Покоренная Хвороком (ЛП)

Глава 31

Инопланетянин держал её до тех пор, пока дрожь не исчезла окончательно.

Пока мышцы, сжатые, казалось, целую вечность, наконец не разжались. Пока холод перестал кусать кожу, пока он не ушёл из кончиков пальцев — рук и ног. Пока она снова не согрелась — согрелась полностью, до самой глубины костей.

Он был горячим.

Не просто тёплым — горячим, как раскалённая печь. Как существо, выточенное из плоти и огня. Его тепло пробивалось сквозь меховую накидку, сквозь тончайшую ткань её платья. Оно переходило на неё ровными, устойчивыми волнами. Он был живым источником тепла — сделанным из мышц, молчания и невообразимой силы.

Она рискнула посмотреть.

Только мельком. Только немного.

Броня на нём всё ещё была свёрнута, и в мягком оранжевом свете кабины она увидела его — по-настоящему увидела — впервые.

Он был широким.

Невероятно широким.

Его грудная клетка была огромной, грудные мышцы — мощными и чётко очерченными, словно высеченными. Плечи были широкие, дельтовидные мышцы — густыми и сильными. Руки… Боже, руки… мощные, рельефные, как будто высеченные из цельного камня. Гладкая кожа глубокого синего цвета — цвета вечерних сумерек — мерцала под светом. На ней лежал едва уловимый блеск, как масло… или шёлк.

Чужой.

Безупречный.

А его запах...

Она уловила его, когда вдохнула, на секунду прикрыв глаза.

Пряный. Тёплый. Землистый. Безоговорочно мужской.

Он окутывал её, как тонкий наркотический туман — мягкий, странный и до пугающего успокаивающий.

Что же, чёрт возьми, со мной происходит?

Она распахнула глаза и заставила себя смотреть прямо вперёд.

Не на него. Не снова. Не сейчас. Потому что это — безумие.

Он купил тебя, напомнила она себе, прикусывая щёку изнутри. Он заковал тебя. Ты здесь только из-за него. Он хочет владеть тобой — и только. Не смей думать иначе. Не смей поддаваться этому.

Но сердце не хотело слушать.

Не после того, как он держал её вот так.

Не после того, как согревал её молча — без силы, без грубости, без жестокости.

Не после того, как она сидела — какого чёрта — у него на коленях несколько минут назад, дрожа в его руках и находя в этом утешение.

Это сводило её с ума.

Но злость становилось всё труднее удерживать, когда он касался её так, будто она хрупкая. Когда нёс её так, будто она важна.

И хуже всего...

Хуже всего было признаться себе: Быть прижатой к нему, окружённой его теплом и силой, вдохнув этот запах....Это… возбуждало.

О Боже.

Даже со шлемом на лице — даже когда она не видела выражения, не могла угадать, что скрывается за чёрной маской — её тело реагировало на него. И это пугало куда сильнее всего остального.

Ей хотелось, чтобы они могли говорить. Просто говорить. Спросить, почему. Спросить, что это было. Что изменилось.

Но между ними не было языка. Только жесты и короткие звуки. Тишина и близость.

И, странно, это казалось более интимным, чем слова.

По крайней мере он не был жестоким. Пока что. Не таким, как остальные.

Когда он наконец поднялся — всё ещё обнажённый по торс, всё ещё молчаливый — он поднял её с собой, словно она ничего не весила, одной рукой поддерживая спину, другой — подхватывая под колени.

Она не сопротивлялась.

Не могла.

Он принёс её в кабину.

Здесь было чуть теплее. Над головой тихо потрескивали повреждённые лампы. Передняя панель мерцала, показывая предупреждения и показатели, которые она всё равно не могла понять.

Он усадил её в командное кресло — то самое, где сидел раньше.

Затем сделал короткий жест ладонью.

Подожди.

Она кивнула, моргнув.

И он снова стоял рядом — высокий, неподвижный, в полураспавшейся броне, открывающей тело, созданное для мощности и выживания.

Она попыталась не смотреть.

Провалилась с треском.

Он был не просто мускулистым. Он был колоссальным. Талия — узкая, переходящая в мощные ноги, всё ещё частично покрытые бронепанелями. Живот… Господи. Там было десять кубиков. Десять. Она пересчитала дважды, потому что мозг отказывался верить.

И его тело было покрыто шрамами.

Длинные узкие рассечения. Рваные следы. Круглые ожоги. Старые, серебристые, бледные на фоне тёмной кожи. Повсюду — на груди, на животе, на руках. Следы насилия. Следы выживания.

Он не был красивым в привычном смысле.

Но он был… внушительным.

Сколько времени прошло? Минуты? Или больше?

Он исчез в одном из задних отсеков, всё ещё с голым торсом, его массивная фигура растворилась в затемнённых коридорах корабля. Меховая накидка осталась на её плечах — мягкая, тёплая, пахнущая теперь едва уловимой ноткой его запаха.

Она ненавидела, как это её успокаивало.

И потом… он вернулся.

В руках он держал что-то. Канистру. Металлическую. Гладкую. Чужую.

Еда?

Он поставил её на консоль рядом с ней и активировал боковую панель. Раздалось лёгкое шипение. Крышка отъехала. Тепло поднялось в воздух.

Вместе с ним пришёл запах.

Её желудок мгновенно скрутило.

Она знала этот запах.

Это была та самая жидкая бурда, которой её кормили, пока держали в том ужасном месте. Пресная, кислая и желеобразная, будто кто-то сварил старые носки и тоску, а потом запечатал всё это в вакуум «для свежести».

Он, должно быть, прихватил её с собой.

Неужели он думал, что люди это едят?

Её лицо невольно скривилось. Воспоминание ударило слишком сильно. Тело среагировало раньше, чем мозг успел что-то понять.

Она покачала головой.

Резко.

— Нет, — сказала она твёрдо, отталкивая контейнер тыльной стороной ладони. — Я это есть не буду.

Голос сорвался. Горло пересохло. Но слова были абсолютно ясными. Окончательными.

Реакция последовала мгновенно.

Он застыл.

От одного вдоха к другому воздух в кабине словно уплотнился. Натянулся. Его тело не двигалось, но что-то внутри него — какое-то скрытое течение, сдвиг энергии — изменилось. Он навис. Мышцы на обнажённой груди едва заметно напряглись, будто готовясь к чему-то.

Она замерла.

Её пальцы вжались крепче в меховую накидку.

На секунду она подумала: Чёрт. Я зашла слишком далеко.

Он мог заставить её. Схватить за челюсть. Впихнуть еду силой.

А что если так он и решает проблемы?

Сердце забарабанило о рёбра. Дыхание перехватило.

Но он не двинулся.

Не ударил.

Не отреагировал.

Вместо этого он издал низкий звук — грубый, вопросительный хрип из глубины горла, а затем произнёс несколько медленных слов на своём странном, рычащем языке.

И тогда, впервые, она увидела это — по-настоящему увидела.

Он не пытался доминировать над ней в этот момент.

Не пытался заставить её подчиниться, наказать или «победить» её.

Он просто… хотел, чтобы она поела.

Вот и всё.

Он что-то спросил. Она поняла это по интонации — лёгкий подъём в конце фразы. Это был вопрос.

Но ответить она не могла.

Не так, чтобы он понял.

Господи, если бы они просто могли говорить.

Объяснить.

Показать.

Дело было не в том, что она не ценит жест.

И не в упрямстве.

Но эта еда — эта еда — она не могла её вынести. Она стала символом. Всего, что сделали те зелёные твари. Её плена. Её боли.

«Я не могу,» прошептала она — скорее себе, чем ему.

«Я не могу есть это.»

Она снова подняла на него взгляд.

Его поза изменилась.

Напряжение исчезло.

Он просто… смотрел на неё. Внимательно. Так, будто пытался прочесть её лицо. Её тело. Её дыхание.

Как будто хотел понять.

Это совершенно выбило её из колеи.

Он не отвернулся.

Не сунул контейнер обратно ей в руки.

Не сдался.

Он просто стоял. Молчал. Думал.

И самое странное — он не был зол.

Ни капли.

Он не пытался заставить её.

Не рявкал.

Не нависал сильнее.

Не подталкивал контейнер.

Он просто стоял там — по-прежнему без рубашки, огромный, спокойный — словно ждал её решения.

И в этом было что-то, что треснуло внутри её упрямства.

Потому что он мог заставить её. Так легко.

Но не сделал этого.

И впервые она увидела — по-настоящему увидела. Он не пытался доминировать. Не пытался подчинить её, наказать или «победить».

Он просто… хотел, чтобы она поела.

Вот и всё.

Чтобы она не умерла.

Потому что они оказались в ловушке на враждебном, ледяном мире. Потому что её человеческое тело долго не выдержит. И потому что — несмотря на его пугающий размер и тот факт, что он, вероятно, способен разорвать врага голыми руками — он старался.

Она вздохнула.

— Ладно, — пробормотала она себе под нос. — Ты стараешься. Я тоже попробую.

Она сильнее закуталась в мех и снова взглянула на контейнер, подавив гримасу.

От него всё ещё пахло смертью и отчаянием, но живот уже ныл от голода.

Ей нужна была еда.

Она была бы дурой, отвергни она всё, что могла получить.

Она подняла руку.

Жестом позвала его.

Он двинулся сразу — плавно, бесшумно, послушно её сигналу. Это тоже удивило её.

Она ожидала, что он просто подаст контейнер или поставит его на колени. Но вместо этого он сделал то, чего она никак не ожидала.

Он опустился на колени.

Прямо перед ней — огромный, тёмный, странный. В золотом свете кабины его синяя кожа мерцала, а старые шрамы поблёскивали, крылья висели как тени из металла и плоти.

Затем он зачерпнул из контейнера ложкой — длинной, трёхзубой и довольно-таки функциональной.

И поднял порцию ко рту.

Она моргнула.

Уставилась.

— Ты… — голос застрял.

Он собирался её кормить?

Как будто она… беспомощна?

Или…

Нет.

Не беспомощна.

И не унижаема.

В его позе не было насмешки.

Это было… что-то другое.

Забота.

Она ощутила это прямо в груди — как удар.

Не то кормление, которое дают скоту. Или пленникам. Или игрушкам.

Нет. Это было мягко.

Осознанно.

Он… ухаживал за ней.

Шок пригвоздил её к сиденью, горло пересохло.

Она посмотрела на его шлем — на безликую маску, которая скрывала его от неё даже сейчас. Но его тело — тепло, неподвижность, абсолютная сосредоточенность, с которой он держал эту странную инопланетную ложку — говорило гораздо громче любых слов.

Он кормит меня.

Она должна была отказаться. Отпрянуть. Покачать головой. Показать характер. Но она не сделала ничего из этого.

Она открыла рот. И позволила ему кормить себя.

Будто в трансе, она подалась вперёд и приняла первый кусок.

Вкус ударил мгновенно — слегка металлический, клейкий, с едва уловимой овощной ноткой, но в основном это была слизь. Не отвратительная — просто пустая. Как будто ела чьи-то воспоминание. Как будто глотала призрака.

Но происходило ещё кое-что. То, чего она не понимала.

Потому что он стоял на коленях.

На коленях. Рядом с ней.

Такого она не ожидала. Не ожидала, что он снизойдёт до неё по собственной воле, уменьшит разрыв в их силе. Она думала, он всегда будет возвышаться, приказывать, напоминать ей, что она ниже. Вещь. Питомец.

Но это?

Это было чем-то другим.

И это должно было казаться унизительным.

Но не казалось.

Это было… завораживающе. Запретно.

Она взяла ещё один кусок. И ещё...

В его действиях была настойчивость — почти сила — в том, как он подносил ложку к её губам. Не поспешно, не грубо — но уверенно. Словно он решил, что она будет есть, и вот как это будет происходить.

Иного варианта просто не существовало.

Но даже это — его настойчивость — не ощущалась жестокостью.

Это было… защитой. Намерением.

И, чёрт возьми, она позволила ему продолжать.

Постепенно еда стала менее отвратительной. Вкус притупился. Текстура перестала раздражать. Может, дело было в тепле, что разливалось по животу, или в том, что голод отпускал. А может — в том, что он ни на мгновение не давал ей почувствовать себя меньше, даже когда кормил её, ложка за ложкой, будто она значила для него что-то.

Постепенно те ужасные, зелёные, торгующие рабами твари отступили в её памяти.

Постепенно она заново обрела сам акт еды.

Когда контейнер опустел, она почувствовала себя… сытой.

Сытой — не только едой, но и тем, чего у неё не было много дней.

Силой.

Теплом.

Надеждой.

Она медленно выдохнула, лишь сейчас замечая, как сильно была напряжена каждая часть её тела. Плечи опустились. Голова чуть склонилась, тяжёлая от усталости.

За окном — лишь тьма. Солнце, или то, что здесь называлось солнцем, давно исчезло. Мир погрузился в глубокую, абсолютную ночь. Горы больше не были видны — только слабое отражение её самой в стекле, да редкие искры снега в порывах ветра.

А ветер…

Он выл сейчас.

Низко, протяжно, поднимаясь в тональности так, что кожа покрывалась мурашками.

Без него рядом она бы до ужаса боялась.

Но он был здесь.

И не выглядел обеспокоенным.

Он поднялся, собрал контейнер и с той же плавной, безупречной грацией прошёл к панели. Избавился от него бесшумно — ни звука, ни лишнего движения. Всё безукоризненно.

Потом он повернулся.

Подал знак.

Встань.

Она медленно поднялась, тело всё ещё затянуто в мех, всё ещё ломкое от холода — не понимая, чего он хочет, пока он не сел.

В командное кресло.

А затем… протянул к ней руки.

Она не сопротивлялась, когда он посадил её к себе на колени. Этот странный ритуал между ними — мягкость, сдержанность и отказ от власти — полностью размягчил её сопротивление так, как она никогда бы не ожидала.

Она снова подумала, что сходит с ума.

Но какая теперь разница?

Её прежняя жизнь всё равно закончилась.

Сердце гулко ударило раз — но тело подчинилось само, и она свернулась у него на коленях. Он устроил её, прижал к себе, его грудь стала стеной тепла у её спины, его руки сомкнулись вокруг неё без малейшей паузы. Рядом с ним она казалась маленькой, утопающей в его силе, в его тишине, в том, чему она ещё не знала названия.

Боже, какой же он тёплый.

Она чувствовала себя кошкой. Будто он хотел её ближе. Свернувшейся.

Кошкой на коленях у злодея. Ха.

Она должна была сопротивляться. Должна была вернуть границы.

Но не сделала этого.

Потому что в этом было что-то дьявольски притягательное. Что-то подрывное и странное. Что-то такое, что земная Сильвия отвергла бы мгновенно, с усмешкой.

Ни один человек не вызвал бы в ней такого.

Но она больше не была на Земле.

И здесь, в этой мёртвой, ледяной ночи, в руках безликого монстра, который только что накормил её, одел её, согрел её…

Она позволила себе это.

И подумала:

Может… может, так даже легче, чем бороться.

Может, заставить его быть нежным — быть таким — это тоже своего рода сила.