Последний Герой. Том 10

Глава 12

Я соскочил с раскладушки, ногой расшвырял уголь, которым ночью припер дверь, рванул дверь и распахнул её. В проёме стояла Мария, взъерошенная, с покрасневшими глазами, в одной маечке и босая. Лицо чуть помятое после сна, но взгляд, уже полный тревоги, она с меня не сводила.

— Максим… — выдохнула она со страхом и неясной надеждой. — Там Кожевников… Даня…

— Что Кожевников? — спросил я. — Ну говори уже, не тяни!

— Он… кажется, мёртвый.

— Так кажется или мёртвый?

— Мы не знаем, — прошептала рыжая. — Мы боимся туда войти.

— Тьфу ты… — выругался я. — Пошли посмотрим.

Я отвлёкся только на то, чтобы натянуть носки, спал-то я в одежде, только босиком. Не могу в носках спать, хоть что делай.

Прошел в дом через подвал, поднялся на второй этаж. Остальные уже толпились там, у двери. Растерянные и молчаливые.

Дверь в комнату Кожевникова красовалась с только что вывороченным замком.

— А дверь кто выбил? — спросил я.

— Да ну… это самое… — буркнул Антон, потирая плечо. — Очкастый не отзывался, ага… не открывал, я ударил и вышиб.

— Зачем вышиб?

— Да из-под двери холодом тянет, как с улицы, — сказал он, и тут я сам ощутил это ледяное дыхание.

Ветер пробирался откуда-то изнутри, из спальни, которую занял Кожевников. Я подошёл, заглянул в комнату. На кровати, под одеялом, кто-то лежал и не шевелился. Окно настежь, задувает снегом. Внутри такой дубак, что дыхание стелется паром, а ковёр у окна уже припорошен белой крошкой.

Окно явно открыто давно. Снег кое-где намело в три пальца, подоконник заиндевел. Живой человек в таком холоде и пять минут спокойно не пролежит. Вот как, выходит, все поняли, что Кожевников мёртв, только никто не решился подойти ближе. Послали за мной журналистку.

Я шагнул к кровати, резко сдёрнул одеяло.

Передо мной лежал Кожевников. Тихий и дохлый, мертвее не бывает. Лицо синее, губы вздулись, глаза выкатились.

За спиной послышался чей-то тихий всхлип.

— Ну что там, Максим? — выдохнула Мария.

— Он задушен, — сказал я. — На шее странгуляционная борозда. Следы от удавки.

— Какая ещё борозда? — не понял Антон.

— Так называется, — ответил я. — След от петли.

— Божечки… — вскрикнула Плотникова, прикрывая рот ладонью. — Кто же это сделал?

— Погодите, — проговорила Мария, обернувшись ко всем. — Если окно было раскрыто, значит, кто-то вошёл через него. Дверь-то мы выбили, она была заперта. Значит, это не один из нас. Это тот, кого нет в доме. Вы не понимаете? Это Ланской! Это он! Он не погиб, он жив!

— Заткнись, дура рыжая! — взвизгнула Нинель, тут же поддавшись ярости. — Тёма добрый, он не мог так поступить! Я своими глазами видела, как он плавал в проруби! Мертвенький…

— Плавал, говоришь? — прошипела Мария. — И где же он, твой мертвенький, сейчас? Куда уплыл? Или ты придумала все? Или не разглядела?

— Я не слепая…

— А скажи мне, у тебя столько ботокса и филлеров на роже, что глаза заплыли? Ничего не видишь, всё перепутала! Может, ты вообще с ним заодно, а?

— Да ты… — начала Нинель, но голос её дрогнул.

На этот раз она не стала кидаться в перепалку, как обычно. Опустила плечи, устало присела в коридоре на корточки.

Последние события, казалось, вытянули из неё весь пыл. В этот момент в её глазах не было больше привычной бравады дерзкой девчонки, а только страх и опустошение.

— Да угомонитесь вы, — не выдержала Ирина. — И без вас тошно!

— Цыц, бабоньки, — проговорил Антон. — Разбрелись по углам! Брейк-на!

Он встал между ругающимися женщинами, заслонив их своей широкой фигурой.

Когда он был трезв, в нём проявлялась толика здравого смысла. Он не успел ещё нализаться с утра, опустошил только одну бутылку пива, вторую держал в руке, и теперь, глядя на всех поверх горлышка, мрачно добавил:

— Перегрызем друг дружку раньше, чем убьют…

— Вот и всё, — всхлипнула Нинель. — Началось. Один за другим дохнем.

Речкин молчал, глядя то на меня, то на труп. Он первым подошёл рассмотреть тело, будто не боялся.

— Максим, скажи. Почему он не кричал? — тихо спросил он, кивнув на мёртвого. — Убийца залез в окно, а он что, спал так крепко?

Я подошёл ближе, осмотрел запоры на рамах. Все замки на месте, целые.

— Нет, — сказал я. — Он никого не впускал с улицы… это инсценировка.

— Как это — инсценировка? — хором, наперебой переспросили все. — Мертвый же по-настоящему…

— Так, — ответил я. — Убийца вошёл через дверь. Кожевников сам его впустил, потом тот задушил его, забрал ключ, распахнул окно, чтобы показать, будто пролез снаружи, а потом спокойно вышел тем же путём и запер за собой дверь.

— Божечки… — выдохнула Ирина. — Это что же, выходит, убийца среди нас?

— Не факт, — вмешался Речкин. — Может, убийца просто ушел. Вышел и зашёл, когда хотел — ходит себе по дому. А если это Ланской, то у него ключи есть от всего. Или его сторож этот, смотритель базы. Надо проверить, не объявился ли он.

— Надо уходить отсюда! — вскрикнула Нинель. — Немедленно! Разве вы не видите, что нас всех убивают?

— Да куда уходить, дура, — оборвал её Антон. — Снег по колено, метёт как в аду, ветер стеной. Пешком до ближайшего посёлка хреналлион верст. С твоими колготками и губами ты и сотни метров не пройдёшь.

— Я в юности занималась лёгкой атлетикой, — гордо вскинула подбородок Нинель. — Это ты, боров, не дойдёшь, а я дойду.

— Ну да, скатертью дорога, — хмыкнул Антон. — По весне откопают, будешь как новенькая. Красивую в гробик покладут. Не размораживая. Хе…

— Хватит, — повысил я голос. — Отставить разговорчики! Антон прав. Мы сюда ехали долго, по грунтовке. Сейчас и их уже перемело, дороги нет. Пешком отсюда не уйти. Идти в такую погоду — это два-три дня пути, как минимум с ночевкой. Мы не белые медведи, чтобы ночевать в сугробе, не умеем в снегу жить.

— Ну палатку же можно взять, — вдруг предложила Мария.

— Можно, — кивнул я и саркастически добавил. — Если найдёте палатку на всех, да еще и зимнюю, да еще и с походной печкой — зовите меня сразу. Вот только маленький нюанс…. когда мы дом обыскивали, я ни одной захудалой палатки не видел.

В комнате повисло молчание. Все смотрели на меня, ожидая, что я скажу что-то утешительное.

— Я не против уехать, — продолжил я. — Просто размышляю. Отметаю всё, что нереально.

— Может, лыжи есть, — подал голос Антон. — А что, я на лыжах ходил, оно ж быстрее, чем пешком. За день и полтинник можно намолотить по пухляку. Ну, я-то, конечно, сейчас не в той кондиции, — он хмыкнул, — но вон губошлёпная грит, что спортсменка, типа. Давайте ей лыжи нацепим, и вперёд, за помощью. А?

— Фигню не неси, — оборвал я. — Девушку одну я не отпущу.

— А я бы и правда попробовала, — оживилась Нинель. — Только бы лыжи нашлись. Я ведь не просто бегала, у нас секция лёгкой атлетики была. Зимой километры на лыжах наматывали. Люди, дайте мне лыжи, я схожу за помощью! Правда!

— Ты хоть знаешь, куда идти? — с сомнением спросил Речкин.

— Да хоть куда, — выдохнула Нинель. — Лишь бы подальше отсюда. Из этого ада.

Тем временем я продолжал осмотр комнаты. Нагнулся, заглянул под кровать и вдруг увидел телефон.

— О-па, вот это находка, — пробормотал я.

Вытащил аппарат, экран разбит, будто по нему ударили молотком. Стекло пошло мелкой паутинкой, местами выкрошено.

— Это чей? — спросил я, показывая телефон.

— Похоже… на мой, — удивилась Плотникова, разглядывая исковерканный корпус.

— Не понял, — нахмурился Антон. — А какого лешего твой телефон делает в спальне этого очкарика?

— Ты что, к трупу ревнуешь, что ли? — фыркнула Плотникова. — Ты в своём уме, Антон? Ты башкой хоть иногда думаешь, или она у тебя только для того, чтобы к бутылке присасываться? Откуда я знаю, как телефон у него оказался? Я же его в мешок с остальными кинула, когда Артём собирал! Сказал, мол, сыграем в игру без связи, будет интереснее. И мы их так и не нашли.

— Вот дура, — выдохнул вахтовик.

— Всё правильно! — воскликнула Мария. — Значит, это Артём и убил! Он телефоны собирал, он их прятал, а этот один, видимо, оставил у себя, потом уронил, разбил и забыл.

— Вряд ли он забыл, — сказал я. — Это не случайность. Это знак. Убийца оставил нам знак, только я пока не понимаю, какой. Телефон ведь не упал, его специально разбили.

— Ну и что этот твой знак значит? — озадаченно почесал затылок Антон. — Типа «все вы сдохнете, как этот телефон»? — усмехнулся, но смех вышел натужно, с хрипом.

— Не знаю, — ответил я. — Но ясно одно: убийца действует продуманно. Надо ещё раз осмотреть домик смотрителя, а потом и прорубь, при свете дня. Может, найдём следы.

Я обвёл всех взглядом. Мария нервно теребила край маечки, Плотникова обнимала себя за плечи, Антон мрачно смотрел в пол, сжимая в руке пивную бутылку, а Речкин, стоя у окна, вглядывался вдаль.

— Если Ланской жив, — продолжил я, — значит, где-то он прячется. Может, у него тут тайник, а может, целый подземный бункер. Сейчас сидит, пьёт чай, греется и смотрит через монитор, как мы тут собачимся и трясёмся от страха.

Я поправил кобуру с пистолетом.

— Но я уверен, убийца рядом. Кто бы он ни был, я его достану. И если придётся, перевернём к чёртовой матери всё здесь. Нужно обыскать территорию. И очень тщательно.

— Ой, — простонала Нинель, — а может, я не пойду никуда? Не буду никого искать, ничего обыскивать? Мне что-то страшно…

— Конечно, можешь, — сказал я. — Женщины остаются в доме, запираются изнутри на ключ. Мы втроём пойдём, осмотрим территорию.

Я глянул на Речкина и на Плотникова. Оба без возражений кивнули.

— Но нас же кто-то найдёт? — с надеждой спросила Плотникова. — Кто-то же должен сюда приехать? В эту глушь?

— Да никто сюда сроду не приезжал, — всхлипнула Нинель. — Мы однажды целый месяц здесь жили, и летом, когда дорога ещё была, ни одна живая душа сюда не заглянула. Тёма специально строил дом в глуши, где нет людей. Говорил, достали его все, что он не любит людей, что готов всех убить… Ой, что я несу… Не слушайте меня, дурочку.

— Слово не воробей, — буркнул Речкин. — Всё-таки думаю, что твой хахаль во всём замешан.

Он бросил на Нинель тяжёлый взгляд. Та осунулась, плечи опустились.

— Возьмите ножи с кухни, — сказал я Речкину и Антону. — Одевайтесь потеплее. Пойдём посмотрим, что снаружи.

— А нас, — подала голос Мария, — вы что, оставите тут одних? С мертвецом?

Она ткнула пальцем в выбитую дверь комнаты, где лежал Кожевников.

— Мёртвые не кусаются, — хмыкнул вахтовик. — Гы-гы…

Никто даже не улыбнулся.

— Закроем дверь, — сказал я. — Не входите туда, и всё.

— Я вообще тогда на второй этаж больше не поднимусь, — прошептала Плотникова. — Правильно Максим говорил, надо было всем вместе ночевать, у камина, на первом этаже. Зря не послушали.

Я только хмыкнул, поправил ремень с кобурой, накинул куртку и натянул шапку. В голове вертелось одно — главное, чтобы те, кто остаются, не переругались и не натворили глупостей, пока меня нет. Все ведь на взводе, и чем дальше, тем больше.

Мы втроем вышли на улицу. Снег не унимался, хлопья сыпались крупные и частые, и к утру уже навалило такие сугробы, что без трактора точно не проехать.

— Даже если ключи от машин найдём, — обречённо вздохнул Речкин, — всё равно не выберемся. Как бы до весны куковать не пришлось… Эх.

— А мне не привыкать, — хмыкнул Антон, — мне нормас по несколько месяцев у черта на рогах жить… А тут ваще по кайфу. Жратва есть, бухла до жопы. Чем не отдых, мужики? А?

— Ты что, дурак? — буркнул Речкин. — Нас тут убивают, вообще-то. Отдых ему.

— Ой, убивают… Это вас убивают, поэтов, — ухмыльнулся вахтовик. — А я не при делах. Я этой вашей писулькиной работой не занимался.

— У тебя жена, между прочим, в этом клубе, — напомнил я.

— Ай, жена… — отмахнулся Антон. — Сегодня есть, завтра нет. Баба — это не главное.

— А что тогда главное? — спросил Речкин.

— Главное, — усмехнулся вахтовик, — чтоб в стакане не пусто и в башке не грустно. Всё остальное, как гриц-ца, приложится. Живи так, чтобы было малян стыдно на следующий день, а иначе это не житуха, а существование.

Слушая философию вахтовика, мы двинулись к домику смотрителя. Я вошёл первым. За мной протиснулись Антон и Речкин. Внутри было тепло, печь недавно топили.

— Вот ни хрена себе, тут жарко, — удивился Антон. — Он, походу, ночевал тут.

— Ну да, — сказал я. — Всё обжито. Смотри, угли ещё тлеют.

Я открыл крышку печи, посветил фонариком: белесый тёплый пепел, красные угольки. Кто-то был тут после нас, уже после того, как мы рассматривали хилую обстановку и странные надписи.

— Мужики, — сказал Речкин, оглядываясь, — а может, этот смотритель с Артёмом всё вместе и провернули? Ну, типа, снимают нас где-то на камеры. Богатеи чокнутые ставки делают, кто первый сорвётся или сдохнет.

— Ты, паря, сериалов пересмотрел, — отмахнулся Антон. — Сильно глубоко копаешь.

— А что, — не сдавался Речкин, — другое объяснение есть? Телефоны исчезли, солярка и ключи от тачки тоже. Кто-то играет с нами, Макс. Играет, как с тараканами в банке. И где наши телефоны, черт возьми?

— Телефоны мы уже не найдём, — сказал я. — Это факт. Однако, если бы вы слушали меня с самого начала… То жертв можно было бы избежать.

— Да хер с ним, с этим очкариком, — перебил Антон, — не нравился он мне. Честно говоря, я его с самого начала подозревал. Ходит, зыркает на всех, что-то там себе думает, мутный какой-то. Ну, придушили курёнка, и бог с ним. Главное, чтоб остальные живы остались. Вот ты, Макс, нормальный мужик, и Тимоха тоже нормальный. А этот, лысый, так себе был. С гнильцой, ага…

Он махнул кулаком, изображая удар:

— Если убийца сунется, я ему двину так, что тапки потеряет!

Он сделал это слишком резко, пошатнулся, отрыгнул пивом и с довольной ухмылкой выдал:

— Защищу наших баб. Хотя, знаете… эта Нинель меня бесит. Нинка она, а не Нинель. Какая, к чёрту, Нинель! Вот её бы я сам прибил, гы-гы. Ну или б вдул. Хе…

— Ты опять начинаешь, — сказал я, — следи за языком, Антоша.

— Да ладно тебе, Макс, чё ты. Их тут нет, я так, по-мужски, шучу. Промеж своих. Ну и вообще, — он понизил голос, кивая на топчан у стены, — мне кажется, этот урка сюда вернётся. Ночевать придёт. Надо тут засаду устроить.

Он наклонился ко мне, с заговорщическим видом добавил:

— Короче, ты давай это… организуй сюда ящик пива, чтоб не скучно было. А пистолет свой мне дай. Я покараулю. Чес-слово, урою гада. Не уйдет от Антона Олеговича.

— Угу, — сказал я. — Только сначала проспись. А то шатает.

— Да ладно, — нахмурился Антон. — Я, Макс, даже пьяный лучше любого вашего трезвого опера!

Я промолчал. Аргументировать было бесполезно, потому как в его глазах уже плескалось пьяное геройство, которое всегда кончается бедой.

— Пистолет я никому не дам, — сказал я, — а вот засаду выставить надо, это ты дельно придумал. Только ты на бухлишке, из тебя засадчик, как из стюардессы десантник. Поэтому тут надо другого кого-то выставить. Либо я сам пойду.

При слове «кого-то другого» я многозначительно глянул на Речкина. Он понял мой взгляд, почесал подбородок, где уже пробивалась щетина, и сказал:

— Ну, я, в принципе, могу и покараулить. Только, конечно, ссыкотно как-то. Одному.

— Так я же говорю, — хлопнул себя кулаком в грудь вахтовик, — давай я!

— Нет, ты точно не потянешь. Напьёшься и уснёшь, — сказал я.

— Ну и ладно, ну и пошли вы, — пробурчал Антон. — Мне там в доме ещё лучше, под бочок жену уложу и буду пивко потягивать в тепле.

— Вечером определимся, кто будет караулить смотрителя. А сейчас идём дальше, — скомандовал я.

Мы вышли на улицу, следы уже замело, домик стоял в целине, будто мы перенеслись сюда по воздуху. Снег усилился, ветер швырял колючие хлопья в лицо. Вокруг белая пелена, сугробы до колен, не разберёшь, где дорога.

Мы, проваливаясь чуть не по колено, пошли по кругу, осмотрели ещё раз баню: дверь приоткрыта, но внутри никого нет. Потом заглянули в хозпостройки: дровяник, сарай, навес с машинами. Везде тихо, ни следа, ни движения. Только снег сыплет без конца, и это неслышное падение усиливает гнетущее чувство, будто весь этот дом в лесу замер, затаился, как зверь в засаде, и ждёт, когда кто-то из нас ошибётся.

Мы пошли дальше, разбили стекло в передней пассажирской двери у машины Кожевникова. Разблокировали замок, заглянули внутрь — пусто.

— Пошли, осмотрим прорубь, — сказал я.

От машин направились к озеру. Прорубь уже затянуло тонкой коркой льда и слегка припорошило свежим снегом. Но там, где начинался гладкий лёд, ветер выдул поверхность до блеска, и очертания прямоугольной проруби читались отчётливо, ровно, как по линейке. Прямоугольник, будто чья-то могила.

Я присел, провёл рукой по льду. Никаких следов крови, ничего, кроме наледи. Да если и были следы, снег всё прикрыл, припечатал. Слишком поздно мы пришли.

— Тут всё, как в морге, — пробормотал Речкин. — Тишь да благодать…

— Не нравится мне это место, — сказал я. — Странное оно.

Чуть поодаль, ближе к берегу, я заметил сугроб. Из него торчала палка, а к ней был привязан чёрный полиэтиленовый пакет. На ветру он трепетал, как флаг.

— Это что за хрень? — спросил я больше сам себя, чем спутников.

Те пожали плечами, вид у обоих был недоумевающий. Ничего похожего вчера, когда я ходил сюда с Нинель, тут не было.

Мы подошли ближе. Внутри пакета оказался свёрток, туго перевязанный скотчем. Я достал нож, разрезал ленту и аккуратно развернул полиэтилен. Внутри оказался смартфон. Экран разбит, но корпус цел.

— Ох, бляха-муха, — выдохнул Антон. — Опять телефон!

— Чей? — спросил я.

— Это Кожевникова, — сказал Речкин, — он же нас вчера фоткал, помнишь, говорил, что камера у него топовая? Я запомнил аппаратец.

— На хрена он их тут раскидывает? — хмыкнул Антон. — Что показать хочет?

— Что-то хочет, — кивнул я, — только вот, что именно?

Мы переглянулись. Ветер налетал порывами, швырял в лица ледяную крупу. Я попытался рассуждать вслух:

— Так… первый телефон мы нашли у трупа. Этот — здесь. Значит…

— Значит, и тут кто-то сдох, — вставил Антон.

— Верно, — сказал я. — Если он повторяет схему, труп где-то рядом.

— Где? — оглянулся Антон. — Снегу по колено. Вон тут, что ли, валяется?

Он пнул ногой сугроб, показательно. Снег разлетелся белым пухом.

— Ни хрена тут нет.

— Тащите лопату, — сказал я. — Проверим.

— Да брось ты, Макс, — отмахнулся Антон. — Чё за гон? Думаешь, кто-то в сугробе лежит? Тут снег хоть и глубокий, но не настолько, чтобы мужика спрятать.

— Я думаю, — сказал я, беря в руки палку с обледеневшим концом, — что он не в снегу.

Палка была промёрзшая, один её край в наледи, другой чистый, как будто недавно держали в руках. Я поднял взгляд и заметил, что Антон и Речкин уставились на меня.

— Макс, — сказал тихо Речкин, — а чего у тебя на палке?

Я опустил взгляд. На чистом конце, между обледенелыми прожилками, темнело пятно. Коричневатое, густое и застывшее.

— Кровь, — сказал я. — И вот еще на другом конце… Волоски. Волокна, как с тех варежек.