Предел Адаптации

Глава 11

За окнами покатился Белоярск.

Сначала — знакомые кварталы возле универа.

Та самая остановка, на которой он когда-то ждал автобус с Мариной.

Переход, где спорил с Егором о том, нужен ли ему новый видеочип.

Дешёвый супермаркет, возле которого они с Данилой сидели на бордюре и мечтали, как после выпуска всё изменится.

Теперь всё менялось вот так — одним рывком.

Артём сидел у окна, сжимая руками ремень сумки. Плечом упирался в Данилу. Тот, как ни странно, выглядел не подавленным, а раздражённо-настроенным.

— Ну всё, — протянул Данила, глядя в окно. — Прощай, Белоярск. Я буду скучать по твоим пробкам и очередям в общаговский душ.

— Я не, — ответил кто-то сзади. — Я буду скучать по шаурме возле универа.

— Ты будешь скучать по всему, что не подаётся в алюминиевых мисках, — отозвался другой голос.

В салоне прошёл невесёлый смешок. Такой, когда смеёшься не потому, что смешно, а потому что молчать хуже.

— Главное, — сказал Данила, — что повестка пришла через приложение. Цивилизация.

Он повернулся к Артёму.

— Помнишь, как мы ржали с мемов про электронные повестки? Типа, пока не нажал согласен, тебя не заберут? Ну вот. Нажали.

— Ты сам нажал, — напомнил ему Артём. — Я хотя бы тянул до последнего.

— Я думал посмотреть, что там внутри, — вздохнул Данила. — Любопытство, мать её. Теперь посмотрим. В полный рост.

За окном города становилось меньше.

Панельки сменились низкими домами, гаражами, складами.

Потом начались поля и обрывки леса.

Пейзаж был до тошноты знакомый.

Такая же дорога, по которой когда-то из Лесного везли его в Белоярск, только теперь везли дальше — в сторону части.

Где-то внутри, подо всем этим привычным, двигалось что-то чужое и холодное.

Эйда молчала, но её присутствие ощущалось фоном, как тихий гул.

Пульс стабилен. Дыхание учащено. Эмоциональный фон — тревога с элементами предвосхищения. Норма для смены среды.

«Спасибо, доктор», — подумал он.

Автобус подпрыгнул на яме.

Кто-то спереди выругался.

Кто-то перекрестился, думая, что никто не видит.

Артём поймал своё отражение в стекле.

Короткие волосы, которые через пару часов срежут.

Глаза, в которых перемешались страх, злость и какая-то злорадная решимость: если уж попал, то надо выжать из этого максимум.

Мир за стеклом шаг за шагом отваливался назад.

Часть встретила их оградой и тишиной.

Высокий металлический забор с натянутой наверху колючкой.

Ворота с массивными створками.

Две серые будки по краям и несколько фигур в форме, которые стояли так, как будто стояли здесь всегда.

Над воротами — потускневший металлический герб.

Чуть выше — чёрный глаз камеры.

— Красота, — пробурчал Данила. — На открытку не пойдёт, но в память врежется.

— Рты закрыли, — рявкнул сержант у выхода из автобуса. — На плац бегом марш.

В воздухе пахло весной, сырой землёй и чем-то ещё — смесью солярки, металла и старой краски.

Их выгрузили из автобуса и выстроили в две шеренги.

Кто-то пытался пошутить, кому-то было не до шуток.

Из административного здания вышел невысокий, плотный мужчина лет сорока с чуть поседевшими висками. Фуражка сидела ровно, ремень застёгнут туго. Он окинул строй взглядом так, будто давно видел через людей насквозь.

— Рота, смирно, — взревел сержант.

— Вольно, — сказал мужчина, даже не повышая голоса.

Гул голосов стих сам собой.

Он подошёл ближе.

— Так, — произнёс он, будто проверяя, как звучит его голос в этой тишине. — Граждане призывники. Пока ещё граждане. Меня зовут капитан Стрелецкий. В ближайшее время вы будете слышать мою фамилию чаще, чем собственную. Сразу предупреждаю: я не ваш враг, но и не ваш товарищ по кружке чая.

Он прошёлся вдоль строя, не торопясь.

— Кто-то из вас приходил сюда с мыслью, что армия — это про форму на фотки и истории потом в баре, — продолжил он. — Кто-то — что это тупая обязаловка. Кто-то, возможно, уже успел нагуглить, что в армии в двадцать первом веке всё по-другому, всё гуманно, с психологами, мягкими подушками и трёхразовым обниманием. Рад вас разочаровать: здесь всё просто. Есть приказ. Есть вы. Есть вероятность, что вы этот приказ переживёте. Всё остальное вторично.

Кто-то тихо дернул плечом от такой прямоты.

— Сейчас, — сказал капитан, — вас проведут через контроль, оформят, постригут и поселят. Завтра вы начнёте понимать, куда попали. Вопросы по существу есть?

Тишина была ответом.

— По несущему тоже можно, — добавил он. — Если вдруг кто-то хочет спросить, можно ли уже идти домой.

В строю кто-то хихикнул.

— Нет? Тогда работаем, — он кивнул. — Сержант, забирай своих.

Старший сержант, тот самый, что уже успел на них наорать, вышел вперёд:

— Отделение, направо. На КПП шагом марш. Не растягиваться, не отставать, не падать по дороге — с пола не поднимаю.

— Ох ты, — тихо сказал Данила, когда они тронулись. — Какой милый человек. Прямо домашний.

— Это он пока размялся, — ответил Артём. — Подождём, пока его по-настоящему раззадорит.

Контрольно-пропускной пункт больше напоминал небольшое банковское отделение, чем армейский коридор.

Стойки. За каждой — человек в форме перед монитором.

Сбоку — рамка металлодетектора.

Рядом — пластиковые подносы для вещей.

— Следующий, — крикнули с левой стойки. — Лазарев, давай.

Артём подошёл, положил на стойку паспорт. За ним — телефон.

Офицер с усталым лицом повёл глазами по экрану.

— Лазарев, Артём Николаевич, — пробормотал он. — Дата рождения… Белоярск… повестка доставлена через Госуслуги… подтверждение прочтения есть. Всё по закону. Поздравляю, государство тебя заметило.

— Долго шло, — сказал Артём. — Лет восемнадцать.

— Государство терпеливое, — отозвался тот. — Главное, что ты теперь никуда не денешься. Телефон сюда.

Он показал на поднос.

— Прямо сейчас? — уточнил Артём.

— Прямо сейчас, — подтвердил офицер. — Всё равно пользоваться не дадут. Пока что он тебе только мешает понять, что ты уже здесь.

— А потом? — спросил он.

— Потом, если повезёт, увидишь его ещё раз, — пожал плечами мужчина. — Я, конечно, могу сказать, что обязательно увидишь, но мне уже не восемнадцать, врать красиво разучился.

Артём положил телефон.

Ощущение было, как будто он оставляет часть своей прежней жизни в камере хранения.

Через проход Данила разыгрывал свой спектакль.

— Фамилия?

— Панфёров.

— Имя, отчество?

— Данила… Эм… Эдуардович.

— Телефон.

— А если он у меня сломан?

— Тогда сдадим сломанный, — совершенно серьёзно ответил офицер. — Справка об этом не является основанием для освобождения от службы.

— Я проверил, — вздохнул Данила. — Он рабочий. Просто было интересно, вдруг прокатит.

— Не прокатило, — отрезал тот. — Следующий.

Дальше была рамка — знакомая по аэропортам, только без улыбчивых тёток.

— Ключи, мелочь, ремень, — скомандовали. — Всё в ящик.

Металлодетектор коротко пикнул на чьей-то цепочке.

Сержант посмотрел так, будто сейчас расстреляет всех заодно.

— Я же говорил, снять, — прорычал он. — Вы с вниманием вообще знакомы?

Стрижка была как по учебнику.

Большое помещение. Ряд кресел. Лысоватый мужик с машинкой, ещё один молодой, явно срочник, с таким же агрегатом в руках, но менее уверенным движением.

— Садись, — махнул старший парикмахер на свободный стул. — Голову прямо, рот закрыл, не дёргаться.

— А если я люблю свои волосы? — попытался пошутить Данила откуда-то из очереди.

— Значит, будешь любить их в прошлом, — даже не взглянув на него, ответил мужик. — У каждого здесь есть то, что он любил до армии. В этом ты не особенный.

Машинка вгрызлась в волосы с тихим жужжанием.

Волосы падали на синий чехол, как подстрелянные птицы.

Артём смотрел на это в зеркало:

один проход — полоска кожи, второй — третьей меньше, потом — всё.

Лицо стало жёстче, скула — резче.

Взгляд будто сел глубже.

— Вот, — сказал парикмахер, закончив. — Теперь хоть смотреть можно. А то пришёл как студент, уйдёшь как солдат.

— Это угроза или обещание? — тихо спросил Артём.

— Это статистика, — отозвался тот. — Кто-то приходит солдатом и уходит студентом на кладбище. Так что давай не будем.

Рядом, в другом кресле, Данила, оставшись с обритой головой, с трудом удержался от комментария.

— О, — сказал он. — Теперь я официально готов к любому студенческому празднику и к тюрьме одновременно.

— Армия — золотая середина, — усмехнулся парикмахер. — Здесь тебя и постригут, и мучать будут, но хотя бы по документам.

Медосмотр оказался похожим на тот, что он уже проходил в военкомате, только здесь всё было плотнее и без суеты.

Терапевт с кругами под глазами.

Кардиограмма.

Тонометр.

— Дыши… не дыши… вдох… выдох… не умирай, — бормотал врач привычным тоном. — Давление хорошее, сердце не ругается. Молодой, здоровый, злой — армия любит таких.

Невролог:

— Руки вперёд. Глаза закрыть. Стоим. Молодец. Влево, вправо. Ногу на носок. Баланс хороший. Падать будешь только по команде.

Хирург, бросив быстрый взгляд:

— Жалобы есть?

— Армия, — ответил кто-то из парней в очереди.

— Это не ко мне, это к министерству обороны, — сухо сказал хирург. — Там очередь ещё длиннее, чем ко мне.

Артём проходил по кабинету, как по чекпоинтам.

Эйда отмечала что-то своё:

Органы в норме. Ткани держатся крепко. Последствия падения в лесу не выявлены обычными методами. Принято.

Он внимательно следил за тем, как к нему прикасаются, как смотрят снимки.

Никто не морщился, никто не говорил «странно».

Правильно, подумал он. На то ты и есть, чтобы прятаться поглубже.

Казарма встретила их запахом порошка, металла и старого дерева.

Длинное помещение. Ровные ряды двухъярусных коек.

Высокие окна, через которые виден кусок неба и дерево во дворе.

У каждой койки — тумбочка. Над проходом — часовой, уже привыкший к тому, что люди уставляются на него, как на экспонат.

— Так, бойцы, — Старший вошёл, как будто казарма ему лично принадлежала. — Это ваш дом на ближайшее время. Кровати — вот. Матрасы — ровные. Одеяла — тоже. Кто сделает из этой красоты сарай, узнает много новых интересных слов и упражнений.

Он прошёл по проходу.

— Койки делятся на две категории, — продолжал он. — На которых спят, и на которых мучаются за косяки. Сами выбирайте, на какой вы хотите оказаться чаще.

— Можно сразу вопрос, товарищ сержант? — подал голос Данила. — А у вас чувство юмора в комплекте с погонами выдают или это отдельно прокачивается?

— Отдельно прокачивается те, кто пытается шутить не вовремя, Панфёров, — безошибочно узнал его Старший. — Я посмотрю, как ты будешь шуточки отпускать после первого наряда по роте.

В казарме хихикнули.

Данила сдулся, но ненадолго.

— Лазарев, Панфёров, — сержант ткнул пальцем. — Здесь будете. Первый ярус, второй. Удобно — друг друга достанете. Если кто-то из вас начнёт громко храпеть, второй сможет его убить без свидетелей.

— А камеры? — осторожно спросил кто-то с другой стороны.

— Камеры — в коридоре и на входе, — сержант даже не обернулся. — Внутри казармы только глаза дежурного. Но не расслабляйтесь. Дежурный тоже умеет смотреть.

Он махнул рукой.

— Размещайтесь. Через десять минут — построение на вечерний инструктаж. Это было не предложение.

Вечерний инструктаж проходил в просторной комнате с доской и проектором, который давал тусклую, но читаемую картинку.

На доске уже были нарисованы схемы: расположение частей, какие-то квадраты и стрелки.

Стрелецкий стоял у стола, перелистывая планшет.

— Садитесь, — сказал он. — В ногах правды нет, в армии это особенно заметно.

Все расселись по лавкам.

— Сначала сухая часть, — капитан положил планшет. — Вы попали в мотострелковую часть. Задача нашей части — выполнять то, что скажут. Задачи хорошие и плохие бывают только в кино. В реальности они либо выполнены, либо нет. От этого зависят жизни, в том числе ваши.

Он показал на схему.

— Здесь — расположение основных подразделений. Это вам ещё сто раз покажут и сто раз спросят, так что не старайтесь запомнить всё сразу. Важно другое. Запомните три слова: порядок, дисциплина, голова.

Он поднял три пальца.

— Порядок — чтобы вы знали, кто вы, где вы и что вы должны делать. Дисциплина — чтобы вы это делали, даже когда вам страшно, лень или хочется всё бросить. Голова — чтобы, несмотря на всё это, вы думали. Потому что, как показывает практика, самый страшный приказ иногда можно выполнить так, чтобы живых осталось больше.

Он обвёл взглядом ряды.

— Вы пришли сюда из разных мест, — продолжал он. — Из Белоярска, из деревень, из других городков. Везде своя жизнь, свои правила. Здесь правила одни для всех. Если вы хотите выжить и вернуть себе эту вашу различную жизнь, вам придётся эти правила усвоить.

Кто-то поднял руку.

— Товарищ капитан, — неуверенно сказал он, — а правда ли, что сейчас война не такая, как раньше? Там же техника, компьютеры, всё…

— Правда, — сказал Стрелецкий. — Техника и компьютеры есть. И будут. Но в самых грязных местах войны почему-то всё равно оказываются ноги солдат и их головы. Именно туда вас и будут отправлять. Не потому что вы замените технику, а потому что техника не везде справляется. Поэтому ваша голова ценнее, чем кажется.

Он вздохнул.

— Всё это я к чему, — добавил капитан. — Армия не любит тех, кто изображает из себя героя в первый день. И не любит тех, кто пытается от всего отмазаться. Она терпеть не может откровенных идиотов, но и от слишком умных ей тоже бывает не по себе. Ваша задача — стать теми, кто умеет слушать, думать и работать. Тогда есть шанс, что через год вы будете сидеть дома и рассказывать, как всё тут было плохо, но вы справились.

— А если не справимся? — спросил кто-то.

— Тогда за вас расскажут другие, — просто ответил он. — В разделе памяти.

Тишина получилась тяжелой.

— На сегодня всё, — капитан кивнул. — Завтра начнём делать из вас то, за что налогоплательщики уже заплатили. Разойтись.

В казарме было шумно, но шум этот был вязким. Люди ходили туда-сюда, раскладывали вещи, перешёптывались, отжимались по привычке.

Артём сидел на своей койке, раскладывая по тумбочке вещи: полотенце, комплект белья, зубная щётка. Всё простое, армейское, одинаковое.

От его старой жизни здесь осталась только зубная паста с знакомым вкусом. Остальное — выдали.

— Ну что, — Данила плюхнулся на верхнюю койку, свесив голову вниз. — Официально мы теперь часть декора.

— Ты хотел посмотреть, что тут внутри, — напомнил ему Артём. — Смотри.

— Я думал, будет больше экшена, — признался Данила. — А тут всё в целом как в общаге. Только с ранним подъёмом и с тем, что никто не спрашивает, хочешь ли ты.

— Подожди до завтра, — сказал Артём. — Экшен начнётся.

— Думаешь? — Данила прищурился. — Лично я пока вижу гимн, строевую и Старшего с его любовью к нам.

— Этого уже достаточно, чтобы жизнь заиграла новыми красками, — вздохнул он.

Они переглянулись и оба тихо хмыкнули.

Внутри, под этим всем, Эйда занималась своим.

Новая среда. Жёсткий режим. Повышение нагрузки. Возможность для естественной адаптации. Рекомендую пока не вмешиваться радикально. Накапливаем опыт.

«Действуй», — подумал он. — «Главное, не выдай себя».

Не выдаю.

Подъём в пять утра оказался такой же мерзкий, как его рисовали в шутках.

Свет резанул по глазам, голос Старшего врубился, как сирена.

— Рота, подъём! Живо, живо, живо, я сказал!

Кто-то выругался.

Кто-то с первого раза не понял, где находится.

Кто-то сдёрнул одеяло с соседа.

Артём вскочил почти сразу.

Тело действовало быстрее головы: ноги нашли тапки, руки натянули форму, автоматическим движением он проверил, всё ли на месте.

Данила, соскочив с верхней койки, едва не впечатался в шкаф.

— Что за издевательство, — прошипел он. — Солнце ещё не встало, а мы уже должны вставать.

— Добро пожаловать в армию, — отозвался Артём. — Здесь время не твой друг.

На улице было темно и сыро.

Плац блестел от ночной влаги.

Вдох — и холодный воздух ударяет в грудь.

Они построились.

Кто-то стоял, покачиваясь.

Кто-то уже собрался в тугий ком.

Старший прошёлся вдоль шеренги.

— Так, вороньё, — сказал он. — Сейчас будет зарядка. Это не наказание, это помощь вашему хилому организму понять, что он ещё жив. Беги — живёшь. Стоишь — мёртвый.

Тридцать минут бега трусцой вокруг плаца показались вечностью.

У кого-то начало колоть в боку на третьем круге.

У кого-то на четвёртом отказались ноги.

Кто-то попытался сойти с дистанции и получил взгляд Старшего, после которого ноги сами нашли силы продолжить.

Артём чувствовал, как рубит по мышцам, как лёгкие раскачиваются на связках.

Но ещё он чувствовал, что тянет.

Раньше после такого бега он бы валился в ноль. Сейчас — да, тяжело, но не в смерть.

Хорошая нагрузка, отметила Эйда. Сердце работает ровно. Есть смысл увеличить естественный запас выносливости. Позже рекомендую перераспределить ресурс на этот параметр.

«Учтём», — выдохнул он про себя, стараясь не сбиться с дыхания.

Когда они добежали, многие падали на месте.

Старший только фыркнул:

— Упасть вы всегда успеете. Сейчас отжались, потом упадёте.

После зарядки и завтрака, съеденного так быстро, что он не успел почувствовать вкуса, начались строевые занятия.

— Нога не ваша, нога принадлежит строю, — объяснял Старший. — Вы сейчас не индивидуальности, а ровная линия. Хотите выделиться — сначала научитесь в линию попадать.

На первых проходах их строя не было, был художественный беспорядок.

Кто-то всё время путал левую и правую.

Кто-то, поворачиваясь, обязательно задевал соседа локтем.

— Лазарев, ты куда смотришь? — рявкнул Старший в какой-то момент. — На горизонте у тебя там что? Оазис свободы?

— Никак нет, товарищ сержант, — ответил он, поправляя шаг.

— Тогда свой взгляд — туда, куда смотрит взвод. Остальное тебе не надо.

Рядом Данила, запнувшись, чуть не вылетел из строя.

— Панфёров, ты что, решил персональный выход устроить? — сержант даже не остановился. — Назад, в строй. Тебе ещё рано становиться отдельной боевой единицей. Сначала научись идти ровно.

Постепенно шаблон прошёл.

Шаги стали попадать в ритм.

Корпуса перестали болтаться, как у случайных прохожих.

Вечером ноги гудели, как будто по ним прошёл каток.

Сушилка.

Само её слово жило у старослужащих отдельной жизнью.

Узкое помещение с натянутыми тросами и тёмным воздухом, пропитанным запахом влажной ткани и обуви, стало местом первой попытки поговорить с ним по-другому.

— Лазарев, — окликнул кто-то после того, как они отнесли мокрую форму. — Зайди на минутку.

Он обернулся.

У двери в сушилку стоял контрактник лет тридцати, сухощавый, с резкими скулами и прищуром, который сразу напоминал всех уличных авторитетов одновременно.

С ним ещё двое помоложе, но с тем же выражением «я здесь давно».

— Чего? — спросил Артём.

— Поговорим, — сказал старший. — Не напрягайся, это пока не страшно.

Он вошёл в сушилку.

Дверь закрылась.

Внутри было душно.

Ряды висящей формы, сапоги, нашивки.

— Как зовут? — спросил контрактник, хотя имена наверняка уже видел в списках.

— Артём, — ответил он. — Лазарев.

— Я — Шепелев, — сказал тот. — Запомни. Не потому что я какой-то великий, а потому что я здесь дольше, чем ты вообще в армии существуешь.

Он чуть наклонил голову.

— Я слышал, ты язык имеешь и за людей заступаться любишь, — продолжил он. — Это, конечно, красиво. На гражданке. Здесь за язык иногда прилетает так, что зубы только в документах остаются.

— Я не лезу, где не надо, — спокойно сказал Артём. — Но когда совсем беспредел — тяжело смотреть.

— Беспредел — это когда людей ломают и выбрасывают, — сказал Шепелев. — Здесь людей ломают, чтобы потом собрать так, как нужно. Разницу чувствуешь?

Он выдержал паузу.

— Я не люблю пафос, — добавил он. — Но скажу просто. Здесь нет старой дедовщины. Тебя никто не будет по ночам бить табуретом ради смеха. Но есть дисциплина. И есть люди, которые следят за тем, чтобы она работала. Я один из них. Если ты начнёшь устраивать из себя героя, я первым буду тебе мешать. Не потому что ты плохой, а потому что от этого часто умирают хорошие.

Артём смотрел прямо.

— Я понял, — сказал он. — А вы поймите, что я не собираюсь сдавать своих, если кто-то решит на них ехать просто так.

— Значит, посмотрим, у кого характер крепче, — усмехнулся Шепелев. — Только не путай характер с глупостью. Иногда промолчать — полезней, чем полезть.

В этот момент дверь приоткрылась.

На пороге возник Старший.

— О, — сказал он. — Молитесь тут, или у вас клуб любителей влажного воздуха?

— Разговариваем, товарищ старший сержант, — произнёс Шепелев.

— Я слышу, — кивнул тот. — У вас там очень насыщенный разговор. Прямо датчики двери им заинтересовались.

Шепелев слегка напрягся.

— Всё в рамках, — сказал он.

— Я очень надеюсь, — ответил Старший. — Потому что если кто-то решит по привычке старых времён делать здесь из молодых мальчиков коврики, ему придётся объяснять это офицерам. А офицеры скучать не любят.

Он посмотрел на Артёма.

— Лазарев, на выход. Твои вещи уже почти высохли, а характер мы тебе ещё успеем выправить на плацу.

Артём вышел, чувствуя на затылке взгляд Шепелева.

Внутри тихо сказала Эйда:

Вероятная фигура влияния. Потенциальный союзник и источник риска одновременно. Рекомендация: сохранять дистанцию, не переходить грань.

«Сам знаю», — ответил он мысленно.

Неделя за неделей учебка начинала напоминать странный, жёсткий, но логичный ритуал.

Подъём.

Зарядка.

Завтрак.

Строевая.

Тактика.

Оружие.

Уборка.

Наряды.

Инструктажи.

Сон.

Где-то в этой повторяемости было даже что-то успокаивающее: ты здесь, у тебя есть задачи, ты их выполняешь, и день заканчивается. Не нужно выбирать, чем заняться, мир выбирает за тебя.

Тело менялось.

Плечи стали чуть шире, мышцы плотнее.

Лёгкие справлялись с бегом лучше, чем раньше.

Сон, короткий, но глубокий, всё-таки давал восстановление.

Эйда не вмешивалась резко. Она аккуратно регистрировала:

Постепенное повышение выносливости. Улучшение координации. Адаптация к жёсткому режиму сна. Рекомендуется спустя время перераспределить часть накопленного ресурса в долгосрочные изменения сердечно-сосудистой системы.

Иногда он перед сном пробовал открыть внутренний интерфейс.

Полупрозрачные цифры вспыхивали где-то в глубине сознания.

Сила — чуть выше базовой.

Выносливость — растёт.

Реакция — стабильно выше среднего.

Адаптация — в процессе.

Он закрывал «панель» и думал, как странно: снаружи он выглядел как обычный новобранец с обритой головой и серой формой.

Внутри же шла своя учебка — намного глубже и опасней.

В тот вечер, когда ему в очередной раз показалось, что день повторяется под копирку, он лежал на койке, глядя в потолок.

Данила сверху шевельнулся.

— Эй, — прошептал он. — Ты ещё не передумал?

— Что? — так же тихо спросил Артём.

— С тем, чтобы идти дальше, — ответил Данила. — Ну, со всем этим. Я вот думаю… Может, надо было заболеть в самый охрененный момент.

— Ты бы заболел, тебя бы подлечили, и ты был бы здесь, — сказал он. — Только позже и в ещё более задрипанном настроении.

— Ты оптимист, — вздохнул Данила.

— Я реалист с плохим опытом, — усмехнулся он. — Мы уже здесь. Можно пытаться выкручиваться. Или попытаться бежать от того, от чего не убежишь.

Наступила пауза.

— Знаешь, — сказал Данила, — если честно… Я рад, что ты рядом.

— Я тоже, — признался Артём. — С одним Данилой в армии веселее. А ещё кто будет говорить за меня глупости и отвлекать сержанта?

— Вот это уже честный ответ, — шепнул тот. — Всё, давай спать. Завтра нас опять будут делать красивыми для парада.

— Нас будут делать не для парада, — сказал он. — Нас будут делать для того, чтобы бросать туда, где ломается всё. Так что учись. Быстрее всех.

— Ты как капитан говоришь, — проворчал Данила. — Ему бы понравилось.

— Не знаю, — ответил он. — Мне пока самому не очень нравится.

На него накатила усталость.

Глаза закрылись сами.

Учебка переваривала их снаружи.

Эйда — изнутри.

И пока ещё никто, кроме него, не понимал, что в этой казарме вместе с обычными «срочниками» живёт носитель чужой, очень далёкой от Земли системы, которая тоже проходила свою учебку — на нём.