Порочная луна

23

В прошлый раз, когда я проигнорировал внутреннее предчувствие, умер мой лучший друг.

В тот момент, когда мой отец изложил план миссии на последнее полнолуние — отправить две наши команды на север, в то время как мы взяли две другие команды на юг, — у меня появилось неприятное ощущение под ложечкой, что это был неправильный шаг. В глубине души я знал, что должно произойти что-то плохое, но я проигнорировал свои собственные инстинкты. Я промолчал, и мы продолжили выполнение задания. Команды, отправившиеся на север, были перебиты.

Может быть, именно поэтому я действительно обратил внимание, когда прошлой ночью меня охватило то странное ощущение неловкости; неприятное скручивание в животе и пульсация в задней части черепа, как будто что-то предупреждающе колотилось в запертую дверь в моем мозгу. Я был как раз в разгаре игры в цыпленка с бутылкой водки, обсуждая, стоит ли мне напиться до комы, чтобы забыть о безумии последнего плана моего отца, когда внезапно почувствовал этот странный всплеск тревоги. Это было настолько неприятно, что я отложил выпивку, чтобы взять свой компьютер, и то, что я увидел на видеопотоке, подтвердило, что моя причудливая интуиция не подвела.

Все, что произошло после этого, немного туманно. Хотел бы я сказать, что не спускался в подвал с намерением убить, но иначе зачем бы я схватился за пистолет? У меня нет привычки носить его с собой по дому, и я чертовски уверен, что не собирался использовать его на ней. Я точно знал, что делаю, когда засунул его за пояс, выходя из своей комнаты. Я знал, что Грифф и Адамс должны были умереть за то, что прикоснулись к ней своими грязными руками, и я знал, что буду тем, кто положит им конец.

Я убивал раньше. Через некоторое время ты теряешь чувствительность к этому, и отнятие жизни становится почти транзакцией. Я или они. Я каждый раз выбираю себя и не теряю сон из-за этого решения. С другой стороны, каждое убийство на моем счету до сих пор было убийством врага. Мне никогда не приходилось сомневаться, было ли правильным решением покончить с ними; Я просто нажал на гребаный курок.

Хотя ситуация прошлой ночью была другой, мыслительный процесс был таким же. Не имело значения, что Гриффин и Адамс также были охотниками в Гильдии. Не имело значения, что технически мы были на одной стороне. В тот момент они были врагами, поэтому я расправился с ними.

Однако сейчас я определенно дважды обдумываю свои действия, потому что кто-то должен ответить за то, что я сделал. Мой отец захочет объяснений, а я понятия не имею, что я собираюсь ему сказать. Убивать их ради защиты заключенной — предательство. Убивать их за неповиновение приказам — грубая чрезмерная реакция. Я, вероятно, мог бы избавить себя от множества неприятностей, если бы просто направил пистолет на себя и произвел третий выстрел, но тогда кто защитил бы ее?

Я неуверенно открываю глаза, мое ноющее тело протестует, когда я переношу свой вес, чтобы сесть, прислонившись к решетке камеры. У меня болит поясница и затекла задница. Бетонный пол, вероятно, наименее удобное место для сна, но я не мыслил рационально, когда принимал решение разбить здесь лагерь на ночь. Я не мог уйти. Тот же инстинкт, который предупредил меня, что она в опасности, заставил меня остаться и попытаться как-то исправить ситуацию, и хотя я не знаю ни чего о том, как утешить кого-то, я вспомнил, как простое присутствие после ее панической атаки в душе, казалось, помогло.

Я не уверен, сработало ли это на этот раз, но когда я обхватываю шею руками, чтобы убрать изгибы, и смотрю рядом с собой, она все еще там, по другую сторону решетки. Она тоже проснулась и не сдвинулась с того места, где я видел ее в последний раз. Она просто смотрит в мою сторону, пристальным взглядом своих глаз цвета виски изучает меня, как будто пытается сложить кусочки головоломки вместе.

Может быть, она пытается объяснить, почему я сделал то, что сделал прошлой ночью. Черт возьми, нас таких двое. Последние десять лет я охотился на таких, как она, твердо веря, что вношу свой вклад в избавление мира от монстров. Судя по всему, такова эта девушка. Она оборотень. Бесчеловечный зверь; каприз природы. Я не должен видеть в ней личность или заботиться о том, каким злоупотреблениям она подвергается, и все же я здесь, просыпаюсь с кровью моих коллег на руках, пролитой во имя нее.

Эйвери.

Имя уникально красиво, совсем как она, и эхом отдается в моей голове с тех пор, как она его произнесла. Так или иначе, я уже знаю, что это имя станет моим гребаным падением.

Я с ворчанием поднимаюсь с пола, поджимая под себя ноги и разминая ноющие конечности. Мне нужно найти рубашку, затем придумать, как поговорить с отцом о том, что произошло прошлой ночью. Казнь двух солдат — это не то, что я могу просто замять. Он захочет получить ответы, и я должен быть готов объяснить, почему я это сделал, не ставя под сомнение свою собственную лояльность.

Я в полной заднице.

— Куда ты идешь? — спрашивает Эйвери, когда я поворачиваюсь, чтобы направиться к лестнице.

— Убирать твой беспорядок, — ворчу я, отказываясь оглядываться.

Мне вообще не следовало просить быть ее куратором — с самого первого дня это не приносило мне ничего, кроме горя. Знакомство с моей пленницей только исказило мое самоощущение и заставило меня усомниться в организации, которую я помогал создавать с нуля. Это заставило меня забыть, кто враг на самом деле, просто потому, что она пришла в красивой упаковке.

Я ставлю одну ногу перед другой, холодная отрешенность охватывает меня, когда я выполняю все действия по вводу кода на верхней площадке лестницы и выходу из подвала. Я возвращаюсь в свою комнату, прячу пистолет и надеваю чистую футболку. Затем направляюсь на кухню, зная, что именно там я, скорее всего, найду своего отца. Он человек привычки и всегда начинает свой день с кофе.

Как и ожидалось, я нахожу его слоняющимся возле автомата, потягивающим из дымящейся кружки, когда вхожу.

— Доброе утро, — приветствует он, вздергивая подбородок.

— Доброе утро, — бормочу я в ответ, проходя мимо него, чтобы взять свою чашку из шкафчика.

Я наполняю ее и делаю несколько глотков, затем поворачиваюсь лицом к своему старику, готовый сорвать метафорический пластырь.

— Вчера вечером у меня возникла проблема с Гриффом и Адамсом, — говорю я вежливо, как будто речь идет о чем-то столь же безобидном, как погода. — Застал их внизу с заключенной.

— И где они сейчас? — спрашивает папа.

— Мертвы.

Его брови взлетают вверх, хотя его невозмутимое самообладание остается неизменным. Он делает еще глоток из своей кружки, как будто делает паузу, чтобы собраться с мыслями, затем делает большой глоток, слизывая остатки с губ.

— Что случилось?

Это та часть, где я мог бы признаться; сказать ему, что я позволил нашей заключенной манипулировать мной до такой степени, что убил ради нее. Он был бы разочарован во мне, но уважал бы мою честность. В конце концов, мы бы справились с этим, после того как он придумал креативный способ напомнить мне, кому я предан.

Проблема в том, что я знаю, как думает мой отец, и поэтому точно знаю, как подействует это напоминание. Он пошлет меня вниз, чтобы я всадил ей пулю в голову.

Мысль об этом не должна пугать меня так сильно, как сейчас. Как только мы привезли ее сюда, я понял, что она не выберется отсюда живой. Затягивание ее заключения не изменит неизбежного результата, и, став ее куратором, я прекрасно понимал, что также соглашаюсь стать ее палачом, когда придет время. Я думал, что смогу это переварить. Я подумал, что было бы приятно отомстить за смерть Бена, совершив ее убийство. Я никогда так чертовски не ошибался.

Ей следовало сбежать, пока у нее была возможность прошлой ночью. Поскольку я спал на полу возле ее камеры, ей было бы легко просунуть руку через решетку и достать ключи из моего кармана. Черт возьми, она могла бы обвить своими хорошенькими ручонками мою шею и попытаться задушить меня до смерти. Бог свидетель, я это заслужил. Однако она этого не сделала, и я не собираюсь затягивать петлю на ее шее сейчас, раскрывая правду. Я не могу.

— Они пытались освободить ее, — говорю я, удивляясь тому, как легко ложь слетает с моего языка. — Она каким-то образом добралась до них, убедила их отпустить ее. Столкнувшись с ними, они попытались убежать, поэтому я уложил их.

Папа медленно кивает, переваривая мои слова.

— Это было разумно? — спрашивает он устрашающе спокойным голосом. — Наши цифры и так невелики.

— Ты бы предпочел иметь нескольких хороших людей, которым ты можешь доверять, или целую армию с сомнительной лояльностью? — спрашиваю я, повторяя фразу, которую слышал от него бесчисленное количество раз.

Раньше я утверждал, что нам следует расширить наши силы, чтобы мы могли просто уничтожить всех оборотней сразу и жить дальше своей жизнью, а он возражал, что лучше сохранить нашу команду стройной и злой. Возможно, это менее эффективно, но я должен согласиться, что путешествовать с места на место и оставаться незамеченным с меньшим количеством людей намного проще.

— Зачем им это делать? — спрашивает папа, подозрительно прищурившись.

Я пожимаю плечами, делая последний глоток кофе, прежде чем повернуться и поставить пустую кружку на стойку.

— Кто знает. Но я не мог рисковать, чтобы они нарушили план, — бормочу я, барабаня кончиками пальцев по граниту.

Его взгляд опускается, чтобы проследить за движением моих пальцев, и я тут же осознаю свою ошибку, отдергиваю руку и засовываю ее в карман. Когда я снова поднимаю на него взгляд, его глаза встречаются с моими, в них очевиден скептицизм.

— Ты уверен, что произошло именно это? — спрашивает он, давая мне возможность признаться. — Я знаю, что у вас с Гриффом были разногласия.

— Уверен, — отвечаю я.

Я говорю это с такой уверенностью, что, черт возьми, почти убеждаю себя, что именно так все и произошло прошлой ночью, и это более чем немного выбивает из колеи, как я могу с невозмутимым видом лгать человеку, которому, как предполагается, я доверяю больше всего. Своей собственной плоти и крови.

Кем, черт возьми, я становлюсь?

Папа тяжело вздыхает, ставит кружку с кофе и отталкивается от стойки.

— Прикажи паре новобранцев позаботиться о телах, — бормочет он, вытаскивая телефон из кармана. — Лучше пусть они сами это сделают, поскольку они только что познакомились с этими двумя и не испытывают к ним никакой личной привязанности.

Я киваю, оставаясь внешне спокойным и собранным, в то время как внутри начинает бушевать внутренняя битва.

— Я позвоню адвокату, — продолжает он, листая контакты своего телефона. — Завещание Гриффина оставляет все Гильдии, но нам, вероятно, следует подумать о том, что нам нужно сделать, чтобы получить эти активы. Не уверен, было ли у Адамса что-нибудь стоящее.

— У него не было, — ворчу я, вспоминая, как он говорил то же самое в процессе адаптации.

Мы требуем, чтобы солдаты обновили свое Завещание, прежде чем вступать в полевой бой, и большинство из них настолько преданы делу, что хотят продолжать вносить свой вклад даже после того, как уйдут, оставив свои активы Гильдии. Однако не у всех из них есть активы, о которых можно говорить. Некоторые приходят с одной одеждой на теле.

Папа кивает мне, затем нажимает кнопку вызова контактного лица нашего адвоката, поднося телефон к уху и поворачиваясь, чтобы направиться на задний дворик.

Я должен быть рад, что он купился на мою ложь. Я должен испытывать облегчение.

Но нет.

Я просто чертовски оцепенел.