Проклятый Лекарь. Том 7

Глава 19

Все бросились выполнять приказы, точно солдаты. Ординаторская опустела за тридцать секунд. Остались только я, Кирилл и Нюхль.

— Почему вы так уверены? — спросил Кирилл, пока мы шли к палатам. — Это же невозможно — за три часа осмотреть семьдесят три человека! Поставить диагнозы без анализов!

— Возможно, — ответил я, проверяя карманы халата.

Стетоскоп на месте — холодный металл приятно оттягивал карман. Фонарик тоже — маленький, но мощный. Шпатели для осмотра горла — этих целая пачка. Перчатки — аж три пары.

— Возможно, если использовать нестандартные методы. Смотри и учись. Сейчас ты увидишь, как работает настоящая диагностика. Не по учебнику, а по жизни.

Мы вышли в коридор. Активировал некромантическое зрение — мир потерял краски, стал черно-белым, как старое кино. Зато проявились потоки Живы.

Каждый человек светился своим цветом. Здоровые — ярко-золотым, как солнце в зените. Больные — тускло-желтым, как осенние листья. Умирающие — серым, как пепел.

— Кирилл, включай свое световое зрение. Ищи темные пятна. Места, где свет тусклый или отсутствует.

— Я попробую… — пробормотал он.

Парень сосредоточился, закрыл глаза. Когда открыл, его радужка слегка светилась белым.

— О! Я вижу! — воскликнул он. — Это же невероятно! Люди светятся! Но по-разному! Там! — указал на дальнюю палату в конце коридора. — Там очень темно! Как черная дыра! Энергия почти не чувствуется!

— Бежим!

Мы рванули по коридору. Врезались в дверь палаты, и она распахнулась с грохотом.

Палата номер семнадцать. Четыре койки. Три заняты.

На первой — мужчина средних лет, читает газету. Жива нормальная, золотистая. Здоров или почти здоров.

На второй — молодая женщина, спит. Жива желтоватая, но стабильная. Выздоравливает.

На третьей, у окна — пожилая женщина. Вот она — источник тьмы.

Лежала без движения. Медсестры суетились вокруг других пациентов, на нее никто не обращал внимания. Видимо, решили, что спит.

Подошел быстрым шагом.

Женщина была без сознания. Кожа бледная, как бумага, покрыта холодным липким потом. Дыхание поверхностное — грудь едва поднималась. Пульс нитевидный — еле нащупал на сонной артерии.

Активировал лекарское зрение на полную мощность. Некромантия плюс медицинские знания — мощная комбинация.

Жива текла вяло, как загустевший мед. В районе поджелудочной железы — темное пятно, почти черная дыра. Поджелудочная не работала.

— Что с ней? — спросил Кирилл. — Она умирает?

— Гипогликемическая кома, — поставил я диагноз мгновенно. — Критическое падение уровня глюкозы в крови. У нее диабет первого типа — инсулинозависимый. Кто-то сделал ей укол инсулина, но забыл покормить. Или дал неправильную дозу. Сахар упал ниже критической отметки — меньше двух ммоль на литр. Мозг голодает без глюкозы. Еще полчаса, и будут необратимые изменения. Смерть мозга.

— Ничего себе…

— Сестра! — крикнул я.

В палату влетела медсестра — молоденькая, лет двадцати:

— Что случилось?

— Срочно глюкозу! Сорокапроцентный раствор, двадцать кубиков, внутривенно! Быстро!

— Но мы не знаем, кто она! Может, у нее аллергия… — запаниковала медсестра.

— На глюкозу не бывает аллергии! Это чистый сахар! Она умирает! Тащи ампулы, живо!

Медсестра убежала. Вернулась через минуту с ампулами и шприцем.

Сам сделал инъекцию — некогда ждать, пока она соберется. Воткнул иглу в вену на локтевом сгибе — попал с первого раза. Медленно ввел глюкозу.

Золотистая жидкость пошла по вене, смешиваясь с кровью.

Считал секунды. Десять. Двадцать. Тридцать.

На сороковой секунде женщина застонала. На пятидесятой — задвигалась. Через минуту открыла глаза. Мутные, не фокусирующиеся, но живые.

— Где я? — прошептала она. Голос был хриплый и сухой.

— В больнице. Всё хорошо. Вы живы. У вас был приступ гипогликемии — резкое падение сахара. Сейчас всё нормально.

— Спасибо… спасибо, доктор… Я думала, умру…

— Не умрете. Не в мою смену.

Почувствовал прилив Живы — теплая волна благодарности накрыла, как одеяло. Сосуд наполнился на пять процентов.

Неплохо для начала. Одна спасенная жизнь — пять процентов. Если так пойдет дальше, наберу процентов пятьдесят минимум.

— Костик! — крикнул я в коридор.

Парень влетел как ошпаренный:

— Да! Здесь я! Слушаю!

— Записывай! Палата семнадцать, койка три, Марья Ивановна Петрова, семьдесят два года. Сахарный диабет первого типа, инсулинозависимый. Гипогликемическая кома, купирована введением глюкозы. Назначить: дробное питание шесть раз в день, контроль глюкозы крови каждые три часа, коррекция дозы инсулина! Записал?

— Так точно! Всё записал! — Костик строчил в планшете, как одержимый.

— Следующий! Кирилл, где еще темно?

— Там! — указал через коридор на палату напротив. — Очень странная энергия — пульсирует как сердце! Но неровно, с перебоями!

Перебежали коридор. Палата двенадцать.

Влетели туда, как спецназ на задержание. Дверь ударилась о стену.

На первой койке — мужчина средних лет. Сорок-сорок пять. Крупный, полный, лицо красное. Корчился на койке, держась за грудь обеими руками. Пальцы судорожно сжимали больничную рубашку.

— Сердце! — стонал он. — Сердце разрывается! Умираю! Помогите!

Две медсестры и врач суетились вокруг. Готовили дефибриллятор — аппарат для электрической дефибрилляции сердца. Уже намазали грудь гелем, прикладывали электроды.

— Стоп! — заорал я. — Немедленно прекратить! Уберите дефибриллятор!

— Но у него сердечный приступ! — возразил врач. Молодой, видимо, ординатор.

— Это не инфаркт! Смотрите внимательно!

Подошел к пациенту. Активировал некромантическое зрение. Сердце билось — неровно, с перебоями, но билось. Проблема была не в самом сердце.

— Смотрите на его шею! — указал я.

Все уставились. Вены на шее мужчины были вздуты, как канаты. Яремные вены выпирали, пульсируя в такт сердцебиению.

— Вены вздуты, особенно яремные, — объяснил я быстро. — Лицо синюшное, но не от недостатка кислорода. Это венозный застой. Парадоксальный пульс, слабеет на вдохе. Это не инфаркт миокарда!

— А что? — спросил ординатор.

— Тампонада сердца! Скопление жидкости в перикарде — сердечной сумке! Жидкость давит на сердце снаружи, не дает ему нормально расширяться и сокращаться! Сердце как будто в тисках!

— Но откуда жидкость?

— Неважно откуда! Может, травма, может, инфекция, а может — опухоль! Сейчас не время выяснять! Срочно в операционную на пункцию перикарда! Нужно откачать жидкость! У вас есть пять минут до остановки сердца!

— Каталку! — крикнул ординатор. — Быстро!

Прикатили каталку. Переложили мужчину. Он стонал, но уже тише. Видимо, понял, что ему помогают.

— Доктор, я выживу? — спросил он, хватая меня за рукав.

— Выживете. Хирурги проткнут иглой сердечную сумку, откачают жидкость, и сердце снова заработает нормально. Рутинная процедура.

— Спасибо… спасибо…

Его умчали. Я знал, что успеют — хирурги в «Белом Покрове» отличные. Особенно кардиохирург Щелчков. У него золотые руки.

— Костик! Записывай! Палата двенадцать, койка один, мужчина примерно сорок пять лет, имя выяснить! Тампонада сердца! Экстренная пункция перикарда! После операции — противовоспалительные препараты, мочегонные, наблюдение в реанимации сутки!

— Есть! Записал!

Прилив Живы — еще семь процентов. Родственники мужчины — жена и взрослый сын — чуть не задушили меня в объятиях, когда узнали, что его спасли. Они пришли сразу после происшествия.

— Дальше! Время не ждет! — скомандовал я.

Следующие полтора часа пролетели как один миг.

Мы носились по отделению, как угорелые. Точнее, как спасатели на пожаре. Кирилл указывал на проблемные палаты, я ставил диагнозы, Костик записывал, медсестры выполняли назначения.

Спасли мужчину с анафилактическим шоком — аллергия на антибиотик, который ему кололи по ошибке. Адреналин внутримышечно, преднизолон внутривенно — и он задышал. Плюс четыре процента Живы.

Вытащили женщину из диабетической комы — наоборот, слишком высокий сахар. Инсулин, регидратация, коррекция электролитов. Плюс шесть процентов.

Поймали начинающийся отек Квинке у подростка — внезапная аллергия на орехи в принесенной еде. Антигистаминные, кортикостероиды. Плюс три процента.

Но самой сложной оказалась реанимационная палата. Кирилл остановился у входа. Побледнел, схватился за косяк двери:

— Там… там энергия бешеная. Пульсирует как… как разъяренное сердце. Но она злая. Агрессивная. Темная. Как будто что-то пожирает человека изнутри.

— Идем, — скомандовал я.

Вошли. Реанимация — четыре койки, отгороженные ширмами. На первой — молодая девушка.

Лет двадцать, не больше. Красивая — даже сейчас, без сознания, это было видно. Длинные темные волосы разметались по подушке. На ИВЛ — аппарате искусственной вентиляции легких. Трубка в горле, аппарат дышит за нее. Кожа желтоватая — не загар, а желтуха. Губы синие — цианоз.

Родители сидели рядом, держали ее за руки. Мать плакала беззвучно, слезы текли не переставая. Отец смотрел в одну точку остекленевшим взглядом.

— Что с ней? — спросил я дежурного врача.

Доктор Семенов — опытный реаниматолог, но сейчас выглядел растерянным:

— Не знаем! Поступила вчера вечером. Рвота, понос, спутанность сознания, потом — кома. Рудаков осмотрел, сказал — острая кишечная инфекция. Назначил антибиотики широкого спектра — цефтриаксон, метронидазол. Но ей становится только хуже! Печеночные ферменты зашкаливают, почки отказывают!

Я подошел к девушке. Активировал некромантическое зрение на максимум.

Жива была хаотичной, мечущейся, как пламя на ветру. В районе печени находилась настоящая черная дыра. Печень умирала. Почки тоже темнели — начинали отказывать.

Наклонился, принюхался. Нюхль тоже подошел, ткнулся костяным носом в койку, зафыркал.

Запах был едва уловимый, но характерный. Сладковатый, с металлическим привкусом. Как гнилые грибы.

О тьма. Это же…

— Это не инфекция, — сказал уверенно. — Это отравление грибами. Бледная поганка. Аматоксины — яды бледной поганки — разрушают печень и почки.

— Но она ничего такого не ела! — возразила мать. — Мы следим за ее питанием! Она на диете!

— Ела. Вспоминайте. Может, в ресторане? В гостях? Грибной соус? Жюльен? Грибной суп? Паштет?

Родители переглянулись. Отец внезапно хлопнул себя по лбу:

— Точно! Она же была на дне рождения подруги позавчера! Лена хвасталась, что сама собирала грибы в лесу! Подавала грибной паштет! Говорила, что это шампиньоны!

— Вот и ответ. Это были не шампиньоны. Аматоксины бледной поганки. Печень уже в стадии острого некроза — массовая гибель клеток. Почки тоже начинают отказывать. Классическая картина отравления.

— Она умрет? — прошептала мать.

— Нет, если я смогу помочь. Немедленно готовьте аппарат для гемодиализа! Нужно очистить кровь от токсинов! И ищите донорскую печень! Срочная трансплантация — пересадка! У нас есть двенадцать часов максимум!

— Но где взять печень так быстро⁈ — запаниковал Семенов. — Лист ожидания огромный! Совместимость нужно проверять!

— Это уже ваши проблемы! Звоните в другие клиники, в министерство здравоохранения, в институт трансплантологии! Хоть президенту звоните! Девушка умрет, если не найдете донора!

Семенов побежал звонить.

Родители смотрели на меня как на бога. Или как на последнюю надежду. Что, в общем, одно и то же.

— Вы… вы спасете ее? — прошептала мать.

— Сделаю всё возможное. Но нужна печень. Срочно. Или хотя бы часть печени — она способна регенерировать.

— Мы заплатим сколько угодно! — выпалил отец. — Миллион! Десять миллионов!

— Деньги тут не помогут. Нужен подходящий донор. Совместимый по группе крови, резус-фактору, HLA-антигенам.

Отец вдруг встал. Решительно, как будто принял важное решение:

— Я подойду? Я ее отец! Возьмите мою печень! Всю!

— Всю нельзя — вы умрете. Но часть — можно. Печень восстановится. И да, родственная печень — лучший вариант, меньше риск отторжения. Бегите сдавать кровь на совместимость! Быстро!

Они убежали как ошпаренные.

А я почувствовал мощный прилив Живы — восемь процентов разом. Надежда родителей, их готовность на всё ради дочери — это чистейшая жизненная энергия. Концентрированная любовь.

— Костик! — крикнул я. — Записывай! Реанимация, девушка двадцать лет, имя выяснить! Отравление бледной поганкой! Острая печеночно-почечная недостаточность! Срочный гемодиализ! Подготовка к трансплантации печени!

— Есть! Всё записал!

К концу второго часа мы осмотрели всех тяжелых пациентов. Спасли троих от неминуемой смерти — диабетичку, сердечника, отравленную. Предотвратили осложнения у десятка — вовремя поменяли антибиотики, скорректировали дозы, отменили неправильные назначения. Поставили правильные диагнозы всем семидесяти трем пациентам.

С чувством выполненного долга я вернулся в ординаторскую. Ноги гудели, спина ныла, голова раскалывалась. Но это была приятная усталость — усталость после хорошо выполненной работы.

На доске красовалась полная схема отделения. Каждая палата была отмечена. Каждый пациент учтен. Диагнозы, назначения, особые отметки — всё расписано.

Костик дописывал последние данные. Парень выглядел измотанным, но гордым:

— Святослав Игоревич, всё готово! База восстановлена! Ну, не электронная, но бумажная! Все данные есть!

— Молодец. Можешь собой гордиться. Сегодня ты спас несколько жизней. Косвенно, но спас.

— Спасибо… Я… никогда не забуду этот день.

Сомов и Бестужев ждали меня у окна. Переговаривались вполголоса, поглядывая на схему.

Их лица выражали смесь облегчения и благоговения. Как будто они увидели чудо. Хотя для них это и было чудом — человек без единого анализа поставил диагнозы семидесяти трем пациентам. И все оказались правильными.

— Невероятно, — выдохнул Сомов. — Вы сделали невозможное. За два часа восстановили работу всего отделения! Это выше человеческих возможностей!

— Без анализов, без историй болезни, без ничего… — добавил граф. — Как? Как вы это делаете?

— Профессиональное чутье, — пожал плечами я. — Плюс опыт. Плюс нестандартные методы диагностики. Когда работаешь с пациентами каждый день, начинаешь видеть болезнь по мелким признакам. Цвет кожи, запах, поза, дыхание — всё это подсказки.

На самом деле, некромантическое зрение творит чудеса. Вижу потоки Живы, вижу, где она блокирована, где течет неправильно, где иссякает.

Любая болезнь — это нарушение течения жизненной энергии. Рак — неконтролируемый рост. Инфекция — вторжение чужой энергии. Инфаркт — блокада канала. Но им об этом знать необязательно. Пусть думают, что я гений. Так даже лучше для репутации.

Проверил внутренний счетчик. Сосуд Живы показывал восемьдесят два процента.

Было сорок два. Плюс пять от диабетички. Плюс семь от сердечника. Плюс восемь от родителей отравленной. Плюс еще двадцать по мелочи — от других пациентов, их родственников, от персонала.

Неплохо. Очень неплохо для пары часов работы. Сорок процентов чистой прибыли. Рудаков, сам того не зная, сделал мне отличный подарок. Его саботаж обернулся для меня пиром Живы. Если бы он знал, что помог мне — повесился бы от злости.

Бестужев подошел, положил тяжелую руку на мое плечо. Граф был крупным мужчиной, под два метра ростом. Бывший военный, сохранивший выправку. Его рука весила как гиря.

— Святослав Игоревич, — сказал он торжественно. — Мне нужно кое-что сказать.

— Слушаю вас, граф.

— Я был неправ. Все эти месяцы я продвигал Рудакова. Но, — он сделал паузу, подбирая слова, — Рудаков — ошибка. Моя личная ошибка. Я плохо разбираюсь в людях, признаю. Он чуть не погубил всё отделение, всю клинику! А вы спасли нас. Вытащили из полного дерьма. Простите за грубость.

— Граф, я просто выполнял свою работу…

— Нет! — перебил он. — Это было больше, чем работа. Это был подвиг. Геройство. И оно должно быть вознаграждено.

— Граф, давайте просто сойдемся на еще одном должке за вас? Договорились? — подмигнул я ему. — Денег у меня хватает.

— А вы умеете выгадать для себя наилучший исход, — одобрительно кивнул Бестужев. — Договорились. Я не люблю быть должником, но еще меньше люблю, когда моя задница в опасности. Пойдемте, Сомов, обсудим новую кандидатуру заведующего многострадальным терапевтическим отделением.

Они ушли, оставив меня в ординаторской.

Кирилл смотрел на меня с восхищением. Глаза горели как у ребенка, увидевшего фокус:

— А лихо вы его…

— Опыт, — пожал плечами я, опускаясь в кресло.

— Мне определенно есть чему поучиться у вас, Святослав Игоревич.

Костик вбежал в ординаторскую. Выходил недавно и слишком быстро вернулся. Запыхался, щеки красные:

— Святослав Игоревич! Новости! Девушке с отравлением нашли печень! Отец подошел как донор! Полная совместимость! Операцию назначили на вечер! Профессор Волков лично будет оперировать!

— Отлично. Проследи, чтобы всё прошло идеально. Лучшая операционная, лучшая бригада, лучшее оборудование. Никаких накладок.

— Есть! Прослежу! — Костик умчался.

Я сел в кресло, откинулся на спинку. Усталость накатила волной — адреналин схлынул, оставив только опустошение. Но приятное опустошение — как после хорошего секса. Или после удачной битвы.

Забавный день. Утром спасал военных от взбесившегося конструкта. Обзавелся учеником-некромантом. Днем устранял медицинскую катастрофу. Завел себе очередного должника-аристократа. Набрал сорок процентов Живы. Что там еще день готовит? Может, орден Очищения нападет? Или Рудаков вернется с пистолетом? Было бы весело.

Телефон зазвонил. Номер определился — Анна.

— Да? — ответил я в трубку.

— Святослав! — голос был встревоженным. — Где ты? С отцом всё в порядке? Я услышала, что в «Белом Покрове» какая-то катастрофа! Что базу данных стерли! Это правда?

— Всё в порядке. Твой отец жив, здоров и уже ругается на персонал больницы. Кризис с базой данных решен. Я восстановил все данные.

— Я не сомневалась в тебе, — лукаво проговорила Анна. — Может, забежишь ко мне в палату? Я бы тебя поблагодарила за то, что ты спас моего отца.

— Посмотрим.

Отключился. Анну было бы неплохо навестить. Но пока она еще слаба, нужно дать ей время на восстановление, а уже потом заниматься своими корыстными делами.

Кирилл всё еще стоял рядом, разглядывая схему на доске.

— Чему ты научился сегодня? — спросил я его.

— Многому, — ответил он задумчиво. — Что кризис — это возможность. Что уверенность важнее знаний. Что людям нужна надежда больше, чем лекарства.

— Неплохо. А самое главное?

— Что вы используете некромантию для спасения жизней. Это… парадокс. Магия смерти служит жизни.

В помещении уже никого не было, так что его никто не слышал.

— Вся моя жизнь — парадокс, — усмехнулся я. — Некромант, спасающий людей. Привыкай. В мире нет черного и белого. Только оттенки серого. Очень много оттенков.

Встал, потянулся. Кости хрустнули приятно — напряжение двух часов спадало.

— Пойдем домой. На сегодня хватит подвигов.

— А Рудаков? — спросил Кирилл. — Его искать будут?

— Будут. Сомов наверняка уже заявление в полицию пишет. Но не мы. Это работа правоохранительных органов. Но честно говоря, мне плевать.

Вышли из больницы в вечерние сумерки. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в красно-оранжевые тона. Красиво. Как кровь, смешанная с огнем. Или как Жива, смешанная с некромантией.

Сергей ждал у машины, читал газету. Увидев нас, отложил чтиво, расплылся в улыбке:

— Домой, Святослав Игоревич?

— Домой. День был длинный. Но продуктивный, — вернул я улыбку.

Мы сели в машину. Нюхль устроился у меня на коленях, довольно мурлыкая. Точнее, издавая звук, похожий на мурлыканье — скрежет костей друг о друга. Ему понравилась суета в больнице — напомнила старые добрые времена, когда мы штурмовали замки и резали врагов.

Не успели мы доехать до дома на Барвихе, как телефон зазвонил. Номер незнакомый. Я нахмурился и взял трубку.

— Святослав Игоревич? — послышался знакомый женский голос. — Из «Новой зари» вас беспокоят. Мне дал ваш номер его сиятельство граф Бестужев. Вы можете приехать, у нас тут проблемы.

Так, теперь моя собственная клиника требует моего вмешательства.

— Еду, — коротко ответил я в трубку. — Сергей, разворачивай.

— Приезжайте как можно быстрее, — взмолился голос на том конце.