Последний Герой. Том 10

Глава 2

— Ещё как кружится, — недовольно проговорил пациент. — Давайте уже задавайте ваши вопросы, — фыркнул он, закинув ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя пренебрежение.

— А давайте без «давайте», — сказал я. — Погибли люди. У вас, между прочим, на даче. Рассказывайте с самого начала: что, как, зачем. Может, все вместе принимали и успели наркотики спрятать? Чем вы там наширялись, что никто ничего не почувствовал?

— Что вы себе позволяете? Мы ничего не употребляли! — резко сказал Сагада. — Можете посмотреть мой анализ крови. Всем сделали — всё чисто.

— Посмотрим, — кивнул я. — Я просто не верю, что взрослые люди в пятницу вечером собрались… почитать стихи.

— Это не просто стихи, — холодно ответил поэт. — Это сама… жизнь. Вам не понять.

— Ладно, сама жизнь, — поморщился я. — Скажите мне лучше, почему «Мёртвая поэзия»? Почему ваш клуб так называется? Вы что там, суицидные настроения распространяете?

— Я ещё раз повторяю, молодой человек, — церемонно скривил губы Сагада, — у нас настоящие поэты. С большой буквы… Мы члены Союза писателей.

— Понятно, что члены, — хмыкнул я. — Так почему «мёртвая»-то?

— А вы догадайтесь, — вопросительно уставился он на меня.

— О как, — сказал я. — В шарады будем играть, да? Шарады Сагады? Нет уж, догадываться не буду. Рассказывайте, а то поедем разговаривать в другое место, не посмотрю на ваше головокружение.

— Мёртвая, потому что в современном мире поэзия умирает, — спокойно ответил он. — Как явление. Никто больше не читает стихи. Поэзия не издаётся, не продаётся, не востребована. Её место заняли хайп, блогеры, рэп и пустая говорильня. Сегодня люди перестали чувствовать слово, перестали искать смысл. Мы — последние, и мы пытаемся это удержать. Поэтому наш клуб и называется «Мёртвая поэзия». Это не культ смерти, как вы до такого додумались… Это крик о том, что жива она только в нас. Мы хотим вернуть поэзии внимание, возродить её суть, напомнить массам, что в рифме живет душа.

— Понятно, — сказал я. — Всё у вас не просто так, всё со смыслом, да?

Он промолчал, только отвернулся к окну.

— Так кто мог дощечку на дымоход положить? — спросил я. — Угрожал кто-то? Какие мысли есть?

— Понятия не имею, — сказал поэт, чуть подняв подбородок. — Мы обычные, интеллигентные люди. Просто чуточку более творчески утончённые и образованные. Возможно, кого-то и задевает наша эрудиция, наш кругозор… но я сомневаюсь, что…

— Стоп, стоп, стоп, — перебил я. — Корней Поликарпович, давайте со словоблудием закончим. Говорите прямо, кто мог это сделать? У вас есть враги? Кто мог желать смерти вам или вашим, так сказать, членам клуба?

— Да никто, — пожал он плечами.

— Хорошо, спрошу по-другому. С кем у вас конфликты?

— Ни с кем, — ответил он уверенно.

— Вот прямо уж так и ни с кем, — усмехнулся я. — А я вот сижу рядом, и у меня уже конфликт к вам зреет.

— Что вы хотите этим сказать? На что вы намекаете? — дернулся поэт.

— Хочу сказать, что не бывает у нас белых и пушистых, особенно поэтов. Они всё близко к сердцу принимают.

— Ну да, да, — кивнул он. — Есть такое. Душа поэта более ранимая.

— Так вот, ранимый ты мой, — сказал я. — С кем ругался?

— Ну… разве что только с бывшей женой, — растерянно пробормотал Корней Поликарпович. На лице его промелькнула тень тревоги — мимолётная, но выдавшая всё.

— Бывшей? В разводе? — уточнил я.

— Нет, мы в процессе. Но я так говорю — бывшая, потому что мы с ней уже… ну, не того, сами понимаете.

— Ага, — кивнул я. — Если поэтически выражаться — прошла любовь, завяли помидоры.

— Это звучит вульгарно, а не поэтически, — поправил меня поэт.

— Без разницы, — отмахнулся я. — Зато красиво. Так вот, давайте уточним, в чём ваш конфликт с бывшей?

— С моей стороны никакого конфликта нет, — произнёс он.

— А с её?

— Ну, знаете ли, у неё-то вообще есть любовник. И она не скрывает своих отношений с ним.

— Стоп-стоп. Вы сначала с ней разбежались, помидоры завяли, так сказать, а потом появился любовник? Или вначале появился этот любовничек-росток, а потом начали вянуть ваши помидорки?

— Ну, странная у вас аллегория, — хмыкнул поэт, — но скорее — второе.

— Ага, то есть жена вам изменила, и потому вы расходитесь?

— Как не прискорбно это признать — да.

— Почему прискорбно? Это жизнь. Бывает.

— На кого она меня променяла! — вспыхнул поэт. — Он даже не знает, кто такая Ахматова!

— Ну, признаться, я лично тоже с ней не знаком, — сказал я, — но это к делу не относится. Подробней, подробней, товарищ Сагада. Подробности мне выдавайте.

— А что тут говорить? — махнул рукой он. — Они живут в моей квартире. Хотят её забрать. Мы судимся сейчас, делим имущество. Я вынужден ютиться на даче, которую вы видели. А квартира — в центре города, сталинская застройка, высокие потолки, лоджия. Но я не отдам. Я не сдамся. Я буду судиться до последнего.

— Ага, квартирный вопрос, значит, у нас тут нарисовался, — протянул я. — А вот это уже интересней. Адрес вашей супруги скажите-ка? И как зовут её любовника?

Он не стал спорить и всё это назвал.

Дозвониться до супруги Сагады, Елены Александровны, я почему-то не смог — она упорно не брала трубку. Решил поехать сам, по тому самому адресу, который дал мне её бывший муженёк, рогатый поэт.

Дом находился в центре города. В этот дневной час двор пустовал. Я позвонил в домофон — тишина, никто не ответил.

— А вы к кому? — скрипнул голос за спиной.

Я обернулся — подошла любопытная бабулька.

— В тринадцатую квартиру, — сказал я.

— В тринадцатую? — переспросила она. — А зачем?

— Полиция, — ответил я.

— О, полиция! — обрадовалась старушка, закивала, пожёвывая губы, которые периодически полностью прятались в рот. — Давно пора! Я вот звонила вчера, весь вечер участковому звонила, вызывала. Так ведь никто и не приехал! Сказали: «Некогда, бабушка, вызовов много». А у нас тут скандалят люди.

— Кто скандалит? — спросил я.

— Ну как кто?.. — старушка сделала круглые глаза. — Вот, в 13-й квартире, — зашептала бабулька, наклоняясь ко мне. — Вот это Ленка, значит, и мужской голос какой-то. Ох, дрались! Тарелки бились, что-то бухало, падало… А потом как хрясь — и катится, катится… медленно так катится. Вы уж разберитесь, товарищ мильцанер. Может, там что-то такое происходит.

— Разберёмся, — сказал я. — Вы только дверь мне откройте.

— А, да конечно! Только я не с этого подъезда, я с соседнего. Но за стенкой всё слышала. Сейчас я Петровне наберу.

Она деловито нажала три кнопки на домофоне. Гудок, треск, потом из динамика послышался старческий голос:

— У аппарата!

— Петровна, это я! Я милицию привела!

— Зачем мне милиция?

— Тьфу ты, ну ты! Да не тебе милиция, в тринадцатую квартиру!

— Ну так и идите в тринадцатую.

— Так ты нам дверь открой, глухая тетеря!

— А… ну сейчас.

Раздался щелчок, писк и щёлканье домофона — дверь разблокировалась.

— Спасибо за бдительность и содействие, — сказал я.

— А я тут подожду вас, — кивнула бабушка и села на заснеженную лавочку. — Спрошу потом, что там произошло.

— Так холодно же. Хоть в подъезд бы зашли.

— Нет, в подъезд не пойду. Там Петровна — как языками зацепишься, так только к вечеру расцепишься. А дела так и стоят. Я тут подожду.

— Ну ладно, — кивнул я и пошёл.

Взобрался по лестнице, поднялся на нужный этаж. Тринадцатая квартира. Как ни странно, рядом с дверью звонка не было. Я постучал, и дверь вдруг приоткрылась. Странно.

Раз так, я сперва прислушался. В квартире слышалось лёгкое шебуршание, но никто не торопился выйти.

— День добрый! — громко сказал я в щель. — Полиция!

Никакой реакции.

— Эй, хозяйка! — повысил я голос.

Послышалось движение, будто кто-то скользнул по полу.

— Да что там происходит… — пробормотал я, распахнул дверь и шагнул внутрь.

В ту же секунду замер.

В дверном проёме через коридор виднелась нога. Голая лодыжка на полу, изящная женская икра, на ступне надет короткий носок.

Я выхватил пистолет и метнулся вперёд.

В зале, на полу, лежала женщина средних лет. Глаза широко распахнуты. Кожа уже покрывалась розоватым налётом трупных пятен — начальная стадия.

Если бы не этот розоватый оттенок кожи и не открытые глаза, я бы решил, что она просто спит прямо на полу, в халате. Нет, она была мертва. Но кто-то ведь шевелился.

Я прошёл в другую комнату — и тут с кухни громыхнуло.

Быстрее! Вперёд!

Я рванул туда, заскочил внутрь. Окно распахнуто настежь, штору колыхало холодным воздухом. Цветок, стоявший на подоконнике, сметён на пол, горшок разбит, земля рассыпана по линолеуму.

Я выглянул в окно — второй этаж. Внизу, под самым подоконником, на притоптанном снегу виднелись следы. И убегающая фигура быстро удалялась в сторону гаражей.

На этой стороне окна выходили не на оживлённую улицу, а в глухие дворы — дальше массив гаражей, пустырь, переулки.

— Стоять! — рявкнул я, вскинул пистолет… и тут же опустил. Чёрт, если даже попаду — кто он такой? Какое имеет отношение к трупу?

Я сунул оружие в кобуру. Первая мысль — бежать через подъезд, выскочить наружу. Но это потеря времени. Он уйдёт.

Полсекунды на размышление, и решение принято.

Прыгаю в окно.

Этаж хоть и второй, но сталинские потолки — высокие. До земли прилично. Но я всё равно прыгнул.

Приземлился на обе ноги, сделал перекат по снегу, гася инерцию. Вскочил, отряхнулся на ходу и рванул следом.

Фигура мелькнула за гаражами.

Я чуть запоздал — потерял драгоценные секунды. Отстал шагов на пятьдесят. Да ещё и снег пока скользкий, я пару раз пробуксовал, матюкнулся.

«Эх, — пронеслось в голове, — строгие ботинки — совсем не для бега… Были бы кроссовки — другое дело».

Но бежать пришлось в том, что было. Я ускорился, пересёк двор, проскочил проулок, ворвался в гаражный массив. Один ряд, второй. Где же он?..

Огляделся. Тишина. Пусто.

— Чёрт… — выдохнул я. — Убежал.

Но нет, не мог он так быстро исчезнуть.

Я опустил взгляд в землю, и заметил следы, свежие, чёткие, уходят в сторону. Пустился по ним. Тропка вела между рядами, потом нырнула в узкую щель между гаражами — туда, где один к другому не примыкал плотно, оставляя пространство, забитое битым стеклом, бутылками, мусором и обрезанными ветками от гаражной поросли.

Я вытащил пистолет, снял с предохранителя. Дёрнул затвор, тот лязгнул, загоняя патрон в ствол.

— А ну, выходи! — крикнул я в черноту щели. — Или стреляю!

— Не стреляйте! — раздался голос. — Пожалуйста, не стреляйте! Я сдаюсь!

— Вышел сюда! — рявкнул я. — С поднятыми руками! Дёрнешься — стреляю!

Я ходил по кабинету, мерил шагами от окна до двери. Шульгин сидел на диванчике, молчал. Перед моим столом, на стуле, сгорбившись, с закованными в наручники руками, сидел задержанный.

— Итак, Речкин Тимофей Олегович, — проговорил я. — Зачем побежал?

— Ну вот, — вздохнул Речкин, — вы уже думаете, что это я её убил, да? Я Лену убил? Нет… я, между прочим, любил её.

— Так любил, что, когда я сказал, что из полиции, ты сиганул в окно. Разбил цветок, прыгнул со второго этажа.

— Я боялся! — выкрикнул он. — Испугался! Это страшный человек!

— Кто страшный человек? — уточнил я. — Я?

— Нет, её бывший муж! Ну, как бывший — они ещё не в разводе. Он мог это подстроить специально. Он тогда, когда мы с Леной открылись ему, сказал, что жизни нам не даст, что мы сгинем. Что он всё для этого сделает.

— Корней Поликарпович так сказал? — переспросил я. — Этот поэт современности, литератор, хозяин рифм? Так сказал?

— Да, он поэт. Ну а что? Разве поэт не может быть убийцей? — возмутился Речкин. — Вот сами подумайте!

— Думаю, Тимоша, — сказал я. — Но пока факты говорят обратное. Я нашёл труп Елены Сагады. Дверь открыта настежь. А ты, Тимофей Олегович, на месте преступления. И пытаешься убежать от правоохранителей, забился между гаражами.

— Выглядит… так. Но я думал, это её муж подставил меня! — перебил он. — Тем более, мы вчера с ней ругались. Так, что пух и перья летели — все соседи наверняка подтвердят.

— Уже подтвердили, — сказал я сухо. — Заверено.

— Вот! — оживился он. — Я же и говорю. Я, значит, пришёл домой.

— Домой? — уточнил я. — Это, вроде как, квартира супругов Сагада?

— Ну… я там живу, да, — кивнул он. — Мы в процессе раздела имущества были. Ну они, то есть… Зашёл, увидел её… хотел полицию вызвать, но не решился. Думал, а вдруг подумают на меня. Ещё вспомнил бабку из соседнего подъезда — она всё слышит, вечно подглядывает. Она вчера проскрипела, что вызовет участкового и скажет, будто я Ленку убиваю, медленно, с побоями и криками. Но это просто… так кажется через стенку.

Он поднял глаза, вздохнул.

— И тут заявляетесь вы, — сказал он. — Я просто испугался… на инстинктах побежал.

— Ну-ну, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Испугался. Пугливый ты мой… Расскажи нам лучше про конфликт супругов.

— Так я сам сильно не в курсе, — пожал плечами Тимофей. — Знаю, что у них какие-то проблемы… и дочь у них тоже.

— А у них есть дочь? — переспросил я. — Что-то мне никто об этом не сказал.

— Да, есть взрослая дочь. Она тоже живёт в Новознаменске.

— Замечательно, — кивнул я. — Как зовут дочь?

— Света. Светлана Корнеевна…

— Сагада, получается.

— Ну да, наверное, — подтвердил Тимофей. — Ну так что, вы меня отпустите?

— Отпустим, — сказал я. — Только пока причина смерти не ясна. Ты, скорее всего, её задушил… хотя следов удушения я не видел. Но это ещё нужно выяснить.

— Да не душил я её! Не убивал! — вскрикнул он, тряся закованными руками.

— Тише, тише, Тимофей Олегович. Экспертиза всё покажет. А пока посидишь в изоляторе.

Я кивнул Шульгину.

— Уведи его, Коля.

Тот уже привстал, но вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Макс, ну ты обурел совсем! Я вообще-то твой начальник. Сам его уводи.

— А, ну да… точно… — кивнул я, вспомнив, что чисто формально так оно и есть. — Уведу.

Благополучно упаковав задержанного в изолятор, я направился к Оксане.

— Привет, — сказал я, входя. — И тебя, значит, всё-таки на работу выдернули, да? В выходной день.

— Ну, мой мужчина работает, и я не прочь, — улыбнулась она. Подошла, чуть выгнулась, будто мурлыкнула, прижалась ко мне, обняла.

Мы уже почти поцеловались, когда дверь распахнулась. В проёме появилось ошарашенное лицо криминалиста Корюшкина.

— Ой, простите! — воскликнул он, отпрянул и захлопнул дверь.

— Твою барана за ногу! — рявкнула Кобра. — Тебя стучаться не учили⁈

— Тук-тук! — крикнул из-за двери Корюшкин. — Можно?

— Можно, если осторожно! — буркнула Кобра, садясь в своё начальственное кресло.

Корюшкин неуверенно зашел обратно.

— Что хотел? — спросила она, бросив на него тяжёлый взгляд.

— Ну, это… вот мы с места происшествия приехали, по трупу-то, по Сагаде Елене… — бормотал Корюшкин, переминаясь с ноги на ногу, будто оправдываясь. — Вот хотел доложиться.

— Ну, так докладывай, — сказала Оксана.

Корюшкин хитро покосился на меня, потом на Оксану, потом снова на меня.

— Ты что лыбишься? — нахмурилась Кобра. — Толстый, давай уже говори!

— Что это я толстый⁈ — возмутился он. — Я вообще-то бегаю каждый день. Вон, Макс меня приучил. Я же похудел! Ну, Макс, скажи же, я теперь не толстый? Да?

— Да не толстый ты, не толстый, — отмахнулась Оксана. — Это я так, по привычке. Не Стройным же тебя звать? Говори уже.

— Ну, как сказала судмедэксперт Скляр, — начал он, будто читал лекцию, — смерть наступила от отравления предположительно, предварительно, цианидами. Но вскрытие и биохимия дадут точный результат.

— Время смерти? — спросил я.

— Ну… где-то несколько часов назад.

— Дай угадаю… Опять же, вскрытие покажет точно, — проворчала Кобра. — А ты для чего туда ездил вообще? Ничего конкретного сказать не можешь.

— Ну, Оксана Геннадьевна, я же вообще-то не медик, я криминалист, — пробормотал Корюшкин.

— Да знаю я, кто ты, — усмехнулась она. — Что там ещё? Следы борьбы, чего-то необычного?

— Нет, ничего, — пожал он плечами. — Один бокал был с коньяком, она из него пила. Бутылка коньяка одна. Коньяк изъяли на экспертизу. Ну и бокал. Паук направит её химикам в область, проверят состав. Следов взлома на замке нет. Она сама впустила убийцу… или ключом открыли.

— Ладно, Ваня, спасибо, — сказала Оксана уже мягче. — Всё, иди работай.

Корюшкин, проходя к двери, задержался у зеркала, посмотрел на себя сбоку.

— Что ты там пялишься? — крикнула Кобра. — Да не толстый ты, не толстый! Чисто Ален Делон!

Корюшкин сконфуженно улыбнулся, втянул голову в плечи и поспешил убраться из кабинета.

Оксана покрутилась на кресле, потом вскочила, подошла ко мне.

— Блин, — сказала она, — такой поцелуй испортил…

Её руки обвили мою шею, я притянул её к себе, и мы уже почти поцеловались, как дверь снова распахнулась, и в кабинет ввалился Мордюков.