение, но пойди попробуй объяснить утопающему, что если вскарабкаться на голову спасателю, то погибнете оба.

В самой гуще толкотня никому не угрожала — все крепкие и в доспехах, пойди попробуй такого задави, но стоявшие вдоль бортов воины сыпались из кораблей как песок из ковша экскаватора. Рык и ругань Борбо ни к чему не привели — рев старого воеводы просто тонул в диком гомоне, и чтобы не растерять весь десант, пришлось оставить поврежденную ладью и перенаправить силы на остальные.

Но магическая «рельса» исчезла не сразу, а размякла, опустилась, превратилась в пологую горку, и посудина не грохнулась отвесно, а пошла вниз как самолет на посадку. Бойцы из числа набранных в Ангваре крестьян цеплялись за балки и простирали ко мне руки — я не слышал слов бедолаг, но видел часто хлопающие губы и блеск выпученных глаз: пожилых, молодых и совсем юных.

Жертвы оказались не напрасны — лодки выровнялись и обрели устойчивость стальных плит на бетонном полу, но воины уже не стояли в полный рост как прежде, горделиво вскинув подбородки, а сидели, вцепившись в борта, уключины и плечи соратников, озираясь по сторонам подобно овцам, услышавшим неподалеку волчий вой.

Долго ждать новой атаки не пришлось — внизу будто тысячное войско разожгло походные костры: среди полей, усадьб и хлевов расходящийся волной вспыхивали белые искры в рыжих ореолах, чтобы мгновения спустя с сотрясающим рокотом расчертить усеянный звездами бархат. Метеоритный дождь — вот как это выглядело. Метеоритный дождь, льющийся с земли в ночные небеса.

Колдовские сферы взрывались как фугасы при любом касании или соударении. Два таких шара столкнулись в середине второго ряда, и раскаленная волна, оседлав крошащий доски грохот, швырнула ладьи на соседок как прибой — плавник. Корабли «бортанулись» — пара левых отделалась царапинами, а их экипажи — легким испугом, но двум правым повезло меньше. Взрыв подбросил лодку, приподнял нос, и перегруженный транспорт буквально закинуло на головы соратникам. По ушам резанул звук, словно с разбегу наступили на пачку яиц, вслед за ним желудок вонзился в глотку, и я грешным делом подумал поставить заслон во рту, чтобы не лишиться скудного ужина.

Вряд ли вид стошнившего колдуна как-то повлиял бы царящий вокруг хаос, но сойтись в финальном поединке в заблеванной мантии не очень-то солидно. Но пронесло — отвлекся на удержание строя и позабыл о свербящей требухе. Корабли удалось выровнять и развести в стороны, но треть бойцов с наиболее пострадавшего так и остались лежать на палубе горкой изломанных кукол, и в ярких вспышках файерболов отчетливо виднелись вылезшие из лопнувших черепов мозги и блестящие змеи выдавленных кишок. Соратники с посыпанными мукой лицами топтались как виноделы в лохани со спелыми гроздьями, вот только под ногами хлюпал ни разу не сок.

— Вниз! — завопил кто-то, и предложение показалось повстанцам более чем здравым.

Не прошло и секунды, как сотни глоток вразнобой потребовали немедленной посадки, словно на земле их ожидал дружеский прием с пивом и шашлыками. Но до внутренней стены оставалась еще половина пути, и приземлись мы прямо сейчас — и оказались бы зажаты меж двух каменных колец в десятки метров высотой, откуда выберутся разве что птицы, а таковых среди мятежников не числилось.

— Опускайтесь! — усатый старик с вытаращенными зенками схватил меня и начал трясти, и в такт голове задрожали все лодки.

Благо Борбо подоспел на помощь, и единственным, кто улетел за борт из-за внезапной качки стал тот самый усач — генерал без приказов и увещеваний схватил смутьяна за шкирку и вышвырнул в темень. После встал передо мной с секирой наперевес, готовый защищать колдуна хоть от самого Марзала.

Бойцы правильно растолковали и звериный оскал, и встопорщенные бакенбарды, и на флагман вернулось некое подобие порядка, зато на других ладьях начался форменный беспредел, особенно на крестьянских. Если бы не верная гибель под килем, каждый второй, а то и первый уже сиганул бы вниз, а так страх и негодование вылились в вопли, потасовки и мольбы всесветлой и добрейшей, но почему-то внезапно оглохшей Тенеде.

И тут в какофонию ужаса как гвоздь в пенопласт вклинились иные звуки, не имеющие ничего общего с позорной паникой. Гулкие протяжные стуки сменялись ритмичным боем: грум — бум, грум — бум! Больше всего это напоминало вступление «Богов войны» известных поборников истинного хэви-метала, и источник ласкающей душу мелодии не пришлось долго искать.

Ушкуйники стояли с гордостью декабристов перед казнью и, как положено крутым парням, не обращали ни йоты внимания на беснующиеся тут и там сполохи и бьющие во все стороны ослепительные протуберанцы. Пламя отражалось в прищуренных глазах, отчего и без того бесстрашные взоры из-под хмурых кустистых бровей казались охваченными огнем, источающими азарт грядущей схватки. Таких походов северные пираты еще не видывали, и жажда боя передалась не только в монотонный стук, но и полилась из растрескавшихся губ низким гортанным пением мужчин, выросших с оружием в руках и с Костлявой на широкой ноге.

У кого были гарпуны, били пятами в днища — грум! Предпочитавшие сражаться глаза в глаза отвечали обухами топоров в щиты — бум! Грум — бум! Грум — бум! И поверх — рокочущие холодным прибоем слова, которых я не знал, но перевод и не требовался — и без него понятно, о чем пели идущие на войну дети камней и снега. Их пение то взмывало ленивой морской волной, то опадало шелестом пены на гальке. То ревело вьюгой, то свистело сквозняками в пещерах и лабиринтах валунов. То протяжно вопило новорожденными воинами, то отрывисто вскрикивало отправляющимися в обители духов героями. В этой мелодии звучал сам Север, усмиряя страх в сердцах распоследних трусов и призывая к порядку паникеров. И после первого же куплета я сам воспрял духом, точно глотнул из заветного бурдючка.

Ладьи пошли быстрее, словно на каждой подняли невидимые паруса, однако защитить отряды от обстрела или хоть как-нибудь лавировать все равно не получилось. Последняя надежда — добраться до стены с минимальными потерями, но чем дольше мы летели, тем быстрее таяло это чаяние.

Очередной шар поджег корму хвостового корабля, куда по моему распоряжению посадили самых молодых и неопытных бойцов. Холопы и батраки шестнадцати-семнадцати лет — по сути ровесники, и столь же искушенные в военном ремесле, как и вчерашний школьник с Земли. Их и воинами-то назвать язык не повернется — даже разодетые в проволочные кольчуги и плащи из занавесок ролевики — и те выглядят внушительнее и опаснее. Но Война не делит людей на правых и виноватых, молодых и старых, закаленных ветеранов и впервые взявших меч — все пришедшие на поле брани равны пред владычицей разрушений и младшей сестрой Смерти, и в равных долях делят и победы и поражения.

Просмоленные тонкие доски вспыхнули как факел, раздутый ветром до размера стога сена. То, что на воде обернулось бы временным неудобством, под облаками превратилось в ревущий пожар, с которым я ничего не мог поделать без риска для остальных экипажей. Первая мысль — подогнать вплотную ближайшую лодку, но та и без того битком, к тому же пламя по щелчку перекинулось бы и на спасателей. А все попытки унять огонь, погасить, сорвать с палубы привели лишь к очередной турбулентности, грозящей не в пример большими потерями.

Уцелевшие подростки сгрудились на носу, отчаянно крича и размахивая руками. Многие из тех, к кому вплотную подобрались сияющие языки, предпочли выпрыгнуть за борт, выбрав менее болезненный, но оттого не менее лютый итог. Другие же устроили свалку с соседями, стоящими дальше от огня — в такие моменты чужие жизни не считаешь, думаешь только о своей — подсознательно, неосознанно, под властью инстинктов, и не мне винить ребят, поднявших руку на соратников в попытке отсрочить самую страшную из смертей.

Понимая, что все усилия тщетны, «отключил» объятую пожаром ладью от общего колдовского поля, и корабль камнем ринулся с высоты, миги спустя озарив накрытые чернильной тьмой поля искрами как от упавшего на асфальт окурка. А в мыслях вместо угрызений совести или раскаяния прозвучал сухой отчет: две из тринадцати — достойный результат.

Пожалуй, потери и в самом деле небольшие, особенно в процентном соотношении, особенно с учетом опыта погибших… Господи, да это же не «Герои», где орды крестьян бросают на единственного дракона, чтобы срезать кропаль хитов, прежде чем натравить более ценные и малочисленные отряды. Это же люди, мать их… люди! Дети, братья, а с поправкой на средневековые реалии — еще и мужья и отцы. Больше четырех сотен трупов одним взмахом — и хоть бы хны! Да я бы в игре сильнее переживал, угробив ни за хрен столько юнитов! Неужели расхожее выражение о миллионах и статистике — чистая правда? Или же я вот уже несколько дней и не я вовсе? Леня Ленский и подумать не мог в таком ключе, а я… я ли? Или новый мир полностью поглотил инородную личность, извратил, подстроил под себя? Что если магический взрыв искалечил не только тело, но и душу?

— Леонид! — рявкнул Борбо, обдав лицо несвежим ветерком. — Очнись, чародей!

Вздрогнул как после недолгой дремы и сосредоточился на полете, полностью купировав бесполезные ныне терзания и думы. Толку от них — ноль, а на плечах еще целый флот, из которого надо сберечь хотя бы половину — и желательно самую боеспособную, ведь иначе в башню не стоит и соваться и все жертвы окажутся напрасны. Поэтому погрустим-поразмышляем и почтим павших после победы как и подобает прирожденному полководцу.

Стройный хор заглушил нечеловеческие вопли, а пример несокрушимой стойкости и выдержки если не воодушевил, то, по крайней мере пристыдил паникеров, и бойцы перестали вопить и метаться как крысы в раскаленных ведрах. Вдобавок, близость стены успокаивала и внушала уверенность — барьер хоть и поуже внешнего, но ладьям хватит места для успешной посадки, а именно этот маневр я и задумал. Никто не знал, на что способны окопавшиеся в шпиле колдуны — быть может, по мановению руки Забара все напавшие обратятся в угли, и лететь дальше — уже не дерзкая смелость, а неоправданная наглость.

Когда до внутренней стены оставалось около полукилометра, двойное попадание раскололо транспорт из третьего ряда на равные половинки, те раскрылись как яичная скорлупа над сковородкой, и горящие живьем люди искрящимся ливнем всколыхнули чернильную мглу. После этого обстрел с земли прекратился, но лишь для того, чтобы уступить стрельбе из-за амбразур. К счастью, по нам били не маги, а лучники, и не зажигательными стрелами, а вполне обычными, однако радость оказалось преждевременной. Да, защитники уже не могли сбивать корабли, но плотность залпов была такой, что случись наступление днем, и нам пришлось бы лететь в шелестящей тени.

Взял выше насколько вышло, но прежде чем наконечники застучали по килям и днищам, не меньше сотни воинов превратились в булавочные подушки. Круглые щиты чуть больше крышек от кадок — отличный выбор для абордажей и рубки в тесных коридорах прибрежных крепостей, но для осад нужна совсем иная защита — хотя бы как у напавших на Брилл латников. Мятежники же силились выстроить некое подобие черепахи, но с тем же успехом можно прятаться от проливного дождя под листом лопуха — голову и грудь, глядишь, прикроешь, но все остальное промокнет насквозь. А повстанцев не спасали и баррикады из трупов товарищей — стрел неслось так много, что ежовые иглы и то более редкие, чем свистящая во мраке погибель.

Для посадки предстояло выстроить все десять ладей в линию, тем самым подставив десант по самый жесткий — концентрированный — огонь. Вдобавок приземление сильно осложняли ветряные мельницы: во-первых, я не мог свести все корабли борт в борт и лавиной обрушить на головы королевских прихвостней. Во-вторых, надо учитывать и зазоры зубцов и расстояния между мельницами, чтобы не впечатать лодки в приземистые каменные пирамидки с широченными лопастями винтов. И, наконец, в-третьих предполагалось выполнить предыдущие два пункта с максимальной скоростью, иначе на стену упадут не десантные баржи, а летучие братские могилы.

Представил всю картину целиком — как корабли расходятся со строго заданным интервалом и как опускаются за амбразуры, размазывая забаровцев по камням и сбрасывая на идеально сложенные мостовые и черепичные крыши. От напряжения закружилась голова, из-под стиснутых до треска эмали зубов брызнула кровь, а перед зажмуренным глазом словно включили электросварку. Будь у меня больше навыков и времени, все обошлось бы меньшими потерями, а так одна из ладей с хрустом протаранила мельницу, а вторая скользнула по боевому ходу как сани по льду, задрала корму и ухнула вниз.

Следом полетел добрый десяток латников, смешиваясь с повстанцами в красно-синем вихре: и те и другие размахивали руками, надрывали глотки и хватали друг друга, ища спасения у бывших врагов. Это в жизни все разные: идеологии, идеалы, мировоззрения, рост, религия, пол и возраст, черные, белые, толстые и тонкие, а в смерти все равны и в итоге обратятся в единый и неделимый перегной.

Остальные же опустились как и задумывал, и в тот же миг около трех тысяч солдат с волчьим воем и медвежьим ревом накинулись на стрелков, давя, рубя и швыряя со стены. Лютый нечеловеческий ужас и жажда мщения за павших товарищей требовали срочного выхода, иначе разорвали бы души в клочья, и с виду робкие и неумелые повстанцы превратились в настоящих берсерков, алчущих смыть кровью липкий холодный пот, всегда выступающих у тех, кто бок о бок разминулся с Костлявой.

Борбо едва ли не в одиночку расправился с лучниками около флагмана и рванул к винтовой лестнице, спрятанной в толще кладки. Двуглавая секира качалась из стороны в сторону маятником башенных часов, разрубая стоящих вблизи и сбивая с ног тех, кто мялся поодаль. В разбавленной янтарным мерцанием ночи великан казался оборотнем с заросшим оскаленным лицом и желтыми горящими глазами. Еще на подлете он сорвал с хвоста тесемку, и пропитанный солью и железом ветер всколыхнул черный с проседью каскад, придав хозяину воистину демонический вид.

Неудивительно, что застигнутые врасплох и оставшиеся в меньшинстве защитники предпочли ретироваться, но Рок в людском обличье с распахнутыми крыльями плаща настигал вопящих беглецов и кромсал, кромсал, кромсал, пока лицо и волосы полностью не залило красным.

Спуск находился под ветряной мельницей, от грохота валов которой подрагивала кладка. Толпа лучников попыталась забиться в узкий лаз точно разжиревшая мышь в норку, но оттуда уже напирали латники, не стесняясь потчевать дезертиров прямоугольными щитами, а то и палицами.

Бедолаги оказались зажаты меж двух молотов, и смелейшие из трусов в отчаянии попытались сопротивляться, но короткие мечи и кинжалы — не соперники копьям и топорам. Серо-синее цунами вонзилось в вопящую толпу, зазвенело, загремело, зачавкало, и когда я во главе отряда крестьян добрался до авангарда ушкуйников, боевой ход казался выкрашенным свежей краской — такой же скользкой и липнущей к подошвам.

Но если расправа над стрелками обошлась лишь вражеской кровью, то пробиться на лестницу оказалось не в пример сложнее. Сами ступени шириной шагов в десять, а в коридоре подпрыгнет профи-баскетболист и не коснется пальцами освещенного масляными лампами свода — вот какой туннель проложили в стене. Вот только вход уже раза в три — вполне себе обычная двустворчатая дверь, загражденная блестящей чешуей щитов. За первым рядом бугаев, закованных в сталь с головы до пят, стояли алебардисты, уложив древки на плечи соратников и используя их как направляющие для ударов. И выпады получались в прямом смысле сокрушительными — воины отступали на шаг и разом, по команде, наваливались на оружие всем весом, и никакая броня не могла справиться с таким импульсом.

И минуты не прошло, как перед аркой вразнобой лежали тела в шкурах и синих плащах. Даже генерал не смог ничего поделать с таким построением и едва не погиб, если бы Тим не проявил все свое красноречие, чтобы убедить великана обождать и не прыгать волком в яму с кольями. Латники тоже не спешили наступать и просто держали проем, из-за чего мятежники оказались зажаты на стене, по которому вскоре ударили взобравшиеся на крыши лучники.

Им приходилось бить почти вертикально вверх и былой плотности стрел не наблюдалось, но воины с изрядной частотой вскрикивали, а секунды спустя вопли обрывались глухими стуками. На боевом ходу началась давка — воины стремились убраться подальше от края, вытесняя к обрыву тех, кто был парализован страхом или слишком слаб, чтобы дать сдачи. В итоге под огнем оказались батраки, а мужские голоса сменились старческими охами и юными взвизгами.

Чтобы протиснуться сквозь толчею, пришлось окружить себя непроницаемым коконом и жалить стоящих на пути искрящимися разрядами — в противном случае весь отряд перестреляли бы прежде, чем добрался до лестницы.

— Паря! — с радостью воскликнул Тим, выплясывая перед командиром с видом трезвого друга, пытающегося остановить лезущего в драку пьяного товарища. — Сделай что-нибудь, иначе кранты!

И я сделал. Направил на вход ладони, и по ступеням скатилась волна жидкого огня, плавя доспехи и обугливая плоть. Жар стоял такой, что следом пришлось пустить уже обычную волну — водяную, и от перепада температур растрескались многотонные каменные блоки, пар заволок подножья стены, а шипение, пожалуй, слышали и на вершине башни. Только после этого удалось спуститься без риска обжечься, споткнуться о трупы или задохнуться от нестерпимого смрада человечьего мяса.

Внизу мятежники и забаровцы поменялись ролями: теперь первые заблокировали узкий проход, а вторые тщетно силились пробить брешь в обороне. Патовое противостояние продолжалось до тех пор, пока я не добрался до последней ступени — что ни говори, а бегать наперегонки с северянами не только бессмысленно, но и чревато — затопчут.

Предо мной лежала просторная улица, скованная двухэтажными особнячками как река — набережной, сужающаяся по мере приближения к колонне колдовской цитадели. И все свободное пространство, включая крыши, занимали латники в красных плащах. Ожидал заметить хотя бы одного советника (лучше всего — Колбана), но волшебные крысы забились под мохнатое пузо главного пасюка, которого отделяли от справедливой кары пяток километров по прямой. И стальное море впереди — не препятствие, а так — легкая передышка перед решающей схваткой.

Сжал кулаки и медленно поднял, как в упражнении на бицепс, и сгустившийся мрак озарили ревущие столбы пламени, словно под мостовой по очереди зажгли реактивные огнеметы. Враги взревели как стадион, приветствующий победу любимой команды, только вместо радости и восторга в каждой нотке сквозили ужас, боль и отчаяние. Вскоре в крик влился оглушающий лязг — воины помчались прочь с улицы, сталкиваясь, падая и громыхая по брусчатке. Но струи пламени растянулись от дома к дому и поползли к центру проспекта, сжигая все на своем пути. Пожар перекинулся на крыши, согнав с насиженных мест стрелков, а после потух — как не было.

Я не собирался палить столицу дотла. Зачем? Простые люди не виноваты, что трон захватил мошенник и лиходей, да и губить такую красоту совершенно не хотелось. Меня заботила лишь башня, Забар и все, кто стали между нами, а остальные — декорации, замыленные низкой отрисовкой задники, многие из которых так и не увижу, да и не сильно расстроюсь по этому поводу.

В шпиле — в этом краеугольном камне стихий и квинтэссенции всех магий — накоплено достаточно мощи, чтобы открыть путь куда угодно: хоть на Землю, хоть в параллельный мир, а хоть во вселенную, выдуманную только что лично мной. Я чувствовал это, как и то, что шпиль не покорится новому хозяину, покуда не сгинет старый, а значит пришла пора исправить сие досадное недоразумение.

Основание башни напоминало белую мраморную шайбу величиной с ангар, и рядом с ним как никогда прежде ощущалась смехотворность человеческой жизни и ее следа в истории. Такие вот исполины простоят тысячи лет, молчаливо наблюдая за растущим вокруг слоем мусора и перегноя — единственном напоминании о несметных числах сменившихся поколений.

Но все это — лирика. В тот момент больше заботило отсутствие окон и дверей, и я понятия не имел, как вскрыть такую громадину. Благо имелся проводник — Борбо обогнул главную площадь, представлявшую собой пятачок мощеной земли, и указал секирой на едва заметную щель в гладкой как пластик кладке, и высотою вход вполне соответствовал тому же ангару.

Выпил последние капли из бурдюка и развел руки, скрючив пальцы так, будто в самом деле раскрывал створки шкафа-купе. Преграда со скрипом и скрежетом подалась к незваным гостям, а затем разделилась надвое и расползлась как крышки склеенных донцами хлебниц.

В растущую щель ударил яркий свет — не как от ламп или прожекторов, а скорее от свечей — миллионов восковых палочек, увенчанных мерцающими язычками. Сияние слизало полумрак с украшенных лепниной и полуколоннами фасадов, заблестело на мокрых от росы скатах, отразилось в распахнутых глазах мятежников.

Воины попятились, тряся оружием и прикрываясь щитами, как если бы вместо света на них надвигалась вражеская рать. Но в просторном зале, занимающем дай хаос десятую часть объема шайбы, ждали всего около пятидесяти человек, однако никто из повстанцев не посмел усмехнуться столь малочисленному отряду. Ведь каждая из фигур в алых балахонах могла уничтожить половину напавших одним только взглядом.

Старшие советники выстроились полукругом за высоким креслом из чистого золота — единственной мебелью на все помещение величиною с пару школьных спортзалов. Стены ничем не отличались от внешней отделки — тот же белый с прожилками мрамор, потолок украшала россыпь разнокалиберных огненных шаров, в точности повторяющих карту звездного неба, а на черных плитах пола изогнутыми спицами змеились лучи местного светила.

— Сторожите вход, — велел я Борбо и шагнул в смыкающуюся щель.

Чародеи не шелохнулись, но с трона встал Колбан собственной персоной и откинул капюшон, обнажив усеянную пигментными пятнами лысину и маленькие, подведенные сурьмой глаза. В остальном же — обычный старик: умой, сбрей бороду, переодень и найдешь такого же в поликлинике, на вокзале или в очереди за гречкой по скидке. Собственно, и не ожидал узреть голый череп, змеиную рожу или волчью пасть, мне вообще было плевать на морду колдуна, ведь очень скоро она скривится, сморщится от боли, и не будет той пытке ни конца ни края.

— Стой! — прохрипел ублюдок и подытожил приказ ударом посоха в пол.

Эхо ухнуло под свод и растворилось в фальшивых (как и все тут) звездах, и я поймал себя на мысли, что в зале нет ни звука, даже дыхания советников не слыхать, а сами маги неподвижны как камни и вместо лиц под капюшонами клубится тьма черным дымом сгоревших трупов.

— Эту башню построили боги, и она ведет в их небесную твердыню. Тебе не выйти отсюда живым, но мы готовы простить все в обмен на клятву Забару.

— Башня богов, говоришь? — я усмехнулся. — Что же, похоже. Вот только я их избранник, а ты выбрал неправильную сторону, дружок.

— Избранник? — ожидал, что Колбан рассмеется в свойственной ему манере, однако старик нахмурился пуще прежнего. — Ты — дуралей! Малолетний выскочка, ничего не понимающий в замыслах всетворцов! Ты вообще оказался здесь по воле случая, так что закрой рот и покорись воле истинного короля!

— Это которого? — поискал взглядом кого-нибудь в короне, но так и не нашел. — Где он? Прячется? Большой и страшный серый волк натравил на врага щенков, а сам забился в нору?

Чародей хмыкнул и вскинул острый подбородок.

— Болтай сколько влезет, итог един. Клянись — или умрешь.

— Ну почему же? — встряхнул руками и сжал-разжал кулаки — колдовали-колдовали, наши пальчики устали. — Есть еще вариант. Умрете вы все, а потом и ваш трусливый хозяин.

Вскинул ладони, готовясь к атаке, и в зале началось такое светопредставление, что из глаза брызнули слезы. Десятки огненных шаров, ослепительных молний, глыб льда и крутящихся болгарками смерчей полетели со всех сторон, но причинили столько же вреда, как капли дождя — реке. Волшба не резала, не ломала, не жгла тело, а впитывалась в него, наполняла, восстанавливала потраченные запасы. И когда силы советников пошли на убыль, вернула все накопленное разом, и вспухшая сфера нестерпимо яркого сияния, вобравшая в себя все стихии, школы и течения, обратила врагов в пепел. Всех, кроме одного.

Колбан валялся под троном и жадно хватал воздух, которого почти не осталось — выгорел в замкнутом герметичном мешке. Я же успел набрать достаточно, жаль только на разговор по душам не хватит. Но бородатая мразь понимала все и без слов — знал, откуда эти шрамы, помнил, за чью смерть я пришел мстить. Может быть, даже раскаивался, ведь пред ликом гибели мы все становимся самыми милыми и добрыми, лишь бы получить еще немного времени для нового зла.

Старик тянул ко мне трясущиеся ручонки, хватался за ходящий ходуном кадык, вываливал опухший темнеющий язык в пузырчатом налете. А я сидел на золотой плите, подперев щеку и сладко улыбаясь смотрел, как выродок, забравший самое дорогое, сучил ногами и царапал грудь. Убийца не мог ни хрипеть, ни издавать иные звуки, но мне саундтрек и не требовался — воплощение мести прелестно само по себе.

Когда же чароплет перестал дрыгаться, чуть приоткрыл створки и подошел к еще одним — поменьше. Вся эта система странных запоров напоминала шлюзовой отсек космического корабля, да только откуда ему тут взяться? За вторыми створками гудела широкая вертикальная шахта, до краев заполненная золотым сиянием. Эта магия заметно отличалась от других, по сути являясь зацикленным и постоянно поддерживающимся заклинанием левитации. Одним словом — колдовским лифтом.

Шагнул в него и за доли секунды вознесся на вершину башни, обилием окон напоминающую не то диспетчерскую вышку, не то рубку легкой подлодки. Напротив спиной ко мне стоял человек в красной мантии, с ниспадающими на узкие плечи кудрявыми локонами. Когда тиран обернулся, я вздрогнул и ошалело вытаращился, чудом удержавшись на грани сознания.

— Не может… быть… — только и сумел выдавить из слипшихся губ, пялясь во весь глаз в до боли знакомую физиономию.