Разгильдяй

Часть III Я, Хаос Глава 12

Я медленно падал в непроглядную тьму, не в силах ни пошевелиться ни вдохнуть. Тьма окружала со всех сторон, стальным обручем сдавливала грудь, холодом жгла плоть. Не знаю, как долго длился спуск в бездну, время словно замерло, в ушах редко-редко стучал пульс, а с тела, казалось, содрали половину кожи и с каждым пройденным метром щипцами стягивали свежие лоскуты.

Где я? Что со мной? Я даже не знал, все ли конечности на месте, чувства смешались, перевернулись с ног на голову, и там, где по логике вещей должен был чувствовать пальцы — ощущал покалывание во лбу, а спина каким-то образом сместилась на дрожащие бедра. Магический взрыв мог обернуться чем угодно — возможно, меня вообще уже не существовало, остался только слепок сознания, тающий в вечном нигде.

Что-то мягкое и податливое протянулось вдоль хребта, защекотало пятки и затылок. Падение прекратилось, онемение начало потихоньку спадать, а нервы — возвращать привычный ток импульсов. Чтобы хоть немного согреться, прижал колени к груди, и тут увидел высоко над собой огненные пятна. В столбе света от горящих бревен и досок змеилась красная струя, щупальцем ниспадая с поверхности на дно, будто в реку высыпали мешок красителя.

Вокруг щупальца спиралью протянулась едва заметная полупрозрачная трубка, по которой поступал воздух в окруживший меня колдовской пузырь. Рядом с магическим кабелем, не позволившим хозяину захлебнуться в первые же секунды после крушения, еле движимым смерчем вращались изуродованные взрывом тела. Эйны, стражники — все перемешались и оседали на дно вслед за мной, и в этом хороводе смерти только я был жив.

Еще жив…

Я мог дышать, но холод уже проник в кости и вымораживал мозг — пять минут, десять, и сердце остановится, выстрелив в коченеющие мышцы последние крохи тепла. Пора покинуть мир мертвецов и всплывать, пока есть силы, пока не погасла зыбкая воля к жизни.

Присел, увязнув в иле по щиколотки, хотел оттолкнуться и воспарить к блестящей пламенем глади, но увяз еще глубже. Замахал руками что было мочи, но не смог ни на йоту сдвинуться с места — кокон надежно охранял и от воды и, понятное дело, от любой попытки всплыть.

Магия спасла меня, но она же и погубит, оставив навеки в царстве холода и мрака. Я поймал энергетическую пуповину в обожженные до мяса ладони и поднес к лицу. Собрался было вдохнуть — глубина немаленькая, метров тридцать, стоит запастись воздухом, но в легкие в тот же миг вонзились раскаленные спицы. Закашлялся, роняя ртом и носом смешанную с кровью слизь, осознав, сколь мизерен шанс выбраться из этой передряги, но и торчать до скончания времен на дне нельзя. Пора наверх, пора заявить о себе всему прогнившему мирку, пора спасти ту, которую люблю… или отомстить за нее.

Обломанные ногти впились в ожоги, но пронзившая разум боль была сущей пустяковиной по сравнению с той, когда вслед за пуповиной лопнул и пузырь, и на меня со всех сторон обрушились тонны ледяной воды. Кажется, ненадолго отключился, не забыв каким-то чудом грести и шевелить ногами. Сознание вернулось на половине пути, и первое, что увидел — перекошенное лицо Гора в ореоле темных волос, колышущихся как водоросли на легком течении. Из распахнутого рта струилась кровь, в обугленной глазнице застрял оплавленный гвоздь, некогда могучая рука, забравшая немало жизней, покачивалась на тонкой ниточке сухожилия.

Вид изуродованного мертвеца не испугал, скорее наполнил гнетущей грустью — могучий северный воин погиб из-за меня и, к величайшему сожалению, таких как он скоро полягут тысячи с обеих сторон. Кивком проводив великана в последний путь, я продолжил свое короткое, но неописуемо тяжелое странствие от тьмы к свету, лавируя среди вращающихся кленовыми семечками тел. Это неспешное падение напоминало танец, и я никак не мог понять, что в нем не так, и осознал странность восприятия лишь почти добравшись до поверхности. Мой левый глаз покалывало от холода и мути, в то время как правый не чувствовал ничего и неважно, жмурился ли я или распахивал веки.

Но тогда было не до глаза — все время всплытия я вертел головой, тратя драгоценные запасы воздуха в поисках Лиры, но нигде не замечал никого похожего на точеный девичий силуэт, только медленный дождь из грузных мускулистых трупов. Это хорошо — значит, подруга жива, и либо ждет на берегу, либо Колбан забрал ее с собой как приманку, последний козырь, рычаг давления, успев переместиться прочь с корабля за секунды до взрыва.

Ноги как назло свело судорогой в последний момент, а уставший, израненный организм срочно и настойчиво потребовал кислорода. Наплевав на очередную вспышку боли, вцепился в плавающее надо мной горящее бревно, рывком подтянулся и высунул голову из воды. Опорожнил легкие шумным выдохом и попытался наполнить, но получилось не сразу, а лишь когда обломки впереди закружились как посохи в руках танцора файер-шоу. С медвежьим ревом вдохнул колючий воздух и заорал на всю округу не своим голосом, не то подсознательно зовя на помощь, не то устав от мучительно-долгой абсолютной тишины.

Надышавшись как в первый раз, унял бешеные скачки перед глазом и погреб к песчаному пляжу, до которого оставались считанные шаги, ибо окажись я хотя бы на сто метров дальше, и вы бы сейчас не читали эти строки. Доски и бревна встречались на всем протяжении заплыва — одни едва тлели, другие полыхали факелами, отчего казалось, будто бы вся Саммерен охвачена пожаром. Колдовской всплеск разорвал оба корабля на части — и там, где я на четвереньках выбрался на холодный песок, лежал острый нос северной ладьи, а в нем — тощая фигурка в обуглившейся мешковине.

Не обращая внимания на острые деревяшки и гвозди, кинулся к Лире и прижал к груди остывшее тельце, жесткое и неподатливое как фарфоровая кукла. Ни дыхания, ни биения сердца, ни малейшего признака жизни, и все мои попытки вернуть их золотистыми молниями ни к чему не привели. Быть может, я и впрямь всесилен наяву, но над смертью властвуют только боги, а я не числился ни в одном пантеоне.

— Видишь, — провел ладонью по бледной щеке и фиолетовой шишке над скулой. — Никакой я не Избранный. Избранный бы этого не допустил. — И с глупой детской надеждой шепнул, до последнего силясь вернуть в этот мир сбежавшие невесть куда чудеса: — Лира, очнись… Пожалуйста.

Ответом стал треск углей да гулкое урчание потревоженной реки. Левую щеку смочила теплая влага, правая же осталась суха. Я ощупал пальцем запекшуюся корку, зашипел от жгучей боли, словно на содранную кожу плеснули кипятка, и стиснул зубы. Сморщенные как курага веки прощупывались без труда, но под ними вместо упругой выпуклости зияла мягкая пустота. Я прижал к себе Лиру еще крепче, спрятал лицо в слипшихся пропахших тиной волосах и просидел так до рассвета, боясь пошевелиться и всецело ударившись в стадии принятия потери, успев за пару часов несколько раз пройти от отрицания до принятия, но так и не успокоив дребезг в душе, где на ржавой скрипучей перекладине качались Обида и Страх, поочередно перевешивая друг друга, то падая на дно сознания, то взмывая в самую ввысь.

Небо прояснилось и ветер выгнал на выпас косматые облака, расстелив себе над водой белую перину тумана в черных крапинках дымов. Я оторвал лоскут от растерзанного в клочья кителя и перевязал пустую саднящую глазницу — исцеление притупило боль, но не вернуло зрения, и чтобы окончательно не врасти в песок, встал и вскинул ладони.

Несмотря на ужасающие раны на теле и душе, дар отозвался мгновенно и в полную силу. Повинуясь моему замыслу, невидимая мощь собрала с берега уцелевшие бревна и сложила в ровный двухъярусный плот, а сверху набросала подушку из щепы, дощечек и канатов. Обрывок паруса принесло чуть ли не с противоположного берега, и прежде чем импровизированный саван коснулся пальцев, в нем не осталось ни капли влаги.

Я понятия не имел, как облачают в погребальный наряд, поэтому просто уложил Лиру на последнее ложе и укрыл грубой тканью так, словно это обычное одеяло, оставив открытым только избитое, но все равно самое прекрасное и дорогое сердцу лицо. Несмотря на законченные приготовления, спешить совершенно не хотелось, ведь в этот раз мы расставались окончательно и бесповоротно. Не будет больше ссор и прощений, мне никогда не познать ее тепла, не подшутить, не отпустить скабрезность и не получить за это выговор или подзатыльник. Да, наши отношения далеки от идеала и нас не связывало ничего, кроме выдуманной Лирой высшей цели, но я бы отдал все, лишь бы вернуть их, однако Костлявой не интересны мои силы.

— Ну, пока, — я поцеловал свои пальцы и коснулся подушечками холодных губ. — Не знаю, есть ли у вас тут рай или ад, и кто из богов заведует загробными делами, но… — потер зачесавшийся как от щепотки перца нос, — надеюсь, ты окажешься в лучшем из миров.

Взмах — и костер превратился в ревущий ракетным соплом смерч, за считанные мгновения уничтоживший и бревна и все, что на них лежало. И несмотря на сильный утренний ветер, нежно-кремовый дым устремился в небо ровным словно античная колонна столбом.

В Ангвар возвращаться не стал — город наверняка стоял на ушах, а Колбан велел усилить стражу и ни в коем случае не упустить мятежного чародея. Я брел вдоль берега, сутулясь и грея под мышками руки — ожоги удалось вылечить, но остались саднящие шрамы, а стигматы на ладонях наотрез отказывались затягиваться, как ни старался.

Снова один в чужом мире, увечный, оборванный и невыносимо уставший, потерявший глаз, подругу и надежду, но не утративший цели. Я знаю, куда лежит мой путь и не успокоюсь, пока не вплавлю тирана в трон, а колдуна не придушу его собственной бородой. Но в одиночку Герадион не взять даже мне, и волей неволей придется отсрочить месть для поисков союзников в ставке генерала Борбо — Брилле, однако я и близко не представлял, где находится этот город.

Подсказал попавшийся на глаз рыболов — бородатый детина вышел с утреца пораньше наловить рыбы на завтрак, но нарвался на мага в лохмотьях бархатного костюма. Всего раз взглянув на белеющий в мареве треугольный парус, перенес лодчонку с обезумевшим от ужаса крестьянином чуть ли не себе под ноги.

Бородач вытаращился и принялся стучать лбом в борт лохани, моля Маразала о милости, а Тенеду — о защите.

— Успокойся, — прошелестел утомленный голос без нотки угрозы. — И подскажи, как добраться до Брилла?

— Идите к солнцу, господин, — выпалил мужик, не смея поднять лица, на котором сочилась кровью стесанная кожа.

Пожалуй, в этой сцене было что-то из древних легенд — черная фигура на краю невысокого обрыва, озаренная лучами молодого светила. Позади — сине-зеленый окоем на стыке неба и густой дубравы, впереди до самого горизонта — полноводная Саммерен, а внизу — ничтожная трясущаяся букашка, которую я щелчком разберу на атомы.

— Спасибо, добрый человек.

На песчаную отмель с громким плеском одна за одной выбросилась дюжина здоровенных рыбин, напоминающих карпов с золотыми чешуйками — каждая размером с ноготь. От такого дива рыбак уронил челюсть, и я на всякий случай уточнил, что это не просто фокус, а подарок за помощь. И все равно крестьянин не покидал лодку, покуда я не добрался до кромки леса, да и то складывал карпов в садок с осторожностью сапера-новичка.

Я невольно улыбнулся и поморщился от жжения в щеке — ощущение в целом было такое, словно по морде саданули раскаленным добела мечом. Что будет, если дать по роже нагретым до тысячи градусов клинком?.. Да уж, интернет, мемасы, чатики… такое впечатление, что все это осталось в прошлой жизни, не имеющей ко мне ни малейшего отношения. Словно Леонид Ленский так и остался лежать на асфальте, а по загадочному миру бродил его неприкаянный призрак.

А точнее — дух мщения, ведь месть — это единственное, что у меня осталось, и я не остановлюсь, прежде чем не воздам всем и каждому по делам его. И не уйду, даже если напротив откроется дверь на Землю. Но если жажда кары — не богоугодное стремление, то почему мистическая мощь гейзерами бьет в жилах?

На востоке от Ангвара раскинулась непроходимая дубрава, в чьей тенистой тишине могучие дубы-колдуны превратились в чахлую поросль — тонкие стволы, узкие кроны и ковер из опавших листьев над торчащими из земли корнями. Где-то вдалеке стучал дятел, шумели ветви, а дыхание леса казалось замогильной тишиной, которой я несказанно обрадовался, устав за последние дни от взрывов, воплей и грохота топоров.

Путь затрудняли кабаньи рытвины и глубокие балки, но где тут тракт и есть ли он вообще я не знал, поэтому упорно мял листья навстречу солнцу. Сколько предстоит пройти: десять верст, сто, тысячу? Не разминусь ли дальней дорогой, ведь «иди на восток» — не самая точная навигация, но мне было все равно, я шел, потому что не мог стоять, потому что любое промедление заставляло обращать внимание на боль и свербящее сердце.

Где-то пару часов спустя, когда бледный шар скатилсяс зенита, услышал звуки недалекой битвы — конское ржание, гулкие крики и треньканье тетивы. Шум вывел к тракту — петляющей меж дубов грунтовке, столь узкой, что кора белела стесами на каждом повороте. Посреди дороги стояло чудо местечковой техники, подобного которому встречать еще не доводилось — похожая на товарный вагон повозка о шести колесах, запряженная четверкой крепких северных лошадок.

Скакунов облачили в стеганые попоны чуть ли не до самых копыт, на головах виднелись кожаные шлемы, но и эта броня показалась недостаточной для здешних мест, и на боках тружениц покачивались сколоченные из досок щиты, отдаленно напоминающие танковые экраны. И мера была не лишней — в досках торчал добрый десяток стрел с красным оперением, еще столько же усеяли укрепленный корпус повозки и число их с каждой минутой лишь росло. Боевой фургон с двух сторон окружил конный разъезд лоялистов в два десятка луков и, прячась за стволами, посылал в цель снаряд за снарядом.

Противники не оставили прихвостней Забара без достойного ответа — из откидных лючков на крыше то и дело высовывались рыжие макушки, а вслед за ними — короткие, но мощные арбалеты. Неизвестно, скольких бойцов лишились караванщики (и лишились ли вообще с такой-то броней), но прелую листву украсили алыми плащами пятерка воинов в кольчугах.

Что же, самое время вспомнить расхожую земную присказку о врагах моего врага. Дабы не искушать судьбу и не испытывать едва вернувшийся дар на прочность, подкрался поближе к тракту и привалился плечом к молодому дубку. Прежде чем меня заметили, над полем брани громыхнуло так, что если бы не намотанные на оси и спицы веревки с грузилами (вот как всадники остановили такую махину), то перепуганные лошадки унеслись бы прочь быстрее болида. Но даже гривастые тяжеловозы не сумели сдвинуть с места фургон с заблокированными колесами, зато кони стражников хором заржали, вскочили на дыбы и унеслись прочь не разбирая дороги, сбрасывая седоков а то и вовсе напарывая на ветки и сучья.

Лишь половине из всего отряда удалось удержаться в седле и совладать с животными, но, правда, всего на чуть-чуть, пока я не перевел дыхание и ударами ураганного ветра не развесил на кронах оставшуюся дюжину. Убедившись, что опасность миновала, подошел к странной повозке с видом побитого нищего — сутулясь, хромая и грея ладони под мышками. Из головного люка выглянула девушка средних лет с хищным взглядом тертого жизнью бродяги и в то же время с миловидным широким лицом, усыпанном веснушками и обрамленным каре огненно-рыжих волос.

Из центрального люка высунулась точная копия зеленоглазой красавицы, только стриженная под мальчика, а из третьего — кормового — показалась близняшка с конским хвостом. Вся троица носила кожаные жилеты с тонкими лепестками наплечников и тяжелые черные плащи. И все три не сговариваясь нацелили на меня взведенные арбалеты.

— Проваливай, — проворчала Каре низким гортанным голосом бой-бабы, еще больше контрастирующим с внешностью домашней милашки.

Я не стал поднимать руки, опасаясь, что рыжики расценят это как нападение, и со всем оставшимся спокойствием ответил:

— Не бойтесь, мы на одной стороне.

— А мы и не боимся, — с детской наивностью произнесла пацанка, и уж от кого-кого, а от нее я точно не ожидал нежного тона застенчивой анимешной девочки. — Просто не любим колдунов.

— От колдунов одни проблемы, — подобно опытной искусительнице проворковала Хвост. — А нам проблемы не нужны.

— У вас уже проблемы, — я одарил красавицу добродушной улыбкой, стараясь не думать о том, насколько жутко и отталкивающе теперь выглядит приподнятый рубцом уголок рта. — И вовсе не из-за меня. Я-то вас как раз спас.

— Пфф… — фыркнула Каре, судя по поведению и голосу — главная во всей шайке-лейке. — Да мы этих олухов как улиток давим по сто раз на день. Тоже мне спаситель.

Сестры охотно закивали.

— Поэтому уходи, — пролепетала пацанка.

— Послушайте, — я скрестил руки на груди и свысока оглядел всю троицу, хотя и стоял на полметра ниже. — Этим утром я похоронил очень близкого мне человека. В ее смерти виноваты эти твари, — обличительный перст указал на лежащих под деревьями мертвецов. — Поэтому я иду в Брилл, чтобы раз и навсегда покончить с главарем этих выродков. И я не буду настаивать и угрожать, хотя вы прекрасно видели, какие силы мне доступны. Просто прошу подбросить до города, а взамен обещаю охранять вас в дороге.

Тройняшки снова переглянулись и разом юркнули в салон. С минуту из щелей доносилось приглушенное шушуканье, затем все трое как по команде выглянули из люков.

— Ладно, — нехотя согласилась заправила. — Охрана нынче не помешает. Так и быть, подвезем, но с тремя условиями. Первое, — Каре оттопырила палец, — никакой волшбы без крайней нужды. Второе — нам плевать и на синих и на красных, поэтому не пытайся переманивать на свою сторону. И третье — даже не думай к нам приставать, пока мы сами того не пожелаем. Иначе мигом выпнем под зад ногой и не посмотрим, что ты какой-то там маг. Вопросы?

— Только один, — я нахмурился, загодя ожидая услышать ответ, который вряд ли понравится. — Сколько до Брилла?

Девушка сдула прядь со лба и коротко бросила:

— Четыре дня. Устроит?

Что же, могло быть и хуже. Гораздо хуже, особенно если учесть местные дороги и обширные незаселенные земли. Четыре дня — это, считай, одна нога здесь, а другая — там. Я ожидал услышать и четыре недели, и даже (хаос упаси) месяца, а так придется терпеть общество странных дамочек меньше недели.

— Устроит.

Каре впервые за все время разговора изобразила подобие улыбки:

— Тогда добро пожаловать на борт.

Из фургона донесся тихий скрежет, и в головной части приоткрылась окованная железом дверца в палец толщиной. За ней виднелась тесная комнатушка с плетеной лавочкой и свисающими из горизонтальной бойницы вожжами — это, стало быть, укрепленные козлы.

Из салона выпрыгнули путешественницы, стреляя в меня хмурыми взорами и поочередно представляясь. Томный Хвост звали Иланой, грубую Каре — Иридой, а застенчивую пацанку — Ильнарой. Все трое вооружились щипцами, ножиками и приступили к ремонту, вылущивая из дерева стрелы и срезая веревки с осей. Девчата не успели бы и к вечеру, пыхтя и переругиваясь, но капелька магии превратила путы и наконечники в пепел и бонусом чутка подрихтовала вмятины и пробоины.

Вместо благодарности получил очередную порцию зырканья исподлобья, словно не помог красавицам, а еще больше напакостил. Их право — никто и не требует себя любить, и вряд ли по прибытию в Брилл наши пути хоть раз еще пересекутся.

В салоне, разделенном на две секции прочной перегородкой с дверью пахло специями, вином и женским потом. Отсек, находящийся сразу за «кабиной», сильно напоминал плацкарт в земном поезде, только вместо окна на досках растянули картину с изображением рельефного длинноволосого полубога, едва прикрытого шелковой туникой. Двухъярусные нары заменяли набитый соломой тюфяк с двумя подушками и сетка гамака над ним. Судя по сменной одежде на гвоздиках, свисающим с потолка арбалетам и откидному столику с кружками и недоеденной солониной, девушки привыкли к долгим и опасным странствиям.

Третий же отсек — самый вместительный — был заперт: что там, близняшки не сказали, а я спрашивать не стал — не моего ума дело. Молча уселся в уголке, поджал колени к подбородку и отрешенно уставился в стену, и лишь когда чудо-повозка тронулась, поймал себя на грешной мысли о том, что впереди четыре дня в тесном вагончике с тремя красавицами без комплексов.

— Ты в порядке? — шепнула Ильнара, свесившись с гамака.

— В смысле? — я не сразу уловил суть вопроса.

— Ну… — стесняша покраснела как и положено стесняше и обвела пальцем свою мордашку, намекая на мое увечье. — Не ранен? То есть… ну… понятно, что ранен… я хочу сказать…

— Иля хочет узнать, — проворковала Илана, устроившись на матрасе в позе обольстительницы с картины Ханса Зацки — на боку, лениво покачивая округлым бедром и сцепив пальцы на затылке, — не помрешь ли ты часом? Может, мазь какую дать?

— Нет, — я сглотнул и протянул ладонь, в которую будто вонзилась молния. — Дайте зеркало.

В руку лег полированный бронзовый кругляш — совсем как у Лиры. Нет, пластинка не всколыхнула воспоминания о подруге, потому что те и не думали утихать, просто создалось ощущение, что по сердцу и легким с огромной скоростью пронеслись электрические мурашки.

Я колебался непростительно долго, боясь взглянуть в отражение, но и показаться спутницам трусом тоже не хотелось. И вот блестяшка зависла перед побитой физиономией — боги… вы бы это видели, да обычные люди умирают и от втрое меньших ран… От лба до подбородка наискось протянулся бурый шрам, похожий на обгоревшее осьминожье щупальце, кожа вкруг стянулась уродливыми белесыми морщинами, приподняв уголок губ и подарив на всю жизнь ехидную ухмылку. На брови и скуле чернела глубокая прорезавшая кость борозда, усеянная «отростками» багровых рубцов и прожилок, отросшие волосы съежились в короткую щетинистую щетку. А глаз… про глаз вы уже знаете.

Уцелевшее же око, все залитое кровью из лопнувших сосудов, намокло, заблестело, и я поспешил вернуть зеркальце хозяйке. Не все так плохо, мысленно подбадривал себя, руки-ноги целы, не парализован, не выгляжу как упавшая в угли сосиска, ну а что глаз долой, так второй уцелел — обзор, конечно, сузился и малость замылился, но и натыкаться на все подряд не приходится. В общем, не та причина, чтобы киснуть да слезы лить.

— Кто тебя так? — спросила Ильнара чисто из женского любопытства и без желания как-либо задеть.

Я улыбнулся, отчего возникло ощущение, словно щеку обильно намазали клеем «Секунда».

— Другой колдун.

— Красный?

Кивнул.

— Ему мстить едешь?

— Иля, хватит! — взмолилась сестра. — Не донимай человека, ему и так погано. А ты не переживай из-за… ну… этого вот всего. Тебе идет. Выглядишь как бывалый наемник… или пират, — Рыжий Хвост прошлась с головы до ног оценивающим взглядом и игриво подмигнула. — Только наряд никуда не годится. У нас завалялись кое-какие шмотки. Никто не против, если я подарю нашему храброму защитнику что-нибудь из запасов?

— Я — за, — тут же отозвалась фальшивая пацанка.

— Не против, — после недолгих раздумий донеслось из «кабины».

— Круть, — прежде чем подняться, томная сестрица встала на колени и потянулась, закинув сгиб локтя на затылок. В такой позе внушительного объема грудь до треска швов натянула жилет, шнуровка ослабла, и взору открылось потрясающее в своей аппетитности декольте. Я качнул головой и чуть слышно усмехнулся. — Что предпочитаешь?

— Что-нибудь темное и свободное, — поскромничал я, решив не злоупотреблять щедростью попутчиц.

Илана достала из-за пазухи ключик и склонилась над замком в грузовой отсек. Несмотря на размеры фургона, в разы превосходящие любую карету, стоять в нем в полный рост сложно, особенно для девушки, которую при всем желании не назовешь миниатюрной. Хвост уперлась в переборку рукой, чтобы трясло потише, и согнула ноги так, что упругая задница в облегающей коже предстала перед зрителем (то есть мной) во всей выпуклой красе.

Ситуация усугублялась тем, что прелестница постоянно переминалась с ноги на ногу, и от такого зрелища еще пару дней назад моя волшебная палочка встала бы как шпала. Но сейчас эти неосознанные (или же вполне сознательные) попытки соблазнения вызывали лишь горькую усмешку.

— Ты ей нравишься, — шепнула Ильнара с гамака, когда сестра наконец исчезла в «трюме». — Ила любит таких… ну… раненых… — няшка с обкорнанными локонами нахмурилась и поднесла палец к губам, запоздало поняв, что сказала явно не то, что хотела. — В смысле, боевых. Пиратов там… наемников.

Я привалился затылком к дрожащей стенке и долго смотрел в большие по-детски наивные глаза цвета подсвеченного изумруда.

— Ила ошиблась, — изуродованную щеку вновь стянуло горячим клеем. — Я не боец. Бойцы не проигрывают и не теряют близких.

Девушка неотрывно смотрела на меня, а затем проворчала:

— Еще как проигрывают. И теряют. Но никогда не сдаются. А ты — глупый.

Эти слова не вызвали и фонтанчика гнева — а чего сердиться, если на правду не обижаются?

— Знаю.

— Вот! — Хвост чихнула и протянула пыльный сверток. — А это для лица… если надо.

На черную как смоль ткань легла глазная повязка — видимо, память от быстрого как шхуна под всеми парусами и жаркого как абордажная схватка романа с залетным ушкуйником. А рядом примостился треугольный осколок фарфоровой маски без прорези для глаза.

— Спасибо. Это лишнее.

Я прикрыл глазницу ладонью, чтобы не пугать сестер, и спаял огнем остатки век. Сгустившийся воздух обволок гарь паленой плоти и просочился в щели, унесся в открытые люки вместе с тихим шипением от нестерпимой боли.

А вот сверток очень даже пригодился — простецкий балахон не привлекал внимания, не сковывал движения и был достаточно прочным и теплым, а глубокий капюшон надежно укроет от дождя, ветра и чужих взглядов.

— Ух, наколдовал, — Илана еще больше распустила тесемки, открыв грудь едва ли не целиком. — Духота. Ты как, переодеваться будешь? Или нам отвернуться?

Щелчок — и обрывки парадного костюма сползли по бледной коже бумажным пеплом. Ильнара пискнула и уронила личико в ладони, покраснев как мак, Илана же шагнула ко мне и стянула веревку с хвоста, обрушив на полуобнаженные плечи рыжий пожар. Тонкий палец с мозолью от спускового крючка скользнул по шраму, похожему на протянувшуюся от шеи до пупка багровую молнию. Самый толстый рубец — один в один вздувшаяся вена — шел наискось через все тело, а отростки поменьше оплели каждую очерченную мышцу.

Судя по блеску в глазах, частому дыханию и проступившим сквозь жилет кнопкам, Илана вовсе не считала отметину уродством. Рука приготовилась коснуться самого интересного, но внезапно столкнулась с невидимой и непреодолимой преградой.

— Ты хороший человек, — я взял балахон, и ткань ожившей нефтью перетекла на меня, облачив в нечто среднее между приталенной мантией и сутаной. — Не повторяй моих ошибок.

Девушка вскинула брови, я же устроился в углу и заснул под дрожь фургона и стук колес, так похожих на баюкающую качку земных поездов. За все четыре дня до Брилла нас никто не потревожил, и я впервые за долгое время как следует выспался.