Покоренная Хвороком (ЛП)

Глава 15

Она сломалась.

Не молчанием. Не слезами.

Яростью.

Кихин оставался неподвижным, пока её прорыв обрушивался на него — голос рвался вверх, хриплый, сорванный, резкий. Поток спутанных, колючих звуков вырывался из её горла на этом странном, запинающемся языке. Никакого перевода до него не доходило. Ошейник был пассивным — предназначенным лишь для удержания, не для общения. Смысл её слов застрял внутри, запечатанный в языке, которого он не знал.

И всё же… он понимал.

Эмоцию.

Её было слишком много. Дикой, неотфильтрованной, выливающейся из неё, как кровь из раны.

Она вибрировала ею. Лицо пылало, тело было натянуто, как тетива, глаза горели яростью. Кулаки сжимались, будто хотели ударить. Поза — вызывающая. Она не отступала. Она просто стояла перед ним и кричала.

Он не дрогнул.

Будь она хвороком — она уже была бы мертва.

Он казнил воинов за куда меньший вызов, чем тот, что сейчас эхом бился из её лёгких. Неподчинение. Неуважение. Дерзость. В его народе это были не слова. Это был приговор.

И всё же…

Он смотрел на неё.

И не чувствовал злости.

Только интерес.

Звуки, которые она издавала, — громкие, хаотичные, скоростные — были лишены смысла. Но в то же время… они были живыми. Настоящими. Она кричала голосом, слишком высоким для того, чтобы его слух мог полностью к нему привыкнуть, — резкий шквал гласных и согласных, сталкивающийся со стерильной тишиной камеры, как оружие, которым она не умела пользоваться.

Это было абсурдно.

Недостойно.

По-человечески.

И что-то внутри него откликнулось.

Она не понимала своего положения. Не осознавала оскорбления, которое наносила ему каждым неуправляемым жестом, каждым словом, брошенным в его сторону. Она не знала законов галактики. Того, что её жизнь принадлежит ему — забрать или оборвать. Того, что она стоит перед оружием, заключённым в имя.

Он не был обязан терпеть её.

И всё же… терпел.

Потому что она была его. И потому что она не знала лучше.

Пока что.

Запах торговой станции всё ещё держался на ней — кислый, вязкий. Хуже того — следы дуккаров. Они ползли по её коже, впитавшись в ткань этого оскорбительно тонкого наряда. Кихин чувствовал их — каждую руку, что подходила слишком близко, каждый след их липких феромонов. Смрад аукционной клетки ещё не выветрился.

Он хотел, чтобы этого не было.

Одежды. Запаха. Памяти о том, что касалось её до него.

Её нужно было очистить. Раздеть. Смыть до основы, если потребуется.

Этот наряд — если его вообще можно было так назвать — оскорблял его. Не потому, что обнажал слишком много. А потому, что говорил о слабости. О мире, который не ценит своих.

Он сжёг бы его в тот же миг, как только снимет с неё.

Он представлял её вымытой, с правильным запахом, одетой в одежду, выбранную им. Тёмную. Острую. Достойную.

Она этого не заслужила.

Но он дарует это всё равно.

Она продолжала бушевать, тело вздрагивало с каждым вдохом. Её голос — звук без формы, смысла и логики — бил по нему, как штормовой ветер. Громкий. Бесполезный. Прекрасный.

Она пыталась сражаться с ним.

Звуком.

Она не понимала.

Но поймёт.

Это было испытание.

Для неё — да.

Но в большей степени — для него.

Сможет ли он заставить её уступить, не сломав? Сможет ли вынудить принять то, что ей никогда не победить? Сможет ли удержать этот мерцающий, иррациональный огонь в своих руках — не погасив его?

Он не двигался.

Не говорил.

Просто ждал.

Она устанет. Рано или поздно. И когда это случится… начнётся урок.

Потому что она — человек.

И совсем скоро она поймёт, что это значит.