Приказано поступать по совести

Глава 28

24 декабря 2025 года, раннее утро.

Командир - единственный человек с открытым лицом из числа американцев - победоносно смотрел на пришедшего сдаваться молодого парня, ещё мальчика.

Лёха искоса взглянул на пленников, вложивших в свои взгляды разочарование и сожаление.

- Простите, мужики... - одними губами проговорил Шевчук, стыдливо отведя взгляд.

- Совсем ребёнок. - с надменной усмешкой сказал командир - И надо было тебе ввязываться в эту бессмысленную бойню.

В выражении лица неоспоримого победителя, в кривой от надменности ухмылке, в хищном взгляде Лёха узнал себя, отчего ему стало невыносимо мерзко. Выдержав короткую паузу, он ответил:

- Вы убили тысячи, многие тысячи человек. Вы были в 48-й школе? Там, в фойе, десятки убитых детей лежат в крови! Ради чего? - с укором произнёс Лёха, глядя на американского командира исподлобья, хоть и был выше него.

- Ради величия Америки - невозмутимо проговорил командир.

Лёха ещё крепче сжал кулаки и обжигающий холод металла ударил по ладоням. В чём-то ему повезло - его руки оказались достаточно велики, чтобы спрятанных в них гранат не было видно.

- Это преступление! - сквозь зубы сказал Лёха - И вы ответите за всё!

- Оставь свою прыть, русский, - с презрением сказал командир, резко изменившись в лице, - ты уже сдался, чего же сотрясать воздух пустыми словами?

У парня пошли мурашки по коже. Невесть откуда пришла уверенность, а изнутри начала восходить звериная ненависть. Он поднял взгляд, ошалелыми глазами вглядываясь в душу врага, стоявшего всего в нескольких шагах впереди остальных.

- А вот в этом ты ошибаешься, сука! - не своим голосом прорычал Шевчук - Русские не сдаются!

Всё случилось слишком быстро. Выставив руки перед собой, он раскрыл ладони, и рычаги гранат отлетели с характерным щелчком. Навалившись всем телом на оцепеневшего командира, Лёха свалил его на землю, одновременно швырнув гранату в строй бойцов. Тот попытался скинуть с себя громадного Шевчука, остальные же солдаты с воплями ринулись врассыпную. Однако, это их не спасло. Прогремели два оглушительных хлопка. Командира и ещё одного бойца разорвало на куски. Ещё с полтора десятка человек валялись на земле, получив ранения разной степени тяжести.

Времени на промедления нет.

- Ловите, мрази! - воскликнул Егор, после чего выпрыгнул в проём из укрытия, пустив ракету в ближайшую бронемашину.

Попадания не произошло, ракета пролетела мимо, лишь задев башню БМП. Однако, желанный эффект был получен.

Враг был в смятении и не понимал, что происходит, чем мы и воспользовались. Один за другим, мы бегом вылетели на улицу, бросившись к ближайшему дому, находившемуся справа от нас. Попутно мы стреляли в сторону противника, из-за чего уцелевшим американцам приходилось бросать раненных и искать укрытие для дальнейшего ответного обстрела.

За соседним домом была калитка. Она должна была нас вывести прямиком в лесополосу, где мы смогли бы удачно затеряться. От неё нас отделяли какие-то сто метров - плёвое расстояние, которое раньше я пробегал меньше, чем за пятнадцать секунд. Однако сейчас они казались невообразимо долгими, холод обжигал носоглотку, а дыхание очень скоро сбилось. Снаряжение и БК не давали бежать с максимальной скоростью. И тут случилось то, что разрушило все наши планы и окончательно убило всякую надежду на спасение.

Над головой пролетела россыпь пуль разного калибра, после чего загрохотала автоматическая пушка БМП-2. Позади послышался истошный крик, и я встал на месте, обернувшись. На земле валялся Вадик, в агонии вопивший от боли и страха, держась за обрывок разорванной по колено ноги.

- Вадян! - закричал Егор, после чего припал на колено посреди тротуара и принялся отстреливаться.

Полина же в смятении пригнулась, отважно закрывая собой детей.

- Полина, отходи в дом! Егор, прикрывай! - кричал я, после чего, оставив свой АК болтаться на плече, подбежал к истошно оравшему Вадику, взяв его под плечи.

По обе стороны тротуара стояли небольшие клумбы с цветами, высотой чуть более полуметра. Эти причудливые элементы декора каменных джунглей самоотверженно защищали нас, закрывая собой от пуль. Трассера автопушек летели над головами, от грохота орудий звенело в ушах.

- Отходим! - прокричал я, приказывая Егору отступать.

Егор стремительно пронёсся мимо меня, поспешив укрыться в подъезде ближайшего дома. Я же, приложив максимум усилий, потащил Вадика к входной двери в парадную. Прежде, чем я дотащил до укрытия раненного товарища, я успел дважды попрощаться с жизнью, и в оба раза мне помог Егор, стягивавший огонь на себя.

Ввалившись в подъезд, похожий на тот, что был в предыдущем доме, я захлопнул за собой входную дверь. Прорыв с треском провалился. Ситуация в корне не изменилась, Лёха погиб понапрасну, а Вадик был тяжело ранен. Где-то в далёкой от меня реальности Полина пыталась успокоить рыдавших от страха детей, но мне было не до этого. Необходимо было понять, что делать дальше.

Вколов Вадику последнюю ампулу обезболивающего, мы наскоро наложили жгут на обрывок ноги. Однако на большую помощь мы были попросту неспособны.

- Вадюх, ты как? - обеспокоенно спросил Егор.

- Хуже некуда! - простонал товарищ, держась за раненную ногу.

Рация была включена, а потому все переговоры противника были нам слышны. После нашего дерзкого рывка враг оклемался довольно быстро. Американцы уже окружили здание, и с минуты на минуту начнут штурм.

- Надо отступать наверх! - предложил я.

- Нет... - выдохнул Вадим, отчего я тут же замолчал - Я уже нежилец. Оставьте меня!

- Не городи чушь! Я тебя не оставлю! - резко возразил я.

- Разуй глаза, Андрюха! - вскричал Вадик. - Вы меня не утащите, а сам я идти не могу!

Он приподнялся на руках, после чего тут же припал обратно к стене.

- Американцы вот-вот начнут штурм. Отступайте наверх, укрепитесь там. А я их задержу! Если волк, попавший в капкан, хочет жить, он должен отгрызть себе лапу! Если ты хочешь спасти остальных, ты должен бросить обузу! А иначе погибнут все!

Я молчал. Мне было нечего ответить. В голове крутился лишь один навязчивый вопрос: Зачем всё это? Мы окончательно загнаны в угол, нам не спастись. Отступая на верхние этажи, мы лишь даём отсрочку неизбежной гибели. Вадик ошибся, сравнив остаток нашей группы с раненным хищником. У хищника есть шанс сбежать, укрыться от опасности и сохранить себе жизнь. Мы же в данной ситуации - обезглавленная курица, мечущаяся из стороны в сторону в последние секунды своего существования. Но ежели нам известно, что нас ждёт смерть, то почему мы продолжаем сопротивляться? Почему продолжаем биться, словно у нас ещё есть шанс? Ответ на то один: дух не позволяет нам опустить руки и сложить оружие. Он теплится внутри нас, и пока он жив, несправедливость, блокада, боль, холод - ничто не заставит нас сдаться! Потому что русские не сдаются!

- Отходим наверх. Укрепимся на верхних этажах. - сквозь силу произнёс я.

- Я остаюсь! - внезапно заявил Егор.

Возле сердца что-то кольнуло. Мне искренне хотелось верить в то, что слова Егора мне всего-лишь померещились.

- Что?... - непонимающе спросил я.

- Я остаюсь, Андрюх. - подтвердил свои намерения Егор.

- Но ты же погибнешь! - воскликнул я, а голос мой задрожал.

- Я знаю...но я не оставлю Вадика. Мы дали друг другу клятву. - сдавленным голосом ответил парень, опустив взгляд.

- Тогда я остаюсь! Я не имею права вас оставить! - решительно заявил я.

- Спасай детей, брат, - тихо произнёс Егор, - теперь это твоя священная миссия. А иначе всё это было зря...

Передо мной встал тяжёлый выбор. И как бы горько и больно ни было это признавать, но Егор был прав. Вадика спасти не получится, но и бросать его Егор не собирается. И лучшее, что они могут сделать в этой ситуации - как можно дольше стягивать огонь на себя. Моя же задача - спасти детей и Полину. Парни верят, что так будет правильно. Но в душе меня гложет боль. Совесть грызёт меня за то, что я бросаю друзей. Мы ведь всю жизнь прикрывали и помогали друг другу. А теперь я бросаю их, пусть и не из подлости или страха. Но смогу ли я себе простить этот поступок? Смогу ли жить дальше с осознанием того, что я отрёкся от совести и сделал столь чудовищный выбор?

- Я не могу оставить вас...совесть мне не позволит... - сглатывая слёзы, мямлил я.

- Ты всё делаешь правильно. Просто иди вперёд. - ободряюще сказал Вадик.

Уже был слышен топот вражеских сапог. Всё громче и отчётливее становились шаги. Необходимо было принять решение прямо сейчас.

- Простите меня, парни...

- Спасибо тебе за всё, брат! - обречённо улыбнулся Егор.

Мы обнялись и я горько расплакался. Расплакался от того, что вновь теряю самых близких мне людей. От горя и обиды за то, что я не могу ничего сделать для их спасения и мне приходится бросать их на верную смерть. Простите меня, парни. Простите, если сможете...

- Андрюха, у меня просьба. - сказал Егор, когда мы уже собрались уходить.

- Какая? - спросил я, обернувшись лицом к товарищу.

В ответ он протянул мне небольшую записную книжку. Коричневый смятый блокнот - я бы узнал его из тысячи. В нём Егор писал наброски для своих песен.

- Сохрани его, пожалуйста! Он, как осколок моей души! И даже, когда его не станет, пожалуйста, не дай ему умереть!

- Хорошо...

Мы с парнями в последний раз пожали друг другу руки, будучи не в силах сдержать слёз. И вот, я отступал вместе с Полиной и детьми наверх. А где-то внизу готовились к последнему бою мои верные друзья. Люди, которым я буду обязан по гроб. Люди, которые жертвуют собой ради торжества жизни...

Патронов оставалось немного - едва ли больше одного магазина. Бегом поднимаясь по узким лестничным проёмам, мы быстро выбрались на крышу. Отстрелив замок, я вышиб дверь, и мы наконец выбрались на самый верх.

Пред нами предстал сколь обворожительный, столь же пугающий вид. Небо пылало алой зарёй приближающегося рассвета, просыпающийся город горел многочисленными всполохами огня. Где-то на юге гремела канонада, в небо летели трассирующие снаряды. По всему городу гремели взрывы, стрекотали очереди и казалось, словно я слышу крики боли, страха и отчаяния десятков, сотен тысяч людей.

Никаких пожарных лестниц или других спусков с крыши здесь не оказалось. Мы были окружены.

Далеко внизу глухо ухнул разрыв, после чего завязался бой. Парни отчаянно сражались с превосходящими силами противника, а мне не оставалось ничего, кроме как слушать, как они погибают в неравном бою. Слушать ожесточённую перестрелку, до боли скрипя зубами и с трудом сдерживая слёзы.

Вдруг послышалось мерзкое гуденье, за последние сутки ставшее вестником неизбежной опасности. Спустя пару мгновений из-за края крыши воспарили два дрона, две винтокрылые птички, с прикреплёнными к ним небольшими - явно противопехотными - зарядами взрывчатки.

Недолго думая, я вскинул автомат и принялся палить по кровавым птичкам, кружившим над крышей высотки. Гудение лопастей и неутихающая стрельба перемешались в страшную какофонию звуков, в которой было практически невозможно сохранить самообладание. С трудом, но я смог взять себя в руки и сосредоточиться на единственно важной сейчас цели - ликвидации угрозы.

Организм, оказавшись один на один со смертью, за неимением сторонней поддержки, мобилизовал все ресурсы. Точность стрельбы кратно повысилась.

Первыми двумя короткими очередями я сбил один из дронов, и тот рухнул наземь за пределы крыши. Оператор второго БПЛА оказался куда более искусным и долго уворачивал птичку от пуль, испускаемых моим автоматом. Но судьба благоволила мне, и тот повалился вниз вслед за своим предшественником. Дроны были уничтожены, но вместе с тем у меня закончились патроны. Остался лишь пистолет с заряженной в него обоймой, да последняя граната.

На нижних этажах ни на мгновение не стихал ожесточённый бой. И вдруг, раздался истошный, яростный рёв, вслед за которым прогремел мощнейший разрыв, сотрясший всё здание. Под ногами затрясся пол.

Перестрелка стихла, пришло пугающее осознание, которое подтвердили враги, вышедшие в эфир.

- Вымпел, противник ликвидирован. Один из них взорвал связку гранат, убив и своих, и троих наши. Мы заходим. - сухо отрапортовал штурмовик без единой эмоции в голосе.

- Принято, - не без удовлетворения в голосе ответил таинственный Вымпел, - что с теми, которые сбежали на крышу?

- Они для нас больше не проблема. Трое из пятерых - дети, ещё одна - девчонка. Оружие есть лишь у одного, и у него закончились патроны.

- Ясно...действуйте! - ответил Вымпел, после чего ушёл с эфира.

Солдаты не спешили на штурм, ибо были уверены в своей победе и проводили перегруппировку. Стоит им только зайти на крышу, как город окажется у них в руках. Артиллерия, дроны и авиация противника завоюют абсолютное господство, так как весь город, от края до края, будет у вражеских наводчиков, как на ладони.

Вдалеке, на юге, стоял аэропорт. Из коротких обрывков вражеского радиоэфира мы сумели узнать, что Кишинёвский гарнизон Национальной Армии бросил все силы на удержание аэропорта. Аэропорт - последний форпост нашей армии. Здания, которые могли послужить высокими точками для наводки ударов, были уничтожены ещё днём. Комплекс многоэтажных домов, на территории которого засели мы - последняя высота в городе. Без неё единственные глаза американцев в Кишинёве - разведывательные БПЛА, парящие высоко в небесах. Из-за этого артиллерия и авиация врага скованы и не могут работать в полной мере своих сил.

Вот так, сами того не осознавая, мы превратили борьбу за выживание, в самую настоящую боевую операцию. Операцию, в ходе которой мы выиграли время для нашей армии, спасли её от разрушительного шквала артиллерийских снарядов и авиабомб.

Я верю, что у отца есть план. Не может быть, чтобы вся операция Кишинёвского гарнизона, включая подрыв высотных зданий и героическая оборона аэропорта, была лишь предсмертной агонией умирающей республики. Должен быть в этом всём какой-то замысел. И если я прав, и этот самый замысел действительно существует, тогда все жертвы, все наши потери и весь ужас, через который мы прошли за последний день, не были напрасны.

От этой мысли по телу растеклось приятное тепло. Выходит, что парни погибли отнюдь не зря. Они погибли, защищая народ и республику. И я погибну не понапрасну. Я погибну, защищая самое дорогое моему сердцу.

Я посмотрел на Полину, обнимавшую детей, словно родная мать, и душу мою сковала боль. Не передать словами моего счастья. Счастья, крывшегося в девушке, которая в миг горя и обрушения мира, распустилась, словно весенний цветок, показав лучшее, что может быть в людях. Она это показывала, заботливо перевязывая раненных парней и оберегая чужих детей, будто своих. Но мы умираем слишком рано. И никаких слов, никаких чувств и эмоций не хватит, чтобы передать мою тоску. Тоску по лучшему миру, который мы могли бы построить вместе.

Мы сидели на холодном бетоне, прижавшись спиной к краю крыши.

- Прости меня, Полина, - сквозь вставший в горле ком сказал я, - прости, что не смог тебя защитить. Прости...

- Не извиняйся! - отрезала она, посмотрев на меня взглядом, полнившимся добротой и пониманием - Есть вещи, на которые мы не в состоянии повлиять. Ты сделал всё, что мог. Ты не только боролся за своё выживание, но и взвалил на себя такую ответственность, которой многие бы испугались. Ты дал бой самой смерти! За это ты навсегда останешься в моём сердце героем. Незаметным, бесславным, но всё равно героем...

Маленькой, холодной ладонью, она провела по моей щеке, после чего одарила меня нежным поцелуем, на который я робко ответил.

Память. Кто вспомнит о нас, когда мы уйдём в небытие? Живы ли те, кто мог бы рассказать людям о нас? Что сможет увековечить наш маленький подвиг кроме короткой видеозаписи? Узнает ли кто-то о нашей жертве во имя спасения Жизни? Сколь ничтожной в масштабе трагедии, столь же великой жертве...

Вдруг меня осенило. Я расчехлил один из подсумков и достал оттуда маленькую записную книжку. Это был блокнот Егора. Сколько я его знал, он никогда с ним не расставался. У моего друга была мечта - он всем сердцем желал писать музыку. Когда он мне показывался написанные кривым почерком на мятых листах текста, я всегда хвалил и приободрял его, поощряя его движение вперёд, хоть сами текста и были довольно-таки дрянные.

И сейчас, когда я в последний раз прощался с товарищем, он отдал мне свой блокнот. Протягивая его мне, он словно бы отрывал кусочек своей души, отдавал мне часть себя и своей памяти, свято веря, что я сумею его сохранить.

Я открыл блокнот на крайней исписанной странице. Мятый листок был испачкан пылью, грязью и каплями крови, сквозь которые виднелись линии, аккуратно выведенные серым грифелем простого карандаша. Вверху страницы, вместо названия, красовались три звезды, ниже которых колонной тянулся текст:

Когда приближается смертьОчень трудно не быть малодушнымНо у меня не дрогнет нервСомнения любые мне чужды!

Враг решил, что это финалНу какой же он все-таки глупыйЯ уже вижу его злобный оскалСейчас он узнает как умирает русский!

Даже если небо накрыло огнёмВыбор мой сделан - я остаюсь!И пусть в обойме последний патронЯ умираю но не сдаюсь!

Кто-то захочет сказатьЧто я выполнил свой долгИ только мама будет знатьЧто по другому я не мог!

Мне не страшно остаться в боюВрагом окруженнымГде стою там и падуНо останусь непобежденным!

Даже если небо накрыло огнёмВыбор мой сделан - я остаюсь!И пусть в обойме последний патронЯ умираю но не сдаюсь!

Будет ярким новый рассветИ подует свободы ветерМеня больше нетНо подвиг мой вечен...

И по силам сделать одномуЧто казалось невозможнымИ будет страшно узнать врагуЧто нас таких - миллионы!

Даже если небо накрыло огнёмВыбор мой сделан - я остаюсьИ пусть в обойме последний патронЯ умираю но не сдаюсь...

Внутри меня воцарилась душевная пустота. Я потерял лучшего друга, бывшего Человеком с большой буквы. Этот несчастный клочок бумаги, оставленный им, хранит в себе историю о том, как маленькие люди совершили великий подвиг. Подвиг, который, сложись всё иначе, мог бы войти в историю.

***

Мы сидели на крыше высотного здания. Отсюда открывался чудесный обзор на родной и горячо любимый город. Хотел бы я ещё хоть разок взглянуть на такой Кишинёв, каким он был до войны. Зелёный, полный жизни и почти, что бесконечный, стоящий под голубым небосводом и обрамлённый лучами солнца.

Мне было больно видеть его таким, каким он был сейчас. Чёрный дым заволок небо, лучи восходящего солнца с трудом пробивали себе путь к земле. На улицах и главных дорогах шли нескончаемые бои за жизнь, но силы дьявола раз за разом одерживали победу.

Шанса на спасение нет. Высота захвачена американцами. Там, внизу, в луже собственной крови лежит расстрелянный Вадик, а рядом с ним обезображенный взрывом труп Егора.

Парни...На что же вам такая участь? Вы были лучшими, таких, как вы, нет больше нигде! Мы много где согрешили. Но когда смерть предстала перед вами, вы заглянули ей прямо в глаза и встретили её с достоинством.

Они пожертвовали собой, чтобы мы с Полиной смогли увести детей. Тем не менее, мы всё равно оказались в тупике. С крыши уходить было некуда, а враг уже шёл за нами.

Я ещё раз взглянул на пылающий город. Город, где под свинцовым дождём шёл бой между истиной и самим человеческим злом. Там, далеко, прямо сейчас бригада отца, не считаясь с потерями, удерживает аэропорт.

Я взглянул на Полину. Она тихо плакала, прижимая к себе троих детишек, чьих родителей убили те мрази, что пришли в наш дом с войной. Кто бы мог подумать, что девушка, изначально представшая передо мной беспринципной эгоисткой, на деле будучи разбитой и заблудшей душой, вновь научится заботиться и любить? Кто бы мог подумать, что весь этот кошмар станет началом её пути к искуплению?

- Пора заканчивать, Андрей, - едва слышно сквозь слёзы прошептала Полина, - ты же понимаешь, что никто не придёт? Никто нам не поможет...

- Да... - обречённо согласился я.

- Тогда закончи наши мучения... - пролепетала она, кивнув на пистолет в моей руке.

- А как же дети? - возразил я, а в горле у меня встал ком.

- Они не пощадят никого. Пусть лучше так, чем в лапах этих гиен!

Вот и подходит к концу наша история. Мы совершили много ошибок, у каждого из нас были свои скелеты в шкафу. Каждый взял на душу грех. Но я всегда шёл туда, куда меня вела совесть и ни за что не сворачивал с пути. Я поступал так, как должен был. У меня был приказ. Приказ поступать по совести. И я его выполнил. Жаль, что всё кончается столь плачевно.

Прощай, Папа. Прощайте, парни. Простите меня. Простите меня за то, что не смог ничего изменить. Простите за то, что не смог оправдать ваших ожиданий. Надеюсь, что мы с вами ещё встретимся на небесах. И мама будет там...

Я приставил ствол к затылку младшей из девочек. Она вздрогнула, но Полина лишь сильнее прижала её к себе.

- Не вини себя, - сквозь слёзы улыбнулась она, - ты сделал всё правильно. Ты был прав с самого начала. И прости меня...за всё. Я ни разу не говорила тебе об этом, но...я люблю тебя. И любила с самого начала.

У меня по щеке потекла слеза. Я был готов разреветься.

Но я услышал их шаги. Их голоса. Либо сейчас, либо никогда. Я почти нажал на спусковой крючок.

Но вдруг что-то произошло. Шаги стихли, голоса стали громче, но в них отчётливо читалась паника и недоумение. Неожиданно включилась рация:

- Они тут! Всем позывным: бросайте оружие и отступайте на запад! Повторяю...

Я словно вернулся обратно в реальность. С востока доносился рёв моторов и лопастей. Я лихорадочно обернулся.

По пригородной магистрали, в сторону восточного въезда в Кишинёв, двигалась, вздымая в воздух клубы пыли, колонна бронетехники. Десяток МТЛБ, два десятка БМП с неизвестными мне знамёнами, тентованные армейские грузовики. Сверху их прикрывали два Ка-52 и бесчисленное множество коптеров и дронов различных модификаций. Моё внимание привлекла головная машина. Над ней гордо развивался флаг. Флаг России. А саму машину я смог безошибочно опознать, как русский Т-90.

А тем временем в канале связи противника, словно гром, разорвалась новость: В Кишинёв вошла армия России.