Проклятый Лекарь. Том 7

Глава 15

Темный сгусток на левой ладони Кирилла мерцал уже минут пять. Мое некромантическое зрение активировано.

Это было неправильно на всех уровнях. Как дважды два равно пять. Как вода, текущая вверх. Как мертвец, рожающий детей.

Тьма на ладони Кирилла не просто существовала — она ЖИЛА. Пульсировала, как черное сердце. Дышала, как легкие из дыма. Клубилась, сворачивалась, разворачивалась, меняла плотность и форму.

Мать моя некромантка в гробу перевернулась бы, увидев такое. Хотя она и так перевернулась, когда я ее воскресил в первый раз для практики.

— Попробуй что-нибудь с ней сделать, — попросил я, стараясь сохранять спокойный тон. Внутри все кричало от возбуждения ученого, нашедшего новый вид. — Брось ее, как световой шар. Или придай форму — шар, куб, пирамиду. Или направь в цель — вон в ту вазу на камине.

Кирилл глубоко вдохнул, сосредоточился. Лицо напряглось, как у человека, пытающегося решить интеграл в уме. Лоб покрылся испариной. Вена на виске вздулась и запульсировала.

Он вытянул левую руку вперед, напряг пальцы. Попытался оттолкнуть темный сгусток.

Ничего. Тьма осталась на месте, даже не шелохнулась.

Он попытался сжать ее в кулаке, изменить форму.

Снова ничего.

Попробовал направить в сторону вазы, сделав выпад рукой. Тьма проигнорировала все его усилия.

— Не… не получается, — выдохнул он через минуту безуспешных попыток. Рубашка на спине промокла от пота. — Она не слушается. Совсем. Как будто… как будто у нее своя воля. Свои желания. Свои планы.

— Что именно ты чувствуешь, когда пытаешься ей управлять? Опиши максимально подробно.

Он задумался, подбирая слова:

— Сопротивление. Но не активное, не агрессивное. Скорее… безразличие? Как будто я пытаюсь приказать горе сдвинуться. Или уговорить океан высохнуть. Она просто… есть. И ей плевать на мои желания.

— Интересно. А что с ощущениями в теле? Боль? Усталость? Жжение?

— Холод. В левой руке холод, как будто держу кусок льда. И еще… пустота? Как будто часть меня отсутствует. Провал. Дыра. Не могу точнее описать.

Я обошел вокруг него, изучая энергетические потоки с разных углов. Картина не менялась — два параллельных потока, не пересекающихся, не смешивающихся.

Интересная картина. Очень интересная.

Тьма действительно присутствует в его энергосистеме, но она туда не интегрирована. Как инородное тело? Нет, организм отторгал бы такое. Как паразит? Тоже нет — паразиты питаются носителем, а эта тьма ничего не потребляет.

Симбионт? Возможно. Или…

— Попробуй кое-что, — меня осенило. — Представь, что на тебя нападают. Прямо сейчас. Враг с ножом. Или инквизитор с оружием. Что угодно опасное.

— Зачем? — Кирилл выглядел озадаченным.

— Эксперимент. Доверься мне. Я знаю, что делаю.

На самом деле не знаю. Но выгляжу уверенно, а это половина успеха в любом деле.

Кирилл закрыл глаза, сосредоточился. Его дыхание участилось, мышцы напряглись. Он реально представлял опасность, погружался в иллюзию угрозы.

И тьма отреагировала. Мгновенно.

Темный сгусток на его ладони стал плотнее, чернее, ЗЛЕЕ. Начал расширяться, выпускать щупальца-протуберанцы. Температура в комнате упала градусов на пять — я видел, как изо рта пошел пар.

— Стоп! Достаточно! Открывай глаза! — громко велел я.

Кирилл вздрогнул, открыл глаза. Тьма мгновенно успокоилась, вернулась к исходному состоянию.

— Что… что это было? — он смотрел на свою руку с ужасом и восхищением одновременно.

— Защитная реакция, — я кивнул, подтверждая свою догадку. — Тьма реагирует на угрозу. Настоящую или воображаемую — ей без разницы. Она защищает тебя на инстинктивном уровне.

— То есть я не могу ей управлять, но она меня защищает? Как это работает?

— Как верный пес, который не выполняет команды «сидеть» и «лежать», но готов загрызть любого, кто на тебя нападет. Или как иммунная система — ты не можешь приказать лейкоцитам атаковать конкретную бактерию, но они сделают это автоматически.

— Я ем грунт! — радостно заорал Костомар, который все это время наблюдал из угла. — Я ему грунт! Я ему грунт, грунт грунт!

— Что он говорит? — спросил Кирилл.

— Мы же вроде договаривались, что ты выучишь костомарский, — прищурился я на него. Он только пожал плечами в ответ. — Ладно, — махнул рукой я, принимаясь переводить. — Так. «Но это же круто! Личный телохранитель из тьмы! Как у императора! Только круче! У императора обычные телохранители из мяса!»

— У императора гвардия из лучших воинов Империи, — поправил Ростислав, материализуясь рядом. — Отборные бойцы, маги третьего круга минимум.

— Я ем грунт!

— Вообще-то да, — тут же парировал Ростислав. — Я пил чай с императором и играл в преферанс. В тысяча восемьсот двадцать пятом году. На параде в честь победы в войне. Правда, это был Федор Первый, но все равно император! Усы у него были роскошные!

— Я ем грунт!

— Да, ты однозначно красавец, — усмехнулся я. — Даже без усов.

Мои подчиненные спорят о телохранителях императоров и усах. Обычный вечер в сумасшедшем доме для особо одаренных мертвецов.

— Так, хватит! — прервал я их перепалку. — Кирилл, пока будем просто наблюдать за этой силой. Изучать, что она из себя представляет. Не форсировать события, не пытаться подчинить силой.

— Почему? — недоумевал парень.

— Потому что тьма — опасная стихия. Древняя. Первородная. Она существовала до света, до жизни, до всего. Один неверный шаг, одна попытка грубого контроля — и она поглотит тебя изнутри. Сожрет душу, оставив пустую оболочку.

— Звучит… ободряюще, — мрачно сказал Кирилл. — Очень мотивирует на эксперименты.

— Я не ободряю. Я предупреждаю. Есть разница. Ободрение — это «у тебя все получится, верь в себя». Предупреждение — это «будешь тупить — сдохнешь». Чувствуешь разницу?

— К сожалению, да.

— Отлично. Будем двигаться медленно, осторожно. Как саперы. Один неверный шаг — бум, и от тебя остаётся мокрое место.

— Спасибо за оптимизм.

— Не за что. Реализм полезнее оптимизма. Оптимисты умирают первыми.

Оставив свою армию, я вышел из дома прогуляться по территории. После всех этих откровений о тьме и свете нужно было проветрить мозги. А то они закипали от попыток осмыслить невозможное.

Вечер выдался на удивление теплым для конца октября. Градусов десять, не больше, но после промозглой московской сырости здешний воздух казался почти курортным.

Участок оказался еще больше, чем я ожидал. Гектар — это не просто цифра в документах. Это целый мир. Свой лес с вековыми соснами, елями, березами. Некоторым деревьям лет по двести минимум — видно по толщине стволов и высоте крон.

Дорожки извивались между деревьев, как змеи. Брусчатка старая, местами проросшая мхом. По краям — кованые фонари в стиле девятнадцатого века. Сейчас не горят, но представляю, как атмосферно будет ночью. Как в готическом романе.

Прошел глубже в лес. Тишина здесь особенная — не мертвая, а живая. Шелест листьев, поскрипывание веток, шорох в кустах — наверное, ежи или мыши.

А вот и река. Точнее, приток Москвы-реки, но все равно впечатляет. Метров пять в ширину, течение спокойное. Вода чистая — видно дно с камнями и водорослями. В Москве такой чистой воды днем с огнем не сыщешь.

На берегу — небольшой причал. Деревянный, покосившийся от времени, но еще крепкий. И лодка привязана — простая весельная, на двоих. Покрашена зеленой краской, которая местами облупилась.

Можно будет летом кататься. Или трупы топить, если придется. Хотя нет, своя река — плохое место для трупов. Всплывут в самый неподходящий момент.

Дальше по тропинке — пруд. Небольшой, метров тридцать в диаметре, заросший кувшинками. Вода темная, почти черная. Тиной воняет.

У пруда — беседка. Белое дерево, уже потемневшее от времени. Резные перила с растительным орнаментом. Крыша покрыта дранкой, местами проросшей мхом. Внутри — круговая скамейка, стол посередине.

Место для романтических свиданий. Или оккультных ритуалов. Или и того, и другого — смотря какие у тебя свидания.

Сел на скамейку. Доски скрипнули, но выдержали.

Неплохо бы Анне все это показать. Она небось любит такие места — романтичные, уединенные, с налетом старины. «Ой, Святослав, как в сказке! Как в романе Джейн Остин!» — сказала бы она и повисла бы на мне.

Представляю ее реакцию на беседку. Начнет фотографировать для Руграмма, потом потащит целоваться. А потом… ну, скамейка вроде крепкая, выдержит.

Да и пора познакомить ее со всей моей армией красавцев. Народу-то уже собралось немало — Костомар, Кирилл, Ростислав, Вольдемар, Нюхль. Скоро еще Мертвый добавится. Целый некромантический детский сад. Часть из них она знает, а от другой части будет точно в восторге.

Пусть знает всех в лицо. Или в череп, в случае Костомара.

Но пока она в больнице. Восстанавливается после встречи с братцем-психопатом. Петр, он же Альтруист, он же полный псих с манией величия, неплохо ее потрепал.

Белка спрыгнула с дерева прямо передо мной. Рыжая, пушистая, с кисточками на ушах. Села на задние лапки, наклонила голову и смотрит черными глазками-бусинками.

— Чего уставилась? — спросил я.

Белка цокнула, это она явно ругалась.

— Орехов нет. И хлеба нет. И вообще ничего съедобного нет. Иди охоться в другом месте.

Белка фыркнула. Хм, могут белки фыркать? Оказывается, могут. И ускакала обратно на дерево. Обиделась.

Даже белки в Барвихе наглые. Привыкли, что их подкармливают богатые идиоты. Элитные белки, мать их.

Солнце садилось за деревья, окрашивая небо во все оттенки заката — оранжевый, розовый, фиолетовый. Красиво до боли в глазах. Как картина Айвазовского, только без моря.

Температура начала падать. Пора возвращаться.

Странно чувствовать умиротворение. Тысячу лет я был Архиличем Темных Земель. Сеял смерть, сжигал города, превращал королевства в кладбища. А теперь сижу в беседке, смотрю на закат и думаю о романтических свиданиях.

Деградирую? Старею? Или это проклятие так действует — делает мягче, человечнее?

А может, я просто устал. Тысяча лет войны и разрушений — это утомляет. Даже некромантов. Особенно некромантов.

Я вернулся в дом. В гостиной Кирилл продолжал экспериментировать с тьмой. Создавал маленькие сгустки на кончиках пальцев, пытался заставить их двигаться. Безуспешно, но упорно.

— Хватит на сегодня, — сказал я. — Магическое истощение — это худший враг мага. Хуже инквизиции.

— Но я хочу понять! Хочу научиться! — настоял он.

— Понимание придет со временем. Или не придет вообще. Магия — капризная дама. Сегодня дает, завтра забирает. Послезавтра дает снова, но уже другое.

— У тебя всегда такие оптимистичные речи?

— Это не пессимизм. Это опыт. Я видел магов, которые сгорали за секунду из-за самоуверенности. И видел бездарей, которые становились архимагами благодаря терпению.

— Я ем грунт! — встрял Костомар.

— Даже Костомар со мной согласен, — перевел я. — Терпение — это сила! Он вот двести лет ждал воскрешения! И дождался!

— Ты был мертв. Мертвые не ждут, — заметил Ростислав.

— Я ем грунт! «Откуда ты знаешь»?

— Философский вопрос. Не думаю, что мертвые все время ждут! Ждут воскрешения! Оставим его философам.

Спальня хозяина дома встретила меня вечерней прохладой и запахом лаванды — кто-то положил саше под подушки.

Интересно, кто? Костомар? «Я ем грунт! Но люблю лаванду!» Или это осталось от прежних хозяев?

Тридцать квадратных метров личного пространства — это роскошь, которую я не мог себе позволить даже будучи Архиличем. В замке Темных Земель моя спальня была больше, конечно — сто квадратов минимум. Но там было холодно, сыро, и везде торчали кости врагов как элемент декора. Но и в этом была своя романтика.

А здесь — совсем другое дело.

Кровать размера «император» — три метра на два. Можно спать звездочкой и никуда не свалиться. Балдахин из темно-синего бархата с золотой вышивкой. Тяжелый, плотный, создающий ощущение уюта и защищенности.

Матрас… о, этот матрас заслуживает отдельной оды. Ортопедический, но не жесткий. С эффектом памяти — принимает форму тела. Ложишься — и словно погружаешься в облако. Только облако, которое идеально поддерживает позвоночник.

Но главное — простыни.

Я откинул покрывало. Настоящий китайский шелк. Не искусственный, не смесовый — стопроцентный натуральный шелк. Черный, с едва заметным отливом. Прохладный на ощупь, гладкий как вода.

Провел рукой по ткани. Ощущение нереальное — словно гладишь воду, которая каким-то чудом стала твердой.

Уровень, достойный Архилича. Хотя нет, это даже лучше. У меня в прошлой жизни была кровать из костей драконов, застеленная кожей безумных девственниц, принесенных в жертву.

Звучит впечатляюще, но спать было жутко неудобно. Кости торчат, кожа холодная и скрипит при каждом движении. А девственницы вообще переоценены — их кожа ничем не отличается от обычной.

Разделся, аккуратно повесил одежду в гардероб. Шкаф размером с мою прежнюю квартиру — можно внутри жить. Кедровое дерево, пахнет лесом. Есть даже специальная секция для обуви с подогревом — зимой будет актуально.

Залез под одеяло. Шелк холодный, но приятный. Через минуту нагрелся от тела, стал идеальной температуры.

Окна выходили на лес. Луна — почти полная, до полнолуния два дня — светила сквозь ветки, создавая кружевные тени на стенах. Как театр теней, только естественный.

В углу камин. Не декоративный, а настоящий, дровяной. Сейчас не горит, но дрова уже заготовлены — березовые, сухие. Представляю, как зимой буду лежать в шелковых простынях, смотреть на огонь и планировать захват мира. Или хотя бы Подмосковья.

Становлюсь сибаритом, то есть человеком, который живет ради удовольствий, комфорта и изысканности. Был грозой королевств, а теперь радуюсь шелковым простыням и ортопедическому матрасу. Что дальше — начну коллекционировать вина? Записываюсь в гольф-клуб? Буду обсуждать котировки акций?

Хотя почему бы и нет? Некромант-гольфист звучит оригинально. «Я поднимаю мертвых и играю в гольф. И то, и другое требует точности».

Время было позднее. Поэтому я закрыл глаза. И провалился в сон мгновенно, словно мне просто выключили свет. Черный провал без видений, без кошмаров. Блаженное небытие.

Проснулся ровно в семь утра. Не от будильника — от солнечного света, который бил прямо в лицо через незашторенные окна.

Забыл закрыть шторы. Точнее, даже не заметил, что они есть — плотные, блэкаут, полностью блокирующие свет. Первая мысль: «где я?»

Вторая — «а, точно, особняк в Барвихе».

Третья — «мать моя некромантка, как же хорошо я выспался!»

Обычно я сплю урывками. Четыре часа тут, три часа там. Просыпаюсь от великолепных снов о прошлой жизни — горящие города, армии мертвецов, реки крови. Или от некромантических видений — зов мертвых, шепот призраков, стоны неупокоенных.

А тут — девять часов крепкого сна без единого пробуждения. Как младенец. Или как мертвец, но мертвецы не спят, так что сравнение неудачное.

Либо матрас волшебный — может, зачарован на хороший сон? Либо воздух в Барвихе особенный — экологически чистый, без московского смога и выхлопов. Либо я просто вырубился от усталости как убитый. Хотя я и есть убитый, технически. Убитый и воскрешенный в чужом теле.

Потянулся, хрустнув всеми позвонками по очереди. Приятный хруст, как пузырчатая пленка.

Встал. Босые ноги коснулись паркета — теплого! Пол был с подогревом. Понятно-понятно. Во всем доме теплые полы. Можно ходить босиком круглый год.

Подошел к окну, распахнул створки. Свежий воздух ворвался в комнату — холодный, чистый, пахнущий лесом и утренней росой.

Утро в лесу — это отдельное эстетическое удовольствие. Туман стелется между деревьями, как молоко. Роса блестит на траве тысячами бриллиантов. Птицы орут — не поют, а именно орут, устраивая утреннюю перекличку. Дятел долбит дерево с упорством перфоратора.

Белка — та самая наглая или ее родственница — сидела на ветке прямо напротив окна и смотрела на меня осуждающе.

Чего-то я совсем закайфовал.

— Чего? — спросил я.

Белка показала мне средний палец. Или что там у белок вместо среднего пальца. Короче, жест был однозначный.

— Взаимно, — ответил я и закрыл окно.

Начинаю день с обмена любезностями с белкой. Это новый уровень эволюции?

Но философствовать некогда. Проклятие не дремлет. Нужно ехать в больницу, спасать жизни, наполнять Сосуд Живы. Сейчас он на пятидесяти процентах — вчера потратил много на диагностику Кирилла. А мне нужен полный резерв для экспериментов. И для непредвиденных ситуаций, которые в моей жизни случаются с завидной регулярностью.

И развитие силы должно продолжаться, учитывая, что количество моих врагов растет в геометрической прогрессии.

Душ в хозяйской ванной — это отдельная песня. Огромный. Размером с обычную спальню. Минута горячей воды, тридцать секунд холодной. И так пять циклов. К концу я был бодр как никогда.

Побрился. Электробритва бреет идеально даже жесткую щетину.

Оделся — свежая рубашка, брюки, пиджак. Все отглажено — позаботился Костомар…

Спустился на первый этаж. Из кухни доносился запах, от которого слюнки потекли — яичница с беконом, свежий хлеб, кофе.

Столовая встретила меня картиной, достойной Сальвадора Дали. Или Иеронима Босха. Или какого-нибудь другого художника, специализирующегося на абсурде.

За огромным дубовым столом, за которым можно было бы провести заседание совета директоров крупной корпорации, сидела вся моя компания. И ВСЕ делали вид, что завтракают.

Костомар восседал во главе стола (моё место!) в розовом фартуке с надписью «Лучший повар города». Перед ним стояла полная тарелка яичницы с беконом. Он держал вилку с насаженным куском бекона и подносил к отсутствующему рту:

— Я ем грунт! — заявил он, заметив меня.

Он поднес бекон к дырке, где должен быть рот, подержал секунду, потом положил обратно на тарелку:

— Я ем грунт!

Вкусно ему, видите ли.

Ростислав парил над своей едой — да, ему тоже поставили тарелку с полным английским завтраком. Он делал вид, что нюхает, склоняясь над пищей:

— Ах, какой божественный аромат, — театрально восклицал он. — Яйца от счастливых куриц свободного выгула. Бекон от поросят, выращенных на экологически чистых кормах. Хлеб из муки высшего сорта. Я чувствую каждую ноту! Каждый оттенок! Хотя у меня нет носа.

Вольдемар сидел прямо как жердь, держа чашку кофе двумя руками. Не пил, просто держал. Смотрел в одну точку на стене немигающим взглядом мертвеца.

— Вольдемар, ты понимаешь, что кофе остыл? — спросил я.

— Мне без разницы, повелитель. Я не чувствую температуру. Горячее, холодное — для меня это просто слова. Как и вкус. И запах. И вообще все ощущения, — сухо ответил он.

— Тогда зачем держишь чашку?

— Чтобы выглядеть нормальным. Живым. Частью команды. Костомар сказал, что семья завтракает вместе.

— Я ем грунт! — подтвердил Костомар.

Кирилл — единственный живой за столом, кроме меня — выглядел крайне неловко. Он пытался есть свой омлет, но каждый раз, когда подносил вилку ко рту, ловил на себе пристальные взгляды мертвецов.

— Они смотрят, как я жую, — пожаловался он шепотом. — Это жутко.

— Привыкнешь, — ответил я, наливая себе кофе из френч-пресса.

И тут я заметил самое абсурдное. Нюхль — моя костяная ящерица — сидел на отдельном стуле. На обычном стуле. Как человек. Точнее, пытался сидеть — его костлявая задница постоянно соскальзывала, и он подтягивался передними лапами обратно.

Перед ним стояла миска с… чем-то. Присмотрелся — огромная говяжья кость с остатками мяса.

Нюхль грыз ее с хрустом, довольно урча.

— Почему ящерица сидит на стуле? — спросил я, хотя боялся услышать ответ.

— Я ем грунт! — радостно ответил Костомар.

— Да, Нюхль — член семьи, — ответил я ему. — Но это костяная ящерица. Некромантический конструкт. У него нет желудка даже!

— Я ем грунт!

— Богатый внутренний мир не материализует ему желудок, — парировал я.

Нюхль поднял голову, посмотрел на меня зелеными глазницами и рыгнул. Из его пасти вылетел кусок кости.

Я сел на свое место во главе стола. Пришлось вежливо прогнать Костомара.

Яичница была идеальной — желтки жидкие, белки прожарены, специи в меру. Бекон хрустящий, но не пересушенный. Тосты золотистые, еще теплые.

— Кто готовил? — поинтересовался я.

— Я ем грунт! — гордо заявил Костомар.

— Вкусно. Спасибо.

Мертвяки начали спорить о различиях между блинами, панкейками, оладьями и крепами. Ростислав встрял с историческим экскурсом о блинах в царской России. Вольдемар молчал, продолжая держать остывший кофе.

Обычное утро необычной семьи. Кулинарные дебаты между скелетом и магом при участии призрака. Нормально? Нет. Но уже привычно.

Телефон зазвонил, когда я доедал второй тост с джемом. Номер не определился, но я догадывался, кто это. Только один человек звонил со скрытого номера в восемь утра.

— Алло?

— Доктор Пирогов? — голос на том конце был нервный, срывающийся, на грани истерики. — Это доктор Мёртвый!

— Что случилось? Говорите спокойнее, я почти ничего не разбираю.

Он глубоко вздохнул, попытался взять себя в руки:

— У меня… у меня проблема. Большая проблема. ОГРОМНАЯ проблема. С конструктом. Он… он деградирует! Разваливается! Тупеет! Вчера еще ходил и выполнял простые команды. Сегодня утром не может встать! Забыл, как ходить! Не может держать предметы — пальцы не слушаются! И… и он начал вонять! Гнить! Хотя я законсервировал ткани формалином!

Я вздохнул. Предсказуемо.

Поездка в клинику и наполнение Сосуда отменяется. Сейчас нужно спасать не живых, а мертвых.