Предел Адаптации

Глава 19

О том, что сегодня дают связь, сначала стало известно из шёпота.

— Слышь, — Горелов подтянулся на локтях, — там, кажется, связь открыли. Настоящую, не эту вашу психотерапию.

— Какую ещё? — буркнул Кудрявцев. — Телепатическую?

— Телефонную, мать её, — сержант кивнул в сторону двери. — Видал, дежурный с распечаткой ходил? Там список счастливчиков. Ну тех, кто ещё жив и говорить умеет.

Через пару минут слух подтвердился: в палату заглянул молодой лейтенант связи, помятый, с красными глазами.

— Так, бойцы, — объявил он, — госпиталь выбил полтора часа окна по защищённым каналам. Звонки только по «белым» номерам, без подробностей. В очередь записываю.

Он достал планшет, провёл пальцем.

— Панфёров Данил Сергеевич?

— Тут я, — отозвался Данил, приподнимаясь. — Можно желательно ближе к началу, пока мама не решила, что я уже умер.

— Можно, — кивнул лейтенант. — Лазарев Артём Николаевич?

— Я, — сказал Артём.

— Тоже в первой группе, — без выражения сообщил тот. — У вас там отметка. Семья на горячую линию выходила.

Он поднял глаза.

— Остальные — по мере возможности. У кого родня не вылезала на горячую, тем попозже. Ничего личного, просто у кого истерика больше, тому быстрее успокоительное.

— Логистика паники, — хмыкнул Горелов. — Современный мир.

— Тебя тоже вызову, сержант, не переживай, — сказал лейтенант. — Ты у нас тут главный поставщик жалоб.

Комната связи оказалась обычным тесным кабинетом с двумя рядами стоек. На каждой — по терминалу: экран, гарнитура, сканер для идентификации. На стене — плакат про недопустимость разглашения сведений, рядом — ведро с окурками, хотя курить внутри было «строго запрещено».

— Романтика, — пробормотал Данил, когда их, двух калек на креслах, вкатила сюда санитарка. — Я себя прям чувствую шпионом. Не хватает только лампы в глаза.

— Могу палец в глаз засунуть, если поможет, — отозвалась она.

Лейтенант связи водил руками, распределяя по терминалам.

— Так, первый — сюда, второй — сюда. Звонки ограничены, пять — семь минут на каждого. Не забываем: никаких подробностей о дислокации, задачах, потерях, технике. Всё, что хочется рассказать — расскажите потом, во сне. Там ФСБ не подслушивает.

— Ещё скажи, что и орбиталки во сне не лупят, — буркнул Данил.

— Пока не научились, — ответил лейтенант.

Артёму помогли перелезть из кресла на стул перед терминалом, придвинули ближе.

Экран считал его лицо, сверился с базой, высветил строчку: «Доступ к гражданским абонентам: ограниченный. Время сеанса: 06:00».

— Номер? — спросил лейтенант.

— Белоярск, мамин, — продиктовал он. — Потом, если успеем, Марини… И Егора, если он не рядом.

— Как успеем, — кивнул тот и отбежал к следующему.

На экране загорелась надпись: «Соединение…», потом — характерные короткие гудки.

Артём поймал себя на том, что пальцы дрожат сильнее, чем под орбитальной «иглой».

Эйда тихо подправила дыхание, чуть сгладила дрожь.

Не вмешиваюсь в содержание, только в физиологию, отметила она.

«Знаю», — ответил он. — «Спасибо».

Гудки тянулись болезненно долго.

На четвёртом кто-то снял трубку.

— Да? — голос матери он узнал бы из тысячи. Даже через компрессию, задержки и потрескивание.

Горло перехватило.

— Мам, это я, — сказал он. — Тёмка.

Пауза.

Потом в динамике раздалось такое всхлипывание, что ему захотелось выключить всё и оказаться дома, на кухне.

— Господи… — выдохнула Ольга. — Тёма… Ты… живой? Это точно ты?

Тон у неё был, как у человека, который трогает руками берег после того, как его долго болтало по волнам.

— Вроде да, — попытался пошутить он. — Если это не очень качественный клон, то я.

— Не шути так, идиот, — голос сорвался. — Мы… нам…

Там, видимо, была попытка подобрать приличные слова, которые не включают половину словаря матерных выражений.

— Нам сказали, что вы попали под это… под их… из космоса, — наконец выговорила она. — Что вы там… под какой-то… Тёма, ты вообще понимаешь, как это звучит? Мой сын попал под орбитальный удар. Ты с ума сошёл?

— Мам, я не сам туда лег, — мягко сказал он. — Меня туда служба поставила. И да, мы попали, но меня вытащили. Я в госпитале. Порубанный, но живой.

— Порубанный, — эхом повторила она. — Скажи ещё «чуть поцарапался».

— Оля, дай ему договорить, — услышал он рядом голос отца. — Не крутись у телефона, сейчас всё оборвёт.

— Пап? — спросил Артём.

— Я здесь, — сказал Николай. Голос у него был ровный, но натянутый, как трос. — Слышу тебя.

Он помолчал секунду.

— Ты как? Не официально, а по-человечески.

Артём вдохнул.

— Больно, — честно сказал он. — Но терпимо.

Он усмехнулся.

— Психи говорят, что я держусь лучше среднего. Не знаю, кого они там за «среднего» принимают.

— Если ты их не послал, значит, совсем забылся, — буркнул отец. — Ладно. Главное — живой. Всё остальное лечится или чинится.

— Как вы? — спросил Артём. — Там у вас… по новостям показывают такие штуки, что…

— По новостям показывают то, что им удобно, — вмешалась Ольга. — Но да, нам страшно.

Она перевела дыхание.

— Тут по соседним областям шандарахнули по нескольким городам. Не только у нас. Люди звонят, кто плачет, кто матерится. На работе смены сдвинули, всех медиков подняли. Полстраны теперь в режиме «скорой помощи».

— В Белоярск… — начал он.

— Пока… — она запнулась, — пока не прилетало. По крайней мере, официально. Но мы же понимаем, что это «пока».

— Я в курсе, — тихо ответил он.

— Марина? — спросил он следом. — Она где?

— У нас сейчас гостит, — ответил Николай. — У них там тоже тревоги, но пока только по энергетике прилетало. Говорит, город частично тёмный.

Он хмыкнул, но без веселья.

— Егор дома, — добавила Ольга. — В институте пары перевели в онлайн, но онлайн такой, что проще в окно выглянуть. Сидит, делает вид, что спокойно. На самом деле…

Она выдохнула.

— Он, когда про твою «иглу» узнал, чуть ноут в стену не кинул.

— Не придумали тут ещё фильтр от таких новостей, — сказал Николай. — Война теперь не только по телевизору, она из каждой дырки лезет.

— Мам, пап… — он на секунду замолчал, сглотнул. — Я… правда не планировал оказаться под космической дубинкой.

Он попытался подобрать слова.

— Там был приказ. Мы закрывали объект. Если бы мы ушли, туда пришли бы другие. Или вообще никто.

Он сам чувствовал, как это звучит: оправдание, которое в мирной кухне смотрится как пафос. Но сейчас — это была просто сухая правда.

— Я не хочу, чтобы вы гордились тем, что я чудом выжил под бетонной плитой, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы знали: я там не просто так стоял. И если я вернусь…

Слово «когда» застряло.

— … если, — согласился Николай, честно, без самообмана. — Мы взрослые люди, Тёма. Не надо сказок.

Он замолчал на секунду.

— Но я хочу, чтобы ты вернулся не просто «оборванным героем», — тихо добавил он. — А человеком. Нас они и так уже мало оставили.

— Работаем над этим, — сказал Артём. — У меня тут один внутренний спец по этому вопросу.

«Скромнее», — пробормотала Эйда.

— Ты, главное, — снова вступила Ольга, — если там кто-то начнёт тебе рассказывать про «священный долг» и «надо умереть за…», ты вспомни, что у тебя тут есть, за кого жить. Понятно?

Голос у неё стал жёстким, знакомым. Тем самым, которым она пару раз и врачей на место ставила.

— Понятно, — ответил он. — Я вообще не планирую делать из себя икону. Я очень хочу всё это пережить и потом нудно лечиться у тебя на участке.

— Тёма, — вздохнула она. — Как ты вообще после этого… Ты… тебе страшно?

Вопрос застал его врасплох.

Он подумал и ответил не по-военному честно, а по-семейному:

— Да.

Помолчал.

— Но мозг теперь не так заклинивает. Раньше я бы от этих картинок в потолок врос. Сейчас… оно всё равно больно, но как будто через стекло. Я их вижу, но не тону.

Он чуть усмехнулся.

— Психиатр говорит, что это здоровая реакция. Ну, как для ненормальных условий.

— Ты это… — Ольга явно боролась между профессиональным интересом и материнской тревогой, — если тебе что-то будет казаться совсем ненормальным… Тошнотворным, когда жить не хочется… Говори. Там есть люди, которые не только таблетки выписывают.

Ольга всхлипнула и тут же сменила тему:

— Слушай, ты коли там в госпитале, может, вас хотя бы ненадолго… отпустят куда-нибудь? Домой? В отпуск?

Надежда в голосе была такая, что у него сжалось внутри.

— Мама, — мягко сказал он. — Мы в таком весёлом списке, что нас, скорее всего, до полного конца войны гонять будут.

Он почувствовал, как где-то внутри щёлкнуло — тактично прорубленная правда.

— Я могу попасть в отпуск, если по медицине выведут, — продолжил он. — Но специально отпускать тех, кто уже умеет бегать под орбитальными дубинками, никто не будет. Это я тебе как реалист говорю.

Пауза потянулась.

— Значит, нам придётся ждать, — тихо сказала Ольга. — Сколько бы там реалистов ни сидело наверху.

Она выдохнула.

— Ладно, я сейчас трубку Мариночке дам. Она меня уже локтём пихает. У нас здесь очередь не меньше, чем у вас.

— Только не плачьте, — попросил он. — А то я потом психиатру объяснять буду, что у меня флэшбеки из-за семейных истерик.

— Нашёл, кого просить, — буркнул Николай.

Послышался шорох, смена рук, потом знакомое фырканье.

— Так, инвалид космического труда, — заявила Марина вместо приветствия. — Ты вообще в курсе, что я из-за тебя на позавчерашней паре чуть не разревелась? Прямо на композиции.

Голос звенел, но внутри звона была сталь.

— Здрасьте, сестра, — сказал он. — Рада тебя слышать.

— Я тоже рада тебя слышать, — отрезала она. — Потому что альтернативой было — не слышать вообще.

Они чуть помолчали.

— У нас здесь тоже весело, — продолжила она. — Один из соседних городков схлопнули по энергетике. Ночью небо светилось, как дешёвая реклама. У меня половина группы сидела в подвале, рисовали при фонариках.

Она шумно выдохнула.

— И знаешь, о чём я думала, пока треск слышала? Что ты там, где падает не только электричество.

Он пожал плечами, хотя она этого не видела.

— Я жив, Марин, — сказал он. — И вроде как починен. Частично.

— Частично… — она усмехнулась. — Слушай, а ты там, случайно, не начал светиться в темноте?

— Пока нет, — ответил он. — Но, судя по тому, что мне делают, это вопрос времени.

Очень остроумно, — заметила Эйда.

— Я, между прочим, теперь официально «адаптируюсь к радиации», — добавил он, уже наполовину в шутку.

— Чего? — не поняла Марина.

— Ничего, — сказал он. — Медицинская фигня. Главное — я буду выживать там, где другие быстрее сдохнут. Не самый уютный бонус, но полезный.

Она тяжело вздохнула.

— Я не хочу, чтобы ты проверял это на практике, понял? — жёстко сказала она. — Мне хватает того, что ты уже под орбиталкой прошёлся.

Голос дрогнул.

— Я… когда увидела новости, — призналась она неожиданно тихо, — про удар по вашему сектору… Я сидела у подруги. В другом городе. Мы в окна смотрели, потому что было видно зарево. И я в какой-то момент поймала себя на том, что рада, что я не в Белоярске. Рада, что у подруги.

Она умолкла.

— И мне стало от себя так мерзко, — прошептала. — Что я сижу живая, почти в безопасности, а ты там где-то… под этим…

Он закрыл глаза.

— Марин, — сказал он. — Ты не обязана радоваться перспективе сдохнуть синхронно со мной, чтобы быть хорошим человеком. Радоваться, что ты жива — нормально.

Он усмехнулся.

— Одного идиота в семье достаточно. Я уже записался.

Она всхлипнула и, кажется, улыбнулась одновременно.

— Если ты ещё раз так пошутишь, я тебя сама прибью, когда вернёшься, — сказала она. — Честно.

— Запишу в план, — ответил он. — Сначала вернуться, потом быть прибитым сестрой. Логичная последовательность.

— Егор, к телефону! — крикнула Марина куда-то в сторону. — Пока этот придурок опять под какой-нибудь космический мусор не лёг!

В динамике послышался топот, скрип стула, потом голос брата.

— Тёма? — спросил он. Ему будто прибавили лет пять. — Это ты?

— Я, — сказал Артём. — Ты чё такой взрослый?

— А ты чё такой дырявый? — обрёлся в нём старый Егор. — Я только в новости зашёл, мне там «орбитальный удар», «часть личного состава погибла, часть ранена». Я думал, всё, тебя там отметили.

Он шумно вдохнул.

— Я хотел в военкомат пойти, — признался он. — Сказать, чтобы меня туда же, где ты, отправили. Потом мама на меня так посмотрела… Я передумал. Немножко.

— Правильно, — сказал Артём. — Иди-ка ты, брат, лучше в свой айти. Нам тут нужен человек, который потом будет всё это разгребать в мирном режиме.

Он усмехнулся.

— Я же не хочу, чтобы у нас вся семья в военных списках была.

— Я не хочу, чтобы вообще хоть кто-то там был, — буркнул Егор. — Но мир, кажется, не спрашивает.

Он помолчал.

— Я тобой горжусь, если что, — сказал он. — Прямо по-настоящему. Не вот это вот «младший брат восхищается», а как взрослый человек. Но это не значит, что я должен соглашаться с тем, что ты творишь.

— Привыкай, — ответил Артём. — Взрослая жизнь — это когда ты можешь одновременно гордиться и беситься.

Он на секунду задумался.

— Слушай, ты там с интернетом своим аккуратней. Сейчас столько грязи льётся… Фильтруй. И маму с отцом берегите. Они вам ещё пригодятся, когда я вернусь и буду валяться у них на диване, ныть и требовать борщ.

— Борщ уже учусь варить, между прочим, — фыркнул Егор. — Не всё же тебе всю жизнь за троих жрать.

Он шумно вздохнул.

— Ты только… если там опять начнётся, — сказал он тихо, — не геройствуй. Герои в этой войне долго не живут. Будь, пожалуйста, просто умным засранцем, ладно?

— Я постараюсь, — сказал Артём. — Геройство оставим телевизору.

В этот момент на экране терминала появилось мигающее: «Осталась 1 минута».

— Ладно, народ, — сказал он в трубку. — Время кончается.

Он выдохнул.

— Я вас люблю, — сказал он просто. — И я… буду выживать. Не ради преодоления и прочей хрени, а ради вас. Поняли?

— Поняли, — почти хором ответили трое.

— Возвращайся, — сказала Ольга.

— Или хотя бы честно пытайся, — добавил Николай.

— Я тебя прибью, не забывай, — напомнила Марина.

— Я тебя всё равно перекачаю в играх, если что, — пробурчал Егор.

Связь оборвалась так же резко, как началась.

Экран сменился на «Сеанс завершён».

Артём ещё пару секунд сидел, глядя в пустой прямоугольник.

— Время, — крикнул лейтенант из глубины комнаты. — Следующий!

Санитарка уже подхватывала его стул, разворачивая обратно к двери.

— Живые? — спросила она привычной интонацией, в которой слышалась и забота, и усталость.

— Да, — ответил он. — Там. Тут — посмотрим.

Обратно в палату он ехал в странном состоянии.

Внутри было всё сразу:

тепло от голосов,

страх от интонаций,

злость на мир,

какая-то тихая упрямость.

Эйда молчала, не мешая.

Она только периодически подравнивала дыхание и давление.

Когда его перекатили обратно на койку и оставили приходить в себя, он вдруг понял, что впервые за долгое время не боится закрыть глаза.

Вместо плит и вспышек в голове жили:

— кухня в Белоярске;

— Марина, размахивающая карандашом;

— Егор с ноутом;

— мать, ругающаяся на весь дом;

— отец, молча ставящий чайник.

С этим набором внутри было проще.

— Ну как? — спросил Горелов с соседней койки. — Орали? Плакали? Объявляли тебя героем Российской Федерации и одновременно идиотом?

— Примерно, — сказал Артём. — По степени интенсивности — да.

— Моя тоже, — вздохнул Кудрявцев. — Сначала кричала, что я её до гроба доведу, потом плакала, что я её до гроба не доведу, потому что сам раньше сдохну. Любовь, чё.

— Зато живая, — заметил Данил от двери. Он только что вернулся из своей очереди, лицо у него было красное, глаза блестели, но он держался. — И это надо ценить.

Он посмотрел на Артёма.

— Твоя мать, кстати, меня виртуально по голове погладила, — сообщил он. — Сказала, что если ты будешь совсем вести себя как идиот, она меня пришлёт тебя бить.

— Предатель, — сказал Артём. — Ты должен был меня защищать.

— Я защищал, — возмутился Данил. — Сказал, что ты уже достаточно набитый, дальше некуда.

Он сел на стул.

— Ладно, шутки шутками, но я рад, что у нас тут хоть у кого-то родители не по распределению, — мрачно добавил он.

Вечером, когда шум от телефонных разговоров по всему госпиталю стих, палата опустела до обычного гудения аппаратов и запаха лекарств.

Кто-то уже уснул после эмоциональной перегрузки.

Кто-то смотрел в потолок.

Артём лежал, чувствуя странную лёгкость и тяжесть одновременно.

— Ты хорошо держался, — сказала Эйда. — Психика отработала в параметрах, даже лучше ожидаемого.

Спасибо, доктор, — вздохнул он. — И тебе спасибо. Я чувствовал, как ты там тихо крутила мои ручки.

Я корректировала физиологию, подтвердила она. Эмоциональные решения принимал ты.

На этот раз она первой открыла интерфейс.

Адаптационный ресурс: 17 единиц.

— Было больше, — заметил он.

Часть ушла на адаптацию к радиации и поддержание стабильности при общении с семьёй, пояснила она. Стрессовые разговоры — тоже нагрузка.

Она подсветила несколько веток.

С учётом восстановления костных структур и мышечных волокон я считаю возможным начать новую фазу физической прокачки.

На панели вспыхнул блок.

Физическая ветка: опорно-двигательный аппарат.

Доступные улучшения:

— Костная плотность 1 → 2:

укрепление костной ткани, повышение прочности при ударных нагрузках, снижение риска переломов.

— Мышечная эффективность 1 → 2:

рост силы за счёт улучшения структуры волокон и нейромышечной координации без резкого увеличения массы.

— Связки и сухожилия 0 → 1:

повышение эластичности и прочности, снижение риска разрывов при резких движения.

Побочные эффекты:

— выраженная боль в костях и мышцах в период перестройки;

— временное снижение общей подвижности;

— влияние на данные медобследований (врачи заметят аномалии).

— Врачи и так уже заметили «аномалию ходячую», — пробормотал он. — Тут уже не скрыть.

Он задумался.

— Слушай, давай так: сначала кости. Я уже понял, каково это — когда тебя ломает бетон. Хочется чуть большего шанса остаться целым в следующий раз.

Это рационально, согласилась Эйда. Костная плотность создаёт «каркас» для дальнейших модификаций.

— Там сильно больно будет? — спросил он.

Боль — неизбежна, но я могу распределить процесс на несколько фаз, чтобы снизить пиковую нагрузку, ответила она.

— Тогда делаем, — выдохнул он. — Только не сразу всё. Я после семьи ещё не отошёл.

Подтверждение. Запускаю первую фазу усиления костной ткани.

Сначала ничего не изменилось.

Потом — пришло.

Не удар, не вспышка — медленно и методично.

В костях появился тяжёлый зуд. Словно их заполнили песком, который кто-то начал двигать изнутри.

Затем к этому добавилось ощущение, будто кто-то легонько сжимает их изнутри, проверяя на прочность.

Он стиснул зубы.

Эйда тихо корректировала интенсивность процесса, удерживая его на грани терпимого.

Костная плотность: 1,3… 1,5… 1,7…

— Забавно, — произнесла она. — Твои кости уже ближе к спортивным пиковым значениям.

— Я всегда мечтал быть спортивной пиковой ценностью, — простонал он. — Особенно лёжа в бинтах.

Через какое-то время боль перестала нарастать и просто стала фоном — тяжёлым, но ровным.

Костная плотность: 2.

— Первая фаза завершена, — сказала она. — Дальнейшую перестройку я растяну на несколько дней. Ты будешь ощущать тяжесть и иногда — прострелы, но без критических значений.

— Щедро, — прошептал он.

Он лежал, чувствуя, как тело словно чуть утяжелилось.

— И ещё, — добавила Эйда. — Мышечная ветка тоже доступна.

Он усмехнулся.

— Давай без фанатизма. Начнём с костей, а то я ещё случайно койку проломлю.

— Всё равно, — сказал Артём. — Я на сегодня свой лимит апгрейдов исчерпал.

Он закрыл глаза, позволяя боли течь по нему, как тяжёлая вода.