Путь Могучего. Том 2

Глава 17

Даже не знаю, как догадался про яд. Эта мысль явилась ко мне словно озарение. Но, потянувшись, я действительно увидел, что внутри одного из зубов вмонтирована капсула с летучим и ужасно ядовитым веществом. Его было достаточно для того, чтобы следующий вдох Окунева стал последним.

Уж не знаю, так ли это, но мне показалось, что я замедлил время. Мне нужно было совсем немного, чтобы воздействовать на активное вещество, вот только Петру Фадеевичу нужно было куда меньше, чтобы расколоть капсулу.

И я ускорился. Поток обычного времени со всеми остальными в нём тёк со своей обычной скоростью. А я как раз успел дотянуться до вещества в капсуле и поменять некоторые элементы. Причём, не на просто безвредные, а на такие, которые немного развяжут изменнику язык.

Сразу же после этого я вернулся в привычный ток времени и увидел, что боевые маги императора тоже догадались, что задумал Окунев. Они ринулись к нему, но всё-таки опоздали. Он раскусил капсулу и чуть ли не с наслаждением вдохнул отравленный, как ему казалось, газ.

Но ничего не происходило.

Недоумение на лице Петра Фадеевича было прям-таки детским и не наигранным. Но больше меня позабавило практически тоже самое выражение на лицах боевых магов. Частично оно же застыло и на лице императора.

— Я не умер? — зачем-то спросил у нас Окунев, причём, сделал это максимально осторожно.

— Нет конечно, — ответил я, присаживаясь напротив него и расслабляясь. — Ты же ещё не рассказал, кто, кроме тебя и Ушакова, участвовал в заговоре. А умереть ты сможешь только после этого. И то далеко не сразу.

И по выражению лица Петра Фадеевича я понял, чего он боится больше всего на свете. Он боялся боли перед смертью. Агонии, которая не будет отпускать его в мир иной, а будет длиться и длиться. Именно поэтому он хотел уйти быстро, даже не заметив этого. Но я ему не дал такого шанса. Более того, я теперь знал, чем на него можно давить. И это было удивительно. Ни семья, ни друзья, ни даже власть вместе с деньгами не стоили для него столько, сколько желание безболезненно уйти из жизни.

Я даже поёжился от этого знания о новом знакомом.

— Ты можешь облегчить душу и поделиться с нами всем, что знаешь о подготовке государственного переворота, — прогрохотал император, вставая и нависая над Петром Фадеевичем. — Тем самым ты облегчишь свою вину.

— И что же я получу за то, что всех сдам? — чуть ли не со слезами проговорил Окунев, и мне стало ещё и противно от его поведения. — Я многого не знаю, конечно…

Я глянул на императора и понял, что тот раздумывает, что можно пообещать. Но мне было доподлинно известно, что ничего серьёзного этому человеку сулить было нельзя, поэтому сыграл на опережение и проговорил:

— Если расскажешь нам всё, как есть на самом деле, выдашь всю агентуру, назовёшь все необходимые пароли, то мы обязуемся не мучить тебя, — я уловил на себе взгляд императора и обернулся, тот явно одобрял мои слова. — А предадим смерти быстро и безболезненно. Возможно, даже не на людях.

Окунев уронил голову. Не думаю, что он ждал предложения помиловать его, но, полагаю, надеялся на более лояльный исход. Однако по моему внутреннему убеждению подобные личности не должны были поганить землю своим существованием.

— Правда, не будете мучить? — зацепился он за самое важное. — Это точно?

— Обещаю! — перехватил у меня эстафету монарх. — Или тебе мало слова твоего государя, против которого ты замыслил недоброе?

— Это не я, честное слово, — забормотал Пётр Фадеевич, а я понял, что начало действовать вещество, которое я заменил в его капсуле, теперь ему будет хотеться говорить всё больше и больше, главное только вовремя смачивать горло. — Всё задумал Ушаков. Ко мне он обратился потому, что я вечно оппонировал Воронцову. А Константину Семёновичу понадобились некоторые технические новшества, которые были строго засекречены. Тогда я обратился к Дьякову, который разбирал все артефакты Воронцова, пытаясь сделать нечто похожее. Мы вместе создали различные приспособления, которые, правда, не всегда работали. А иногда работали не так, как надо…

Как я и ожидал, из Окунева просто полилось. Он сам не мог остановиться, а вещал и вещал, выдавая всё, начиная от фамилий Юрьевской и Рейтерн, о которых мы знали, и Друцких и Засекиных, о которых даже не подозревали, до совершенно ничего не значащих мелочей вроде того, какие ботинки и часы предпочитал Дьяков.

Речь Петра Фадеевича продлилась больше часа и содержала много нужной и полезной информации. Кроме того, она оказалась весьма неожиданной в некоторых моментах. Так, например, оказалось, что из достаточно влиятельных аристократов почти никого не удалось завербовать. При одной только мысли о том, что что-то может случиться с действующим императором, они начинали заметно нервничать.

То есть, условно говоря, переворот в любом случае был обречён на провал. Вот только в случае успеха с нейтрализацией императора, всё равно пришлось бы выбирать новую ветку правителей.

Когда речь зашла об агентах из тайной канцелярии, Голицын и Оболенский превратились в слух. Полковник несколько раз багровел и плевался неразборчивыми словами, которые, скорее всего, и не были цензурными, когда оказывалось, что замазан кто-то из тех, в ком он был уверен. Но следует отметить, что таких было крайне мало. Я насчитал троих. А это многое говорило, как о самом сотруднике тайной канцелярии, так и о его круге общения.

И пусть он был мне крайне неприятен, как человек, потому что был въедливым и плохо умел признавать свои ошибки, но, несмотря на это, он оказался действительно честным и радеющим за свою службу офицером.

Окунев взял передышку только тогда, когда вещество, подсунутое ему мною, практически перестало действовать. Император сидел в глубокой задумчивости, но, скорее, потому, что большинство фамилий ему ничего не сказали.

Собственно, когда Ушакову не удалось добиться лояльности от высокопоставленных вельмож, вроде того же Василия Ивановича, он решил пойти другим путём. Под видом социальной справедливости раскачать народ снизу. Его людьми запускались в массы идеи, что аристократы намеренно не делятся с простыми людьми магией. Мол, если бы хотели, то технологии появились бы у всех. И так далее, и тому подобное. И вот уже на этом поле кое-каких успехов он добился.

Но ему нужна была и ударная часть. Те, на кого можно будет положиться после переворота. Тут ему на помощь пришли вечно ущемлённые дворяне, не имеющие титулов, и просто бездари, не желавшие ничего делать и при этом мечтавшие жить в роскоши. Одним словом, шваль, которую он собрал вокруг себя, вряд ли смогла долго продержаться у власти, так как она не терпит слабых людей.

— Ваше императорское величество, — Голицын вытянулся в струнку, готовый излагать собственные соображения, — разрешите высказаться.

— Слушаю, — кивнул ему Арсений Глебович, переводя взгляд с Окунева. — Ты по своим что-то хочешь предложить?

А я буквально уловил, как изменилось выражение лица монарха с брезгливо-отчуждённого, пока он взирал на нашего «языка», на располагающее, когда он обернулся к полковнику.

— Так точно, — отрапортовал Голицын и бросил беглый взгляд на Оболенского. — Как мы поняли, из нашего отдела не был завербован ни один человек. Все, кого перечислил Окунев, — подручные Ушакова и сотрудники иных ведомств. Мы с майором Оболенским можем сейчас же с вашего дозволения поднять всех наших и их силами организовать задержание виновных в государственной измене.

— Вы уверены, что вам хватит сил и людей? — поинтересовался император, и я подумал, что он — отличный стратег, потому что всегда мыслит категориями реальных соотношений сил и никогда не делает необдуманных поступков.

— Полагаю, если мы будем действовать от вашего имени и по вашему поручению, сопротивление можно свести к минимуму. Многие, находясь в здравом уме, не пойдут напрямую против действующего государя, — Голицын замолк на некоторое время, но почти сразу добавил то, что показало в нём исключительные человеческие черты: — Возможно, многие из них были обмануты, с этим предстоит разбираться. Полагаю, Ушаков просто говорил, что императора больше нет, и с этим что-то надо делать.

— А вы сможете смириться, если узнаете, что кто-то из ваших друзей — изменник? — сурово поинтересовался Арсений Глебович и в упор уставился на полковника. — Сможете вы отдать их палачам. Кстати, а где они?

— Все трибуналы нейтрализованы, — сказал Окунев и почему-то хихикнул. — Их оказалось вычесть из уравнения легче всего. Они повелись на информацию, что мы поймали того, кто выдавал себя за одного из них.

— На Лубянке? — приподнял бровь император.

— Да, в третьем и четвёртом карцерах, — чуть ли не с гордостью сообщил Окунев, снова хихикнул и добавил: — И полностью нейтрализованы магически.

А я почему-то подумал, что среди них совершенно точно нет Святояра. Более того, мне казалось, что того трибунала, которого знал я, невозможно было так легко провести. Только вот… вряд ли Святояр был имперским палачом, вот в чём дело.

— Освободить их? — тут же поинтересовался Голицын, но оказался удивлён реакцией императора, который покачал головой.

— Нет, пусть посидят и подумают о том, что случилось, — монарх встал и прошёлся несколько раз взад-вперёд. — Они в своё время обещали, что благодаря их усилиям империи не будут грозить никакие потрясения. Как мы видим, это не так. Даже предлагали распустить СБ и тайную канцелярию. Вот и спрошу их впоследствии, как такое стало возможным.

— Ясно, — кивнул полковник, до сих пор стоявший на вытяжку. — Разрешите исполнять план по тайной канцелярии.

— Приступайте, — ответил монарх и повернулся ко мне. — А мы пока займёмся остальными. Руслан, есть у меня одна интересная мысль, — затем он обернулся к Окуневу и спросил его: — Когда ты говоришь должно состояться собрание?

Ушаков ликовал. Кроме мелких шероховатостей, среди которых была потеря достаточно ценных сотрудников, всё шло, как по маслу. Да, сначала он боялся доверяться таким людям, как Окунев, Рейтерн или Юрьевская, но затем он нашёл поводок для каждого. Он считал, что всех держал на привязи, и никто не смел ему перечить.

Основных трудностей перед ним стояло две. Первая — воздействовать на высший свет, показав им необходимость поддержки нового императора в связи с утратой прежнего. А вторая — попытаться дать понять, что единственная альтернатива — это он сам, как троюродный брат действующего монарха.

Да, у него был план на крайний случай, по которому смещали почти всю титулованную знать, и её место занимала аристократия нижнего звена. Но при этом он рисковал погрузить империю в пучину беззакония и кровопролития. А это не очень-то входило в его планы. Он не был безумцем, который желал бы управлять бурлящей от убийств империей.

И вот на сегодня был назначен тайный совет, планировавшийся из двух частей. В самом начале он с уже имеющимися подручными составлял дальнейший план действий и раздавал роли. А вот вторая часть обещала быть куда более сложной. На неё были приглашены все более-менее значащие высокородные дома для того, чтобы ввести их в курс дела.

С самого утра Константин Семёнович репетировал у зеркала, как скажет:

— Вынужден сообщить, что его императорского величества больше нет в живых…

«Ох, что начнётся, — думал он сразу после этого. — А самое главное, что на данный момент нет никаких доказательств смерти государя. Это плохо, но не критично. Мы обязательно создадим комиссию по поиску исчезнувшей императорской семьи, а пока создадим временное правительство, которое должен возглавить самый близкий к престолу человек, то есть я».

И вот перед началом собрания он понял, что почему-то ощутимо нервничает. При этом он не смог бы ответить на вопрос, почему. Всех, кто мог бы ему хоть как-то помешать, он нейтрализовал. Трибуналы в подземельях без возможности пользоваться магией. Император, его семья, двоюродные Юрьевские, Воронцов — все закинуты туда, откуда им уже никогда не выбраться.

Так почему тревожно-то так?

Он оглядел роскошный зал одного из загородных дворцов, где и были запланированы обе части собрания, и понял, что его тревожит. Он до сих пор не видел Окунева. Это был самый скользкий и пронырливый человек из всех, кого он знал. Подобных личностей надо либо сразу устранять, либо пользоваться их услугами до самого конца и только потом устранять. С Петром Фадеевичем он вознамерился пойти по второму сценарию, уж очень тот был полезен на своём нынешнем месте. Более исполнительного человека трудно было бы найти.

И вот теперь, когда все из тех, кто что-либо знал, уже собрались в просторном зале с занавешенными окнами и светящимися шарами, плавающими под потолком, Окунев всё не спешил появляться.

И смутная тревога расползалась по организму Ушакова, как противное ощущение чего-то нехорошего. Словно уже случилось что-то такое, чего он совершенно не желал. И изменить это уже было не в его силах.

И тут, словно отвечая его внутренним страхам и желаниям, дверь отворилась, и на пороге предстал легко улыбающийся Окунев. Вроде бы и было в его улыбке что-то неестественное, но… Ушаков мельком глянул на себя в огромное настенное зеркало и убедился, что у него улыбка ровно такая же.

— Приветствую вас, Пётр Фадеевич, — он поспешил поприветствовать вновь пришедшего к ним аристократа и уже значительно тише добавил: — Что-то задержало вас? — при этом он вглядывался в глаза соратника, чтобы определить фальшь, если таковая всё-таки проскочит.

— Да, — ответил тот, — возникли некоторые трудности со здоровьем, — он развёл руками и на секунду принял страдальческое выражение лица, по которому становилось ясно, что ему очень плохо. — Едва нашёл в себе силы, — и тут он склонился к самому уху Ушакова, чтобы сказать ему на ухо: — возможно, это на нервной почве, но все внутренности крутит.

И Константин Семёнович снова был склонен поверить Петру Фадеевичу, так как и у самого последние дни организм часто протестовал и выдавал совершенно нежелательные реакции.

Но в то же время он даже не заметил, что, воспользовавшись тем, что они сблизились практически вплотную, Окунев кинул ему в карман пиджака что-то очень маленькое и практически невесомое.

Но от самого появления Окунева у Ушакова полегчало на сердце. И он со спокойной душой стал вести собрание. На первой части он распределял роли, обещал титулы и рисовал радужные мосты. Прошла она ровно так, как и должна была. Но Константин Семёнович понимал, что самое сложное его ждёт впереди. Князьям и графам просто так мозги запудрить не удастся, тут нужна будет другая тактика.

Перерыв между частями был вполне достаточным, чтобы съехалось более трёхсот представителей самых знатных родов. Остальные либо не смогли, либо не захотели. Но это уже и не играло роли. Сейчас главное — получить хоть какую-то легитимность собственной власти, а там уж можно будет развернуться по полной.

Главное, что прибыли Ливены и Кантемиры, с их помощью он надеялся закрепиться на вершине власти. Всё-таки не чужие люди. Были тут и Потёмкины, и ещё множество имеющих вес семей.

Ушаков встал за трибуну, оглядел присутствующих и глубоко вдохнул.

— Господа и дамы, мои дорогие друзья, не буду томить вас в ожидании. Я должен с прискорбием сообщить вам о том, что императорская семья исчезла в полном составе, — в зале тут же раздались охи, ахи и резонные вопросы: «Как?» «куда?» и «как такое вообще стало возможным?». — Тише, господа, тише. Проводятся все необходимые мероприятия, но всё указывает на то, что монаршая семья исчезла во время перехода через портал. К сожалению, получить комментарии у светлейшего князя Воронцова тоже не получилось, так как найти его не удалось.

Снова ропот, отдельные выкрики прервали его, но он сделал повелительный жест рукой, показывая, что просит тишины.

— Понимаю, с этим тяжело смириться. Я сам до сих пор не могу прийти в себя. Но дело всё в том, — тут он филигранным актёрским движением смахнул несуществующую слезу, — что империи надо жить дальше. Я собрал вас всех для того, чтобы решить, кто войдёт во временное управление. Сминая и убирая подальше все свои смятенные чувства, я предлагаю свою кандидатуру на первое время.

Тут зал притих, никто не решался сказать ни слова, потому что все осмысливали сказанное.

И только Окунев, стоявший по правую руку Ушакова, вдруг повернулся к Константину Семёновичу и совершенно разборчиво проговорил:

— Прошу прощения, но у меня есть другая кандидатура.