Предел Адаптации

Глава 24

Здание, в котором сегодня решали судьбу мира, казалось нарочно сделанным из стекла.

Высокие панорамные окна, прозрачные лифты, светлый мрамор, отражающийся в полированных стенах. Даже купол над главным залом был полупрозрачным — под ним бледное зимнее небо лежало, как ледяная крышка над аквариумом.

За забором гудели камеры, кричали журналисты, репортёры перекрикивали друг друга на десятках языков. Тicker новостных каналов внизу экрана бежал почти одинаковыми строками: «Чрезвычайный саммит», «Ядерные удары», «Угроза эскалации», «Переговоры последнего шанса».

Никто уже не верил, что это «последний шанс».

Снаружи мир ещё держался на чём-то вроде динамического равновесия: по большей части в домах был свет, поезда ходили по расписанию, в супермаркеты подвозили продукты. Глобальная торговля просела, рынки провалились, но не рухнули. Люди продолжали ездить в метро, покупать кофе навынос, ставить лайки и выкладывать фото.

Просто теперь где-то в ленте между котиками, рекламой и мемами лежали кадры с серыми грибами над городами и красными кругами на инфографике, обозначающими зоны выпадения радиоактивных осадков.

Внутри здания было намного тише.

Звук камер сюда не проникал — тяжёлые двери, слои защиты, глушилки. Бронированный зал заседаний был единственным непрозрачным объёмом во всём стеклянном дворце. На схеме здания он выглядел, как чёрный прямоугольник в самом центре прозрачной медузы.

За этим прямоугольником сидели люди, которым официально доверялось говорить от имени целых государств.

По одну сторону овального стола — российская делегация: президент, министр обороны, министр иностранных дел, несколько советников в тёмных костюмах. По другую — представители блока НАТО: президент одной крупной страны, генеральный секретарь, министры обороны и иностранных дел нескольких государств, военные в форме с флагами на рукавах.

По бокам — те, кто пытались изображать нейтральность: Китай, Индия, Бразилия, представители стран, которым очень не хотелось, чтобы мир окончательно ушёл с рельсов. Ещё дальше — делегации ООН, главы международных агентств, пара седых экспертов, которых вытащили из нафталина, чтобы обеспечить картинке «историческую глубину».

На потолке тихо жужжала система климат-контроля. На стенах — огромные экраны, на которых по очереди появлялись карты, графики, столбики, тепловые пятна. Красные, оранжевые, жёлтые.

Голоса были глухими и усталыми.

Никто сегодня не пришёл сюда победителем, хоть официальные пресс-релизы и старались рисовать иначе.

— Итак, — председательствующий от ООН сухо кашлянул, проверяя микрофон. — Переходим к основному вопросу повестки. Серия взаимных ядерных ударов по территории Российской Федерации и стран блока Североатлантического союза…

— НАТО, — холодно уточнил генеральный секретарь блока. — Можно называть вещи своими именами.

— …блока НАТО, — без спора поправился представитель ООН, — привела к многочисленным жертвам среди гражданского населения, разрушению инфраструктуры, росту радиационного фона и угрозе дальнейшей эскалации. Цель сегодняшнего заседания — согласовать шаги по деэскалации конфликта и выработать гарантии неиспользования оружия массового поражения впредь.

Он посмотрел вправо, в сторону российского президента.

— Господин президент, вы просили слово.

Тот поднялся без лишней поспешности. Лицо — серое от недосыпа, морщины глубже, чем ещё месяц назад. Голос — ровный, выученный годами выступлений, но в нём появились жёсткие металлические ноты, которых раньше не было.

— Российская Федерация, — начал он, — оказалась под ударом, который мы многократно предупреждали недопустимым.

На экране позади него вспыхнула карта: несколько красных пятен внутри границ России. Несколько городов крупных, несколько — средних. Один — на карте был совсем маленькой точкой, но для тех, кто там жил, это был целый мир.

— Тактические ядерные заряды, — продолжил президент, — были применены по нашим военным объектам и прилегающим к ним городским районам. По больницам, жилью, промышленным объектам. Мы отразили большую часть нападения — силы ПВО сработали выше всех прогнозов. Орбитальные комплексы, наземные системы, эшелонированная оборона…

Он не стал расшифровывать, что именно значат эти слова. Но люди, сидящие здесь, знали: за обтекаемыми формулировками «отразили» стояли сотни уничтоженных в верхних слоях атмосферы ядерных боеголовок, ослеплённые ракеты, обугленные обломки, упавшие в океан с недолетом до цели.

— Однако, — голос чуть дрогнул, но он быстро взял себя в руки, — несколько зарядов достигли земли. Россия потеряла ряд объектов. Десятки тысяч пострадавших. Города и ряд других населённых пунктов фактически стёрты с лица земли.

Кто-то из российских советников опустил глаза. Один из военных сжал кулак так, что побелели костяшки.

На противоположной стороне стола кто-то тихо перелистнул бумаги, как будто проверяя цифры.

— В ответ, — продолжил президент, — Россия задействовала ограниченный арсенал тактического ядерного оружия и нанесла удары по исключительно военным объектам блока НАТО. По их же признанию, часть зарядов была перехвачена. Однако те, что достигли цели…

На экранах сменились кадры: теперь уже красные круги легли на территории стран альянса. Подписей не было, но в зале и без того все знали названия этих городов.

— Мы уничтожили инфраструктуру, которая представляла непосредственную угрозу нашей безопасности, — сказал президент. — Да, некоторые удары затронули городские районы. Да, пострадало гражданское население. Это трагедия, и Россия готова признать эту трагедию. Но мы не начинали обмен ядерными ударами. Мы отвечали.

— Ложь, — негромко сказал представитель одной из ведущих стран НАТО, не выдержав. Микрофон автоматически подхватил его голос, усилил. — Вы первыми применили стратегический орбитальный комплекс. Ваш «Перун»…

— Был задействован по орбитальным и надводным целям, — едко перебил его министр обороны России. — По платформам, с которых шли координация и наведение ударов по нашей территории. Вы прекрасно знаете, какие цели были в списке. Если бы мы хотели нанести первый ядерный удар, господа, вы бы сидели сейчас не здесь.

Над столом повисла тяжёлая тишина.

Председатель от ООН устало потер переносицу.

— Прошу, — сказал он, — давайте обойдёмся без взаимных обвинений, которые мы уже слышали в Совбезе, на пресс-конференциях и во всех возможных форматах. Вопрос не в том, кто первым открыл огонь. Вопрос в том, как сделать так, чтобы никто не применил следующее оружие.

Он перевёл взгляд в левую часть зала, туда, где сидел худой мужчина с острым подбородком и холодными глазами — глава делегации одной из ключевых стран блока НАТО, де-факто — основной противник России в этом конфликте.

— Господин премьер, вы настаивали, чтобы в повестку был включён вопрос о компенсациях.

Тот даже не попытался изобразить вежливую улыбку.

— Мы не будем уходить от фактов, — сказал он. — Россия нанесла по нашим городам больше ударов, чем мы по их. Мы потеряли три крупных агломерации, два порта, ряд важных военных узлов. Сотни тысяч беженцев. Многотысячные жертвы среди гражданских. Вы говорите «ограниченный арсенал», господин президент, но наши города не стали от этого менее мёртвыми.

Он указал на экран.

— Наши системы ПРО, как и ваши, сбили большую часть заряда, — продолжил он. — Но там, где не успели… вы видели кадры. Мы не будем сейчас соревноваться в масштабе кладбищ. Это бессмысленно. Мы констатируем: Россия применила ядерное оружие на нашей территории и должна понести за это последствия.

— И вы, — тихо вставил российский министр иностранных дел. — И вы тоже.

— Мы готовы обсуждать симметричную ответственность, — с ледяной вежливостью ответил премьер. — Но на сегодняшнем этапе альянс не считает возможным переход к мирным договорённостям, пока Россия не возместит ущерб, нанесённый нашему населению, и не согласится на демилитаризацию ряда своих регионов.

В зале кто-то хмыкнул. Кто-то тихо выругался себе под нос.

— Демилитаризацию… — повторил российский министр обороны. — После того, как по нашей территории прошли ядерные заряды. Вы серьёзно?

— Более чем, — отрезал премьер. — Либо вы идёте на это, либо…

Он выдержал паузу. В эту секунду весь зал как будто втянул воздух.

— …либо мы вынуждены будем воспользоваться другими средствами, которыми располагаем, чтобы принудить вас к миру.

— Вы говорите о чём-то конкретном? — негромко спросил представитель Китая, впервые за заседание подняв глаза от своих записей.

Премьер даже, кажется, обрадовался вопросу. Слова он повторял не впервые — их уже отрабатывали в закрытых штабах, с советниками, специалистами по информационному воздействию.

— Давайте будем честны, — сказал он. — Эпоха, когда ядерное оружие было единственным абсолютным аргументом, заканчивается. Вы все это знаете. Россия знает особенно хорошо — у вас же сейчас целые районы, где дозиметры пищат так, что спасателям приходится выключать звук.

Он развернул папку, положил на стол несколько листов.

На экранах позади за его спиной вспыхнули уже другие графики: не карты ударов, а диаграммы, какие-то схемы, таблицы с датами, названиями лабораторий, значками международных конвенций.

— Наши страны, — продолжил он уже более сухим, деловым тоном, — в течение десятилетий занимались исследованиями в области химической и биологической защиты. Мы разрабатывали вакцины, антидоты, средства обнаружения, системы реагирования. У нас накоплены уникальные знания о том, как распространяются определённые агенты, как ведут себя в городской среде, как быстро пересекают границы.

Он поднял глаза.

— И да, — спокойно сказал он, — у нас есть возможность использовать эти знания в наступательных целях.

В зале кто-то резко отодвинул стул. Кто-то закашлялся так, будто подавился воздухом.

— Это что, признание в разработке биологического оружия? — ледяным тоном спросил представитель одной из европейских стран, входящих в НАТО, но придерживающихся более осторожной позиции.

— Это констатация того, — ответил премьер, не моргнув, — что технологически мир давно перешагнул ту черту, за которой химическое и биологическое воздействие может быть не менее эффективным, чем ядерный удар. Только гораздо более управляемым. Мы не говорим о ковровом применении нервно-паралитических веществ. Мы говорим о точечных операциях, о комплексных кампаниях, о таких инструментах давления, по сравнению с которыми ваш «ограниченный ядерный ответ» покажется грубой дубиной.

— Вы угрожаете миру биологической войной, — глухо сказал представитель Бразилии.

— Я предупреждаю, — поправил его премьер. — До сих пор наш альянс сдерживался от использования этих возможностей. Но после того, как наши города были уничтожены, терпеть дальше безнаказанность мы не намерены. Если Россия не согласится на капитуляцию, не возместит ущерб и не отведёт свои ударные силы от наших границ, мы оставляем за собой право пересмотреть доктрину.

Слово «капитуляция» прозвучало особенно громко.

Российский президент медленно, очень медленно поднялся. На лице уже не было ни дипломатической вежливости, ни натянутой сдержанности — только холодная усталость.

— То есть, — сказал он, глядя прямо на оппонента, — вы объявляете, что обладаете химическим и биологическим оружием и готовы его применить, если мы не встанем на колени.

— Мы обладаем технологиями, — поправил тот. — А готовы мы только к тому, чтобы защитить своих граждан.

— Уничтожая чужих, — тихо сказал министр иностранных дел России.

— Это то, чем вы занимаетесь последние недели, — парировал премьер. — Не стоит читать нам лекции.

В зал вмешался представитель Индии, до этого старательно сохранявший нейтралитет.

— Господа, — произнёс он, — вы осознаёте, что сейчас только что де-факто прозвучала угроза нарушить все возможные конвенции, включая запреты на химическое и биологическое оружие? То, чего человечество боялось ещё с прошлого века.

— Человечество многое боялось, — устало бросил премьер. — И всё равно дошло до взаимных ядерных ударов. Вы серьёзно думаете, что старые бумаги нас остановят?

Представитель ООН сжал губы.

— Наши мандаты, — глухо сказал он, — всё-таки ещё что-то значат.

— Ваши мандаты, — отмахнулся премьер, — означают, что вы будете писать очень красивые резолюции после того, как всё случится. Мы предпочли бы, чтобы произошло меньше плохого. Поэтому ещё раз: Россия должна капитулировать, вывести войска, отдать под международный контроль свои ядерные и орбитальные системы, выплатить компенсации. Тогда нам не придётся переходить к следующей ступени.

— Иными словами, — мягко, почти вежливо уточнил российский президент, — вы предлагаете нам добровольно отказаться от возможности защищать себя и надеяться, что после этого вы не перейдёте к «следующей ступени».

Он улыбнулся — коротко, жёстко.

— У вашего подхода есть только один недостаток, господин премьер, — сказал он. — Он рассчитан на идиотов.

Кто-то тихо фыркнул. Кто-то побледнел.

— Россия не станет капитулировать перед теми, кто уже открыл по ней ядерный огонь и теперь угрожает химией и инфекциями, — продолжил он. — Если вы рассчитываете, что мы испугаемся вашего «главного оружия», вы плохо понимаете народ, который пережил Чернобыль, две войны и одну перестройку.

— Сейчас не время играть в национальный миф, — устало заметил генеральный секретарь НАТО. — Речь о выживании вида.

— Именно, — кивнул президент. — И поэтому вам стоило бы подумать о том, что произойдёт, если хотя бы один из ваших «точечных агентов» выйдет из-под контроля. Химический или биологический удар не знает границ. Вирус, господа, не спрашивает паспорт на границе. Как только вы выпустите его, он пойдёт туда, куда захочет. В том числе — в ваши города, ваши семьи, ваши банки с данными, если уж на то пошло.

Он перевёл взгляд на представителей стран, которые до этого молчали.

— Вы готовы поставить свои мегаполисы на эксперимент? — спросил он. — Готовы проверить, как быстро сломается ваша система здравоохранения, если мы отключим вам пару глобальных логистических узлов и посмотрим, как ваши новые штаммы гуляют по миру?

Премьер хотел что-то возразить, но российский президент поднял руку.

— Мы не угрожаем первыми, — жёстко сказал он. — Но если вы перейдёте эту черту, мы будем отвечать всем, что у нас есть. Всем. И тогда в учебниках по истории можно будет закрывать раздел «цивилизация» и открывать раздел «биосфера после людей».

Слова повисли в воздухе, как тяжёлый запах.

Председатель от ООН судорожно выдохнул.

— Я предлагаю перейти к практике, — вмешался представитель Китая, тонко воспользовавшись паузой. — Стороны обозначили свои позиции. Обе позиции, если говорить откровенно, ведут к взаимному уничтожению. Может быть, всё-таки стоит вернуться к менее самоубийственным сценариям?

Он развернул свой планшет, вывел на общий экран другой документ.

— Мы предлагаем, — сказал он, — пакет мер, который включает: взаимный мораторий на дальнейшее применение всех видов оружия массового поражения, включая ядерное, химическое и биологическое. Международную инспекцию наиболее опасных объектов с обеих сторон. Частичное отведение войск. Создание совместной группы по радиационному мониторингу и ликвидации последствий уже нанесённых ударов. Обмен гарантированными коридорами для гуманитарной помощи.

Он перевёл взгляд то на одну, то на другую сторону стола.

— Никто не выйдет отсюда победителем, — сказал он. — Победителей в этой игре не будет. Есть только те, кто погибнет на первой волне, и те, кто мучительнее, но всё равно погибнет на второй, третьей, четвертой. Если вы хотите, чтобы ваши дети дожили хотя бы до четвёртой, может быть, стоит убавить градус.

Некоторое время стояла тишина.

Потом заговорили все разом.

Кто-то предложил внести поправки — заменить слово «мораторий» на «декларация о намерениях». Кто-то настаивал, что инспекции допустимы только на объектах противника. Кто-то требовал раньше всего уделить внимание компенсациям. Кто-то — усилить формулировки про ответственность.

Слова «капитуляция», «демилитаризация», «сдерживание», «асимметричный ответ», «стратегический паритет» летали по залу, как стая плохо управляемых дронов, которым забыли выдать координаты.

Смысл вяз в них и тону́л.

Через три часа заседания представитель ООН попросил перерыв. Через пять — попытался вернуть разговор к тексту какого-никакого соглашения. Через семь — уже просто фиксировал в протоколе, кто на что не согласен.

— Российская Федерация не примет формулировок о капитуляции и односторонней демилитаризации, — жёстко повторил министр иностранных дел. — Мы готовы обсуждать взаимный мораторий и инспекции при условии, что они не будут превращены в инструмент разведки и давления.

— Блок НАТО не согласится на уравнивание ответственности, — в свою очередь заявил премьер. — Мы считаем Россию агрессором и не подпишем документ, в котором это не отражено. Кроме того, мы не можем согласиться на ограничение нашего научно-технического потенциала в области биозащиты.

— Запишите, — устало сказал представитель Китая, — что стороны по-прежнему расходятся в ключевых оценках.

— Так и пишем, — вздохнул секретарь, стуча по планшету.

К вечеру лица за столом стали серыми, голоса — сиплыми. Кто-то сорвался и хлопнул ладонью по столу. Кто-то наоборот, замкнулся и отвечал односложно. За стеклянными стенами здания темнело. Камеры снаружи продолжали ждать, кого выпустят к микрофонам.

В какой-то момент председатель от ООН тихо спросил:

— Господа, может быть, хотя бы по одному пункту мы сможем сказать, что достигли понимания? Например… не применять биологическое оружие первыми?

Премьер на секунду задумался. Российский президент — тоже.

И оба почти одновременно покачали головой.

— Мы не можем заранее лишать себя инструмента сдерживания, — сказал один.

— Мы не можем верить, что он лишит себя его, — ответил другой.

В протокол ушла ещё одна строка: «согласие не достигнуто».

Когда заседание наконец объявили закрытым, это прозвучало не как решение, а как вынужденная капитуляция времени.

Председатель выговорил формулу:

— В связи с отсутствием согласованных формулировок и невозможностью принять единую резолюцию, настоящее заседание признаётся не состоявшимся в части принятия обязательных решений. Рекомендовано продолжить консультации в рабочих группах.

На языке бюрократии это означало простое: ничего не решили. Никто ни о чём ни с кем не договорился.

Делегации начали подниматься, складывать бумаги, отключать планшеты. Кто-то ещё о чём-то спорил, уже не в микрофон, а вполголоса, по-личному. Кто-то видел перед собой не оппонента, а старого знакомого, с которым когда-то ещё в спокойные времена пил кофе на коридорах международных саммитов. Кто-то смотрел сквозь людей, видя на экране внутренних сводок только карты с красными кругами.

На секунду российский президент и премьер из блока НАТО встретились взглядами у выхода.

— Вы понимаете, — негромко сказал премьер, — что окно возможностей закрывается? В следующий раз, когда мы сядем за стол, за нами может уже никого не остаться.

— Это вы мне говорите? — так же тихо ответил президент. — С моими городами?

— С нашими тоже, — отрезал тот. — Вы разрушили больше, чем мы.

— Пока — да, — кивнул президент. — Но в подобных соревнованиях счёт быстро перестаёт иметь значение.

Они разошлись, не подав друг другу руки.

На улице, у стеклянных стен, камеры ожили, как рой рассерженных насекомых. Политики по очереди выходили к микрофонам и говорили всё то, чего не говорили внутри.

Каждый в своей стране вечером покажет картинку, где именно его лидер звучит твёрдо и уверенно, а оппоненты мнутся и уходят от прямых ответов. Каждый будет уверять: мы стоим на страже мира, мы не хотим эскалации, но нас вынуждают.

О том, что в чёрном прямоугольнике зала заседаний мир ещё на шаг приблизился к следующей ступени, скажут поменьше.

А где-то далеко — над океанами, над континентами — тихо скользили в вакууме спутники и орбитальные платформы. Часть — выгоревшие, выключенные, с обугленными антеннами после недавней дуэли на высоте. Часть — ещё рабочие, с новыми модулями, которые инженеры в спешке прикручивали последние месяцы.

В лабораториях, под белым светом ламп, люди в защитных костюмах смотрели не на карты ударов, а на чашки Петри, клеточные культуры и экранчики с бегущими кривыми. Кто-то действительно работал над вакцинами и антидотами. Кто-то — над тем, о чём на сегодняшнем заседании предпочли не говорить прямо.

В городах, где ещё не было ядерных вспышек, люди возвращались домой, включали телевизор, слушали упакованные в аккуратные формулировки пресс-конференции. Кто-то выключал после первой фразы — сил больше не было. Кто-то дослушивал до конца, цепляясь за каждое слово, как за прогноз погоды: вдруг там скажут, будет ли завтра жить можно.

В обугленных зонах отчуждения тихо трещал снег под сапогами дозиметристов и спасателей. Где-то в подвалах ещё выжигала дыхание невидимая пыль. Где-то застрявший в завалах пёс всё ещё ждал, когда откроется дверь, которую давно уже снесло ударной волной.

А на одной из военных баз, далеко от стеклянного дворца, молодой солдат с чужим голосом в голове сидел на нижней койке и смотрел на погасший экран телефона.

Он ещё не знал, о чём именно говорили в этом дурацком прозрачном здании. Ему этого никто не расскажет — максимум покажут нарезку фраз с подчёркнутыми тезисами. Но по тому, как Эйда в последние часы молча перегруппировывала его внутреннее «дерево навыков», как мир подбрасывал ему новые угрозы, он и так чувствовал: всё только началось.

Пауза между ударами растянулась, стала похожа на относительное затишье. Но под этой тонкой коркой будущего уже шевелилось что-то ещё.

Война училась.

Политики не договорились. Заседание признали недействительным. Резолюция не родилась.

Но решения всё равно будут приняты — не за этим столом, не в протоколах и не в красивых заявлениях. Их примут те, кто нажимает на кнопки в командных центрах, кто возится в лабораториях с опасными культурами, кто наводит орбитальные лучи и запускает рои.

И где-то между ними — совсем внизу, на уровне людей, у которых нет права голоса на подобный саммит, — те, кто просто пытаются выжить и сохранить в себе хоть что-то человеческое.

Их голоса в этом мире почти не слышны.