Погоня за судьбой. Часть III

Глава I. Старый друг

Сияющий колосс Врат растаял за кормой, оставив после себя огонёк ещё одной далёкой звезды. Каких-то полсуток тому назад два корабля, сорвавшись со стартовых площадок под Москвой, ринулись в бездну космоса. «Косатка» профессора Агапова, свернув на перпендикулярный курс, канула в неизвестность. «Фидес» же, упрямо вгрызаясь в вакуум в направлении Пироса, стремительно набирал скорость — без малого полторы тысячи километров в секунду. Двигатели тянули монотонную колыбельную пылающего водорода, приглушённую многочисленными перегородками, слоями изоляции и компенсирующими механизмами корабля…

Мю Льва была в несколько раз больше Солнца диаметром, но ощутимо менее горячей звездой, поэтому, хоть она и заслоняла собой львиную — иронично, учитывая её название, — долю видимого пространства, защитное поле корабля работало в штатном режиме и исправно поглощало опасное излучение всех спектров.

И здесь, в этой хрупкой скорлупке летающей машины, затерянной между гигантской звездой и бездной, я впервые за долгое время ощутила спокойствие. Отделённая от пустоты лишь силовым барьером и многослойным корпусом, я наконец смогла выдохнуть. Почти весь полёт я спала, как убитая. Незыблемые бриллиантовые россыпи за смотровым окном оставались на месте, освещая моё глубокое, лишённое сновидений забытьё, но ощущение движения невозможно было не заметить. Его нельзя было спутать ни с чем, даже когда созвездия оставались недвижимы.

Банальные истины не рождаются сами по себе, сам мир вдалбливает их в головы. Движение — это жизнь, а жизнь — есть движение. Трудно спорить, когда ты — лишь пылинка, затерянная в нашей Вселенной — бушующем круговороте энергии и материи, сметающем всё на своём пути.

Хорошо тебе или плохо — двигайся. Когда больше не о чем мечтать, когда ничего больше не осталось — двигайся. Потому что здесь, в этом мире в состоянии покоя пребывают только камни. И мёртвые…

Очнувшись наконец от глубокой дрёмы, первые несколько секунд я пыталась сообразить, где нахожусь. Затем облачилась в свежую, чистую форму тёмно-синего цвета из адаптивной синткани, встретилась с капитаном Юмашевой в корабельной рубке и изложила ей свои соображения.

Альберт Отеро был единственным влиятельным человеком, к кому я могла обратиться по старой памяти, и для этого предстояло вернуться домой, на Пирос. Побывав лидером левой партии «Фуэрца дель Камбио» — «Сила Перемен», — Альберт ныне занимался поставками продовольствия военным и работал с профсоюзами планеты. Всё, что у меня было — это адрес в центре Ла Кахеты, где Альберт по понедельникам принимал посетителей, да координаты нескольких частных вилл, в которые время от времени он наведывался. Судя по расписанию, следующий приём был через несколько дней, поэтому мне оставалось либо ждать, либо поискать в одном из его многочисленных жилищ…

Но была ещё одна тонкая ниточка, которая связывала меня с Альбертом. Это центральная гостиница Олиналы.

С того момента, как чуть менее двух лет назад в поисках возмездия я отправилась на корабле дяди Вани на Каптейн, я не знала, что происходило на Пиросе. Почему-то я сторонилась этого места с тех пор — то ли боялась увидеть, как родная Олинала меняется, стареет с течением времени, то ли опасалась, что Альберт снова втянет меня в свои игрища. Как бы то ни было, за это время я ни разу не связалась с ним, а он, надо отдать ему должное, не тревожил меня в этом странном бессрочном отпуске. Похоже, был очень занят своими многочисленными делами…

Первым делом я решила отправиться именно туда — в Олиналу. Стоя на возвышении в центре капитанского мостика, я разглядывала голографическую проекцию планеты, которая когда-то стала моим вторым домом. Пирос был похож на детский резиновый мячик, волею причудливой геологической истории слепленный из двух почти зеркальных полусфер.

Неровными пятнами цвета спаржи на северном полушарии выделялись три пересоленных мелководных моря, каждое из которых протянулось на добрую тысячу миль, и в каждом из которых глубина не превышала пяти метров. Две узкие полосы заселённых степей на севере и юге, скупо покрытые редкими речушками и озерцами, по мере приближения к экватору резко обрывались, переходя в пустыни. Жаркие, практически необитаемые песчаные пространства с редчайшими оазисами, в свою очередь, упирались в лавовые поля, испещрённые каньонами и изломами горных хребтов. Постоянная вулканическая активность ежегодно меняла ландшафт этих мёртвых земель, а нечеловеческая жара и опасная фауна отпугивали кочевников, редкие из которых осмеливались путешествовать вдоль северных границ пустыни…

— У меня ощущение, что ты идёшь ва-банк. — проницательно заметила капитан Юмашева. — Есть идеи на случай, если твой Альберт не сможет нам помочь?

— Я знаю ещё пару человек, но на них я вышла в своё время именно через него, — пробормотала я, наблюдая за редкой сеткой траекторий спутников на голограмме. — Все дороги вели или к нему, или от него. От этих людей, впрочем, в нашем деле будет мало толку…

В Москве я всё-таки простудилась. Глаза были словно забиты песком, все кости ломило, а тело умоляло меня вернуться обратно в каюту, лечь в лёжку и забыться ещё на недельку-другую.

— Значит, все яйца лежат в одной корзине, — скептически заметила Диана. — А если точнее — то всего лишь одно яйцо, да и то — битое… Что ж, план так себе, но это лучше, чем ничего. Ткни-ка пальцем, где нам лучше садиться.

Отыскав на голограмме Олиналу, я сместила карту и ткнула в меловой карьер, овальным пятном выделявшийся на бронзоватой холмистой степи, точно высверленное зубное «дупло».

— Здесь. Мне понадобится быстрый транспорт и деньги… Апчхи! — не сдержалась я.

— И что-нибудь от простуды. Ближайший космопорт в тысяче километров… — Бросив взгляд на мерцающую отметку, Диана скомандовала: — Автопилот, применить новое место назначения. Райкер, предупредите центральную диспетчерскую, чтобы не волновались — сядем в стороне от их площадок.

— Есть! — отозвался штурман-навигатор из тёмного угла.

Повернувшись ко мне, Юмашева распорядилась:

— За деньгами и транспортом обратись к Оливеру. Сколько человек выделить тебе в помощь?

Я замотала головой:

— Нет, я должна быть одна. Альберт не общается с незнакомыми людьми, он очень осторожен. Я не уверена даже, что он захочет общаться со мной.

— Так. Если отправишься одна — где гарантии, что ты не решишь бросить задание и выйти из игры? — Её зелёные глаза буравили меня, испытующие и жёсткие.

— Какие ещё гарантии? — Я лишь развела руками. — Нет их и быть не может.

Юмашева секунду молчала, а потом уголок её рта дрогнул.

— Обезоруживающая откровенность. — сказала она. — Не сомневалась в том, что тебе можно доверять. Но, серьезно, если понадобится подмога, дай знать. Мы будем слушать частоту твоего коммуникатора.

— Договорились. Чуть что — буду кричать изо всех сил…

Я рассудила, что привлекать лишнее внимание к кораблю не стоит, поэтому выбрала уже знакомую безлюдную площадку, и через несколько часов «Фидес» приземлился на границе старого карьера недалеко от того самого места, где я когда-то поднялась на трап «Виатора».

Оливер заблаговременно и по заоблачной цене вызвал глайдер шеринговой компании. Машина, сверкая чистым отполированным металлом, уже ждала неподалёку от места посадки. Войдя на Пирос через ту же «дверь», из которой когда-то вышла, я вдыхала знакомый сухой воздух с едва уловимым привкусом ячменя и испытывала смешанные чувства. Первый внутренний подъём при виде родных мест сменялся волнением. Слишком долгая разлука отчуждает, всё вокруг было знакомо и одновременно изменилось до неузнаваемости. Я чувствовала себя так, будто вынужденно вернулась в детдом навестить давно брошенного сироту — эти вспаханные поля, ветхие деревянные заборы, разбитые дороги и жухлую, почти оранжевую траву…

Приняв ударную дозу антигриппина, я подняла аэромобиль в небо над неровной степью, покрытой кустарником и редкими рощицами приземистых деревьев, и передала автопилоту координаты. Внизу серыми пятнами выделялись брошенные плиты, бетонные трубы и насквозь проржавевшие бытовки с разбитыми стёклами. Змеились заросшие травой колеи, ползущие от карьера в сторону цивилизации…

Я вспоминала последние дни, словно наскоро слепленный разноцветный пластилиновый ком. Грязный заснеженный город остался далеко позади, в нескольких световых годах отсюда, и столь резкий скачок от перенаселённого мегаполиса к безлюдным степям Пироса вызывал оторопь. Буквально вчера мне казалось, что из той передряги, в которую я угодила, выхода нет, но теперь осознавала весь символизм ситуации — из безвыходного положения выход располагался там же, где вход.

Вскоре на горизонте показалась двухполоска, ведущая на Олиналу. Чёрное полотно отсюда выглядело идеально гладким, свежевыстланным. И я знала, почему — жаркая Мю Льва, скрытая сейчас за монотонной сливочно-белой дымкой, плавила, размягчала асфальт, который покрывался трещинами и вдавлинами за год-полтора, после чего покрытие срезали и клали новое. Намного выгоднее было накатывать старый-добрый асфальт, нежели один раз проложить дорогу на десятилетия с использованием углеродных примесей, регенерирующих нитей и прочих современных технологий, ведь на ежегодной закупке асфальта участвующие в этом процессе люди наживали целые состояния…

Впрочем, после московской городской суеты, царившей во всех трёх плоскостях, бросалось в глаза полное отсутствие воздушного транспорта. Да и тянувшаяся к северо-восточному горизонту бетонная трасса тоже была не слишком оживлённой. Редкие разноцветные пятна автомашин проползали внизу, а я двигалась на высоте сотни метров чуть в стороне от дороги. До Олиналы оставалось около сотни километров, но цель моя располагалась намного ближе. Итогом борьбы неуверенности с ностальгией стал крюк южнее, к старому дому дяди Алехандро. Я просто не могла туда не заехать…

Через некоторое время впереди показались знакомые поля, заросшие густым тёмно-зелёным сорняком, заброшенная просёлочная дорога с тянувшимся вдоль неё деревянным забором и одинокий грязно-серый двухэтажный домик рядом с куцей древесной рощей. Скромный коттедж семьи Сантино, брошенный без присмотра, медленно таял посреди неумолимо побеждающей природы.

Машина описала круг почёта окрест рощи и опустилась в пыль прямо перед крыльцом. Антигравы потухли, дверь поднялась, и в лицо мне ударил порывистый ветер, месяцами подметавший бесхозную придомовую дорожку, волокущий дисперсную песчаную позёмку мимо деревянного крыльца, через поле и дальше, далеко-далеко на запад, где она наконец оседала на каменистом берегу мёртвого моря Тантала.

Я спрыгнула на песок. Дом опустевшей громадой возвышался надо мной, на втором этаже на ветру одиноким крылом свалившейся с небес птицы хлопала деревянная ставня. В стороне скрипел ветряк, его подклинившее колесо дёргалось с каждым порывом, словно повешенный, пытающийся сделать последний вдох. Оно силилось пуститься в бесконечный пляс по кругу, но не могло — время и пыль делали своё дело, разлагая металл и забивая подшипники грязью.

Я вдруг мельком подумала о той волшебной силе, что создаёт человек одним только своим присутствием. Ветряк долгие годы работал, не нуждаясь в ремонте, крутился, скрипуче разворачивал свою голову то на запад, то на восток, но стоило людям уйти отсюда — он словно почувствовал, что его бросили. Он принял свою судьбу, понурился и прекратил движение.

Входная дверь и окна первого этажа были заколочены, а окна второго — забраны в плотные ставни. Дом стоял, отвернувшись от меня, и в его глухой тишине читалась застарелая обида, но меня тянуло побыть рядом с ним. Какая-то частичка души цеплялась за прошлое и отчаянно искала во всём этом запустении жизнь, что царила тут раньше…

Обогнув дом кругом, я заметила небольшую щель в одном из кухонных окон — нижняя доска, небрежно прибитая, частично отошла от деревянной стены. Необъяснимый порыв заставил меня ухватиться за доску, и я сорвала её, выдернув из перекладины единственный гвоздь. Подпрыгнув, ухватилась за подоконник, подтянулась, протиснулась в узкое отверстие — и вот я в кухне.

Здесь царил затхлый полумрак. В воздухе, переливаясь скупыми кристалликами света, едва пробивавшегося сквозь оконную щель, кружили в немом танце мириады потревоженных пылинок. Пол и столы были покрыты толстым слоем не то пыли, не то песка. Распахнутые кухонные шкафы были пусты, не было ни посуды, ни неизменной вазы с фруктами на столе, ни скатерти — ничего. Здесь давно уже ничего и никого не было.

По скрипящим половицам аккуратно, будто боясь потревожить домового, я прошагала в гостиную, а оттуда по лестнице — на второй этаж. Дверь в комнату Марка… Здесь было прибрано, шкаф заперт, постель заправлена посеревшей от времени простынёй, обклеенные плакатами резали глаза пестротой — пейзажи, космические лайнеры, полуголые красотки, гигантские инженерные сооружения и даже накарябанные самим Марком нотные грамоты на приколотых прямо к стене пожухлых листочках. Посреди всего этого ансамбля висела потёртая гитара без одной струны, на которой Марк частенько бренчал вечерами на веранде, исполняя шутливые хулиганские песни.

С внутренней стороны двери с глянца, исполненное в красно-чёрных тонах, куда-то вдаль поверх меня глядело заросшее, но благородное лицо. Революционер прошлого смотрел уверенно — он видел будущее. То будущее, которое он выбрал для себя и для мира, и которое обязательно построит сам, ведь иначе и быть не может. Внизу белыми небрежными буквами было начертано: «Чтобы добиться многого, вы должны потерять всё».

Каждое утро, выходя из комнаты, Марк встречался лицом к лицу с легендарным Эрнесто Геварой Линч де ла Серной. Задавал ему немые вопросы, искал свой путь, оглядываясь на его жизнь. Именно Команданте стал тем, с кем Марк безмолвно посоветовался, прежде чем покинуть дом. Похоронив отца, он взял с собой лишь небольшую сумку с самым необходимым и отправился следом за мной, оставив в этом доме всю свою прошлую жизнь, чтобы с нуля построить новую…

Дом легонько постанывал под ударами беспощадного ветра. Я тихо вышла в коридор и осторожно прикрыла за собой дверь. Вот и моя комната… Некоторое время я стояла у закрытой двери, собираясь с мыслями. Я никак не могла решиться войти, но наконец пересилила себя и переступила порог. Здесь всё осталось нетронутым с тех пор, как я ушла, но время, которое будто ускорялось в отсутствие человека, делало своё дело. Бежевые обои выцвели, сверху вниз по потемневшей стене прополз потёк — кое-где уже прохудилась крыша.

Вдруг нестерпимо захотелось вдохнуть свежего воздуха, стронуть с места спящую пыль и прогнать могильную затхлость, месяцами стоявшую в этом доме. Я почти бросилась к запертому окну, с силой распахнула створки, растолкала ставни. За окном всё так же качала ветвями старая акация, заглядывая в комнату. Но сегодня она была одна — среди шумящей листвы не щебетали птицы. Я оглядела комнату, и взгляд мой упал на тумбочку. На старую копилку-барашка. Рядом, в рамке, стояла фотография.

Взяв её в руки, я опустилась на скрипнувшую кровать. С побледневшего снимка на меня глядела счастливая семья. Пожилой, но всё ещё полный сил дядя Алехандро в соломенной шляпе обнимал нас с Марком. В джинсах и клетчатой рубашке я уверенно стояла на своих старых протезах, сжимая мотыгу в механической руке. Я улыбалась — искренне и радостно. Марк в синем комбинезоне, сверкая белоснежными зубами, привычно ставил мне рожки. Со снимка на меня смотрели три пары глаз, светящихся изнутри…

В горле встал раскалённый кляп из слёз и пепла. Я пыталась его сглотнуть — не вышло. Дыхание схватило, а перед глазами поплыл туман. Сидя на кровати, я вцепилась в фотографию, не в силах опустить взгляд, и глядела в расплывчатое пятно окна. Невыносимо было смотреть на эти лица. А из памяти, из всех её щелей полезли воспоминания. Они накатывали волнами, и каждая вгоняла под рёбра по лезвию.

Наваждения разворачивались вокруг, окружая, обступая, забирая дух. Это всё была не я, это было не со мной…

… Я сидела за деревом, обхватив колени протезами рук, и рыдала в голос. Я снова вспоминала родной дом на Кенгено, мягкие мамины ладони и большого мохнатого Джея. Я снова сбежала из-за стола, подальше от этого дома, который так напоминал мне мой родной, и укрылась в зарослях, чтобы никто не видел этих слёз.

Сзади послышались тяжёлые шаги, и рядом на жухлую траву грузно опустился дядя Алехандро. Я уткнулась лицом в колени. Ощутив плечом мягкое прикосновение его большой шершавой ладони, я вдруг почувствовала животный позыв сказать ему какую-нибудь гадость, но сказать ничего не успела — его голос задумчиво произнёс:

— Я догадываюсь, о чём ты грустишь. Мы не можем изменить то, откуда мы пришли. Но мы можем выбрать, куда идти дальше.

— Какой в этом смысл, если конец всё равно один? — всхлипнув, спросила я.

— Пять мудрецов заблудились в лесу, — бодро и жизнерадостно, как ни в чём не бывало, держал речь дядя Алехандро. — Первый мудрец сказал: «Я пойду влево — так подсказывает моя интуиция». Второй заявил: «Я пойду вправо — ведь "право" от слова "прав"». Третий предложил: «Давайте я пойду назад — мы оттуда пришли, значит я вернусь домой». Четвёртый был уверен в себе: «Я пойду вперёд — надо двигаться дальше, за лесом откроется что-то новое». А пятый сказал: «Вы не правы, есть лучший способ. Подождите меня здесь!».

Я выжидающе смотрела на дядю Алехандро.

— Пятый мудрец нашёл самое высокое дерево и взобрался на него, — продолжал тот. — Пока он лез, остальные разбрелись кто куда. Сверху он увидел самый короткий путь из леса и даже понял, насколько быстро остальные смогут добраться до его окраины. Мудрец понял, что, оказавшись над проблемой, решил задачу лучше всех, и теперь он был уверен, что сделал всё правильно, а другие — нет. Они были упрямы и не послушали его, настоящего мудреца…

— Есть проблемы, которые невозможно решить, дядя Алехандро, — возразила я. — Потому что возврата в прошлое нет. Время идёт в одну сторону.

Дядя Алехандро, крякнув, вытянул ноги, посмотрел на меня хитрыми глазами и продолжил:

— Но пятый мудрец ошибался. Они все поступили правильно. Тот, кто пошёл налево, попал в самую чащу. Он голодал и прятался от диких зверей, но научился выживать в лесу и мог научить этому других. Тот, кто пошёл направо, встретил разбойников. Они отобрали у него всё и заставили грабить вместе с ними, но через некоторое время он разбудил в разбойниках то, о чём они забыли — человечность и сострадание.

Тут мой приёмный отец остановился. Задумался над чем-то, потом улыбнулся мне одними добрыми глазами.

— Раскаяние некоторых из них, — говорил он, — было столь сильным, что после его смерти они сами стали мудрецами и долго проповедовали его учение. Тот, кто пошёл назад, проложил через лес тропинку, и вскоре она превратилась в дорогу для всех, желающих насладиться лесом без риска заблудиться. Тот, кто пошёл вперед, стал первооткрывателем и побывал в местах, где не бывал никто, и открыл для людей новые возможности, удивительные лечебные растения и великолепных животных. Тот же, кто влез на дерево, стал специалистом по нахождению коротких путей. К нему обращались все, кто хотел побыстрее решить свои проблемы, даже если это не приведёт к развитию. И вот так все пятеро мудрецов выполнили своё предназначение, ведь каждый собственный путь важен для человека…

— Как мне найти свой путь? — спросила я с надеждой в дрогнувшем голосе. Человек рядом со мной, казалось, знал все ответы на все вопросы.

— Он сам тебя найдёт, дочь, — ответил дядя Алехандро, поднимаясь с травы. — Вот увидишь. А теперь пойдём, поможешь мне с молотилкой…

… Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох и вытерлась рукавом. Вынув фотографию из рамки, бережно сунула её в карман. Быстрым шагом я вышла из комнаты, спустилась по лестнице и выбралась наружу через щель в заколоченном окне. Порывы ветра усилились, крошечные песчинки едва слышно барабанили о покатый полированный бок аэромобиля.

Глядя вверх, на распахнутые ставни окна на втором этаже, я мысленно попрощалась с домом, моим старым другом. Ветер бросал распущенные волосы мне в глаза, он теперь протяжно пел в пустом чреве дома, со свистом врываясь через щель в кухонном окне, гуляя по коридорам и играя ставнями в моём окне. Мой старый друг дал мне напутствие и теперь прощался со мной.

Со смесью грусти и ощущения какой-то завершённости я села в аэрокар, и дверь бесшумно опустилась, отсекая прошлое. Впереди лежал мой путь…

Поля под глайдером большей частью лежали заброшенными, порастая сорной травой и колючим бурьяном. По дороге к Олинале я видела лишь пару агродронов, медленно ползущих по земле. Они упрямо выполняли свою работу, вспахивая одно единственное необъятное поле, а следом за ними в поисках насекомых вдоль полосы развороченной почвы перепрыгивали с места на место многочисленные птицы.

На горизонте показался монументальный шпиль гостиницы — серая громада, чужая среди пасторальных пейзажей, будто выдернутая из мегаполиса и небрежно воткнутая сюда, в первое попавшееся место. Шпиль приближался, увеличиваясь в размерах, а впереди тусклыми пятнами проступали первые домики на окраине городка.

Олинала встречала меня тишиной. Городок поблёк, его некогда живописные домики утратили былую яркость. Мир за тонированным обтекателем застыл без движения, глядя себе под ноги в тщетных поисках собственных утерянных красок. Редкие прохожие понуро брели по своим делам. Неторопливо, будто в полудрёме, по узким улочкам ползли машины.

Опустив аэромобиль на полупустую стоянку напротив серой громады гостиницы, я пересекла подъездную улицу, поднялась по ступеням и вошла в здание. У стойки в тусклом свете меня встретил опрятный пожилой мужчина. Его взгляд был умным и внимательным.

— Здравствуйте, — сказала я. — Скажите, в пентхаусе наверху…

— Елизавета? — Он наморщил лоб, лицо его прояснилось. — Вы ведь та девушка, которая часто навещала господина Отеро?

— А вы, должно быть, были тогда дворецким? — вспомнила я.

— Да, точно! — Он обрадованно закивал. — Вы так изменились с тех пор… Эта форма вам очень к лицу. Очень рад вас видеть вновь! А я, как видите, получил повышение и теперь работаю администратором. Держу здесь всё в порядке и чистоте. Правда, сейчас не очень простые времена, поэтому спрос на гостиницу упал. Но ничего, работаем потихоньку, пусть и в треть номерного фонда… Если нас не закроют — будет уже неплохо…

— Я заметила, здесь вообще многое зачахло.

— Да, жизнь течёт, всё меняется, — вздохнул он. — Однако же, позвольте узнать, что вас привело сюда?

— Я ищу Альберта. Мне очень нужно с ним встретиться.

— О, я думаю, половина Пироса записана в очередь на приём к господину Отеро. — Мужчина снисходительно улыбнулся. — Господин Отеро наведывается сюда нечасто. Но он крайне популярен среди людей, и, уж поверьте, он не забыл о нашем маленьком городке…

— Вы не знаете, где он сейчас? Может, сможете дать мне его адрес или телефон?

— Увы, господин Отеро просил не сообщать его контактные данные кому бы то ни было. — Администратор виновато развёл руками. — Но я могу передать ему ваше сообщение.

— Ну что ж, если можно, — согласилась я. — Так и скажите — Лиза прилетела в гости.

— Если хотите, вы можете передохнуть с дороги в одном из номеров, — радушно предложил администратор. — А я, как только что-то прояснится, дам вам знать по внутренней связи.

— Давайте так и сделаем, — согласилась я.

Спустя несколько секунд ключ лёг в мою ладонь, и я отправилась к лифтам…

Из окон опрятной старомодной гостиницы открывался вид на оранжевые просторы, словно грибами усеянные крышами домиков. Сидя возле окна, смотрела сверху на окрестности, когда раздалась трель телефона, стоявшего на журнальном столике.

— Слушаю, — сказала я в трубку, уже зная, кто звонит.

— Завтра господин Отеро будет ждать вас в здании правительства в Ла Кахете, на проспекте Первых. Его вы найдёте без труда. А пока что, если хотите, можете переночевать здесь. Денег не нужно.

— Большое спасибо…

Лёту до Ла Кахеты было часов пять, поэтому я решила выдвинуться поздно ночью, чтобы успеть к началу рабочего дня.

— В таком случае, останусь до ночи, часов до четырёх.

— Как вам будет удобнее. Располагайтесь, — сказал старик, и я почти почувствовала его добродушную улыбку…

Машина на автопилоте держала курс на северо-восток, а я, убаюканная монотонным гулом, дремала в водительском кресле, словно пассажир на спине усталого стального кита. Под утро глайдер пересёк главную магистраль региона, и подо мной стали всё чаще проплывать пятна небольших городков, цеплявшихся за дороги, словно дети за подол матери. С каждым километром пейзаж обретал очертания города и наполнялся жизнью.

Даже после тихой сельской глубинки город не казался тесным. Бульвары, парки-лёгкие, щедрые пространства между зданиями — всё дышало простором. В то же время сверкали рекламные щиты, по широким проспектам неслись машины, в воздухе мелькали редкие аэромобили. С Москвой, опутанной жёсткими, словно невидимые рельсы, воздушными трассами, Пирос не стоял и рядом — здесь глайдеры никогда не пользовались особым спросом. То ли из-за цены, то ли из-за того, что на всю планету работала лишь одна мастерская по ремонту капризных астат-водородников…

Офис правительства располагался в сердце Ла Кахеты, в старом, но роскошном четырёхэтажном бежевом здании, украшенном резьбой по камню и увенчанном стеклянным куполом, будто короной. Окружающие здания были ему под стать. Город был сравнительно молод, но деловой и правительственный кварталы строили по единому плану, старательно придавая зданиям монументальность с налётом старины. Резные фасады, высокие окна, чистые и гладкие стены благородных цветов сразу показывали, где ты находишься и словно призывали: «Ты в храме власти, поэтому держи спину прямо».

Парковка перед зданием администрации была под завязку забита стальным табуном, поэтому пришлось немного покружить в поисках пригодного для посадки места. Едва выбравшись наружу, я сразу ощутила на себе тяжёлые, чужие взгляды прохожих — взятый в наём глайдер и форма Ассоциации кричаще выдавали во мне постороннюю. Словно следуя какому-то звериному чутью, они ускоряли шаг и отводили глаза, стараясь убраться подальше…

Три сотни метров, отделявшие меня от фасада здания, остались позади. У подножия лестницы кипел свой Вавилон: шикарные автомобили и мечущиеся, словно стрекозы, такси высаживали и забирали дорогих кукол в деловых костюмах. Шикарная входная группа с колоннадой беззвучно глотала их и выплёвывала обратно на улицу.

Внутри здания меня встретила охрана и рамка металлодетектора, взвывшая, словно раненый зверь.

— Мэм, прошу выложить все металлические предметы на ленту, — рутинно попросил охранник.

Я сняла перчатки, обнажив блестящий биотитан, закатала рукава и расставила руки в стороны. Его лицо не дрогнуло, он лишь слегка кивнул головой — мол, видел и не такое. Просветив меня ручным сканером, он не нашёл ничего опасного и жестом, отточенным до автоматизма, пропустил внутрь. Посреди холла за круглой стойкой сидела девушка-секретарь. Завидев меня, она медленно, словно манекен, подняла искусно нарисованные брови.

— Я могу увидеть Альберта Отеро? — спросила я.

— Приёмные часы в понедельник. — Она надменно хмыкнула. — Сегодня — четверг.

— Но он же на месте?

— Предположим.

— Просто передайте: Лиза. Он поймёт.

— Лиза? — Она криво усмехнулась и стала изучать какой-то документ на мониторе. — Приём по записи. Ничем не могу помочь.

— Просто передайте ему то, что я прошу, — настаивала я. — Вы же не хотите, чтобы ему пришлось искать нового секретаря?

— Это что, угроза?

— Пока нет, — холодно сказала я. — Это предупреждение.

Она с некоторой опаской разглядывала тёмно-синюю форму, размышляя, стоит идти на конфликт или нет. Стальные нотки в моём голосе, кажется, заставили её действовать. Сняв трубку, она заискивающе произнесла:

— Господин Отеро, к вам пришла некая Лиза. Я сказала, что вы… Хорошо, сеньор, будет сделано… — Положив трубку, она процедила: — Он вас ждёт. Верхний этаж, через холл…

Я поднялась на лифте, очутившись в роскошном зале со стеклянным куполом, сквозь который в помещение падал рассеянный свет. У противоположной стены по сторонам от двойной двери безучастно застыли телохранители. Сбоку, занимая полстены, висел огромный портрет основателя и первого мэра Ла Кахеты в полный рост. Тучный, невысокий Лучано Грассо — когда-то градоначальник Рима, а потом — первопроходец Искантийской равнины — взирал с полотна на троих чиновников. Те сидели на диванчике прямо под ним, уложив на колени одинаковые дипломаты. Неясного возраста, в очках, с залысинами, они были похожи на близнецов-клонов, сошедших с правительственного конвейера. Насторожившись сперва, я выдохнула с облегчением — их презрительные взгляды провожали меня, пока я шла по чистому, расшитому причудливой вязью ковру.

Сложно было поверить, что Альберт по своей полукриминальной карьерной лестнице заберётся так высоко. Но вот я здесь, в самом центре столицы региона, в сердце власти. Одно не изменилось точно — как и раньше, Альберт любил роскошь и безупречный вкус, который чувствовался в каждом сантиметре этого пространства.

Двери бесшумно разошлись, впуская меня в просторный кабинет. Панорамное окно в треть стены, массивные книжные полки, пёстрые гобелены с гербом Пироса, чучело огромного джангалийского рипера в углу… Альберт стоял спиной ко мне у стены напротив, возле стеллажа из тёмного дерева позади массивного лакированного стола. Он обернулся на звук, и его угольно-чёрный френч сверкнул золотом пуговиц, словно мундир фельдмаршала.

— Лиза, какая приятная неожиданность! — Завидев меня, партийный вождь и лидер профсоюзов сдержанно улыбнулся, но его тёмные глаза, усталые и холодные, будто бы сканировали меня на просвет. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! Ближайшие полчаса — исключительно наши с тобой, я распорядился сдвинуть всех «вправо».

— Там тебя, кажется, ждут. — Я указала на дверь, несколько смутившись того, как был одет Альберт — в этом кителе он походил на военного диктатора, но никак не на хитрого преступника, которого я знала когда-то. — Наверняка, у них дела государственной важности.

— Дела государственной важности подождут, пока встречаются старые друзья. — Он подошёл ко мне вплотную, по-отечески обнял и прижал к себе.

Приятный аромат дорогого одеколона окутал меня, изысканными имбирными нотками услащая окружающее пространство. Я на мгновение прикрыла глаза, коснувшись щекой жёсткого отворота его френча.

— Альберт… — От неожиданно мягких объятий, от отеческой заботы, которую излучал этот человек, на душе стало тепло. — Я очень рада встрече. Не надеялась уже тебя найти, но это оказалось намного проще, чем я думала.

Я застыла. Направляясь сюда, я ожидала холод и отстранённость, но не… такого. Альберт сделал шаг назад и принялся разглядывать моё лицо. Я отметила про себя, что он очень постарел за прошедшие два года: щёки впали, голову сплошь покрывала седина, а ещё более пронзительные, чем раньше, чёрные глаза, будто ножами, резали колючим взглядом.

— О, небеса, как ты повзрослела и изменилась, — улыбнулся он. — Ещё вчера ты была ребёнком, а теперь передо мной взрослая красивая женщина. Время летит, несётся галопом… Ты присаживайся, пожалуйста.

— Да уж, повзрослела — это ещё мягко сказано, — пробормотала я.

Роскошный стол сверкал чистотой. Всего лишь четыре предмета покоились на нём — белоснежный бумажный лист на тёмно-зелёной подкладке, ручка — на вид деревянная с позолотой, многофункциональный коммуникатор и огромный, монументальный глобус Пироса на массивной деревянной станине.

Я заняла удобное кресло напротив стола. Повисла молчаливая пауза. Несмотря на тёплый приём, вдаваться в подробности своей жизни и рассказывать про недавние злоключения мне не хотелось.

Альберт вернулся к стеллажу и достал из стоящего рядом металлического контейнера тёмный предмет. Присмотревшись, я различила в нём маленькую модель то ли танка, то ли броневика. Альберт бережно водрузил модельку на стеллаж, рядом с полудюжиной похожих машинок. Все они поблёскивали свежей тёмно-зелёной краской. Он сунул руку в ящик, достал очередную игрушку и стряхнул с неё полипропиленовую стружку.

— Это моё маленькое хобби, — пояснил он, оглядывая модель со всех сторон. — Коллекция советских игрушек. С Земли! Только вчера привезли. — Казалось, передо мной восторженный ребёнок — он чуть ли не задыхался от волнения. — Целое состояние за них отдал! Специально нанятые люди искали, собирали по всему Сектору, и вот наконец я дождался… Это произведения искусства, настоящая никелированная сталь. Такие игрушки уже давно не делают. Им больше ста пятидесяти лет, представляешь?

— Интересное у тебя увлечение. — Я обвела взглядом полупустой стеллаж. — Никогда бы не подумала, что ты, Альберт, играешь в детские игрушки. Тем более, древние, как сам мир. Я уже не первый раз слышу это слово — «советские». Ваня постоянно слушал советские песни, а у тебя вот — игрушки.

Альберт водрузил модель на полку, присел в кресло напротив меня, достал из ящика стола пепельницу и пачку дорогих сигарет.

— Была когда-то такая страна на Земле, на месте вашего нынешнего Содружества, — мечтательно сказал он. — Из всех учебников и энциклопедий её давненько вымарали, чтобы «спящих» людей лишний раз не бередить идеями какого-то там «всегобщего равенства»… Уникальная была страна. Результат попытки построить справедливое общество. У них, конечно, ничего не получилось, человеческая натура взяла своё. Но до того, как Союз исчез, его жители всего за полвека успели создать целый пласт культуры, оставили неугасающую память о себе. И, как видишь, некоторые продукты той эпохи сохранились по сей день… — Он осёкся и посмотрел на меня. Прикурил сигарету, которую всё это время крутил в пальцах. Взгляд его тёмных глаз с красными прожилками сквозь облако табачного дыма приобрёл привычный холод. — Ну, Лиза, рассказывай. Ты ведь не просто так здесь, верно?

— Да, не просто так. Мне нужна твоя помощь, Альберт.

— Какого рода?

— Информация. Мне нужно узнать, где скрывается «Интегра».

— Вот так дела! — На его лице не дрогнул ни один мускул, лишь зрачки на мгновение сузились, словно у кота на солнце. — Собираешься записаться в стройные ряды галактических террористов?

Я помотала головой.

— Нет, не для этого. У них есть кое-что, что мне необходимо забрать.

— Не припоминаю, чтобы кому-то удалось забрать что-то у «Интегры». Все подобные попытки заканчивались тем, что отдельные части лихого дурачка находили в мусорных контейнерах по всему Сектору.

— Ну, значит, я буду первой, кто это сделает, — пожала я плечами. — Но для этого мне нужны сведения.

— Ты очень вовремя ко мне пришла. — Альберт постучал костяшками пальцев по столешнице, поднялся и принялся расхаживать по кабинету. — Тебе нужна моя помощь, поэтому взамен я попрошу оказать мне услугу.

— Какого рода? — его же словами спросила я.

— Ничего особенного, — небрежно махнул он рукой. — Простая доставка предмета из точки «а» в точку «б».

— Хорошо. Введи меня в курс дела.

Вернувшись к столу, он раздавил бычок в идеально чистой хрустальной пепельнице и протёр усталые глаза.

— Дела у Пироса, как ты видишь, не очень, — сказал Альберт и снова закурил. Он слишком много курит, подумала я. — Здесь, в столице, может показаться иначе, но благополучие обманчиво. Провинция стагнирует. Пирос медленно увядает.

— Помню наши последние контракты, — сказала я. — Уже тогда было ясно, к чему всё идёт. Воротилы с Земли выжмут отсюда все соки.

— Именно, — кивнул Альберт. — Правлению Сектора выгодно держать колонии на коротком поводке. Земля искусственно тормозит развитие других планет Конфедерации. Они видят в нас конкурентов, а не соседей или родственников.

— Никогда не понимала, почему этому нельзя положить конец, — пробормотала я. — Ведь в интересах всего человечества, чтобы все наши планеты развивались. Даже капиталу это выгодно — чем богаче рынок, тем больше денег с него можно получить…

— Ты говоришь об интересах простых людей и среднего бизнеса, — возразил Альберт. — А менеджерам, которые подписывают законы, но ни за что не отвечают, всё это неинтересно. Конфисковать весь уголь, пришедший с Пироса? Они берут под козырёк. Взвинтить до небес экспортные тарифы? Раз плюнуть! Я уже не помню, когда здесь, на Пиросе, было построено хоть что-то сложнее сталелитейного или автомобильного завода. Зато сколько было закрыто построенных…

Я поморщилась:

— Кажется, нет ничего хуже, чем политики на побегушках у корпораций.

— Единственное, чего они боятся — так это сепаратизма, потому что только это заставит их кресла шататься. Дав периферии возможность развиваться, они боятся потерять благосклонность нанимателей. Сподручнее управлять слабыми колониями, чем видеть, как на твоих глазах растёт конкурент.

Я вспомнила Каптейн. Гражданскую войну, которую и войной-то назвать было нельзя.

— Они запускают войны и накачивают оружием все стороны, — тихо проговорила я.

— Divide et empera. Разделяй и властвуй. — Альберт многозначительно кивнул. — Финансовые монополии слились с властью. Фактически, они давно уже сами управляют Конфедерацией. Они окончательно оторвались от реальности, а их страхи, между тем, стали обретать плоть. Страхи, выращенные ими же самими… «Десятилетняя гражданская война на Каптейне», так они это назвали?

— Это ведь была не гражданская война, — сказала я, и Альберт снова кивнул.

— Меркулов и его «красные» боролись за право на самостоятельное существование, это была попытка отделиться от Конфедерации и уйти в свободное плавание. Всякие «разноцветные» группировки расплодились по задумке конфедератов уже в процессе, чтобы распылить силы мятежников, разобщить их…

Тирада Альберта всё ярче очерчивала мою догадку, вызревавшую в чёткое понимание его намерений. Я инстинктивно пошарила глазами по комнате и спросила:

— Ты уверен, что об этом можно говорить вслух?

— Не волнуйся, нас никто не слушает. Кроме доверенных людей из профсоюза, разумеется.

— Я не ошибусь, если предположу, что ты решил пойти по пути Меркулова?

— Ошибёшься, — ответил Альберт, взгляд его блуждал по огромному глобусу, царившему на столе. — Война сильно затянулась из-за того, что Земля постоянно подпитывала её деньгами и наёмниками. Концерны делают деньги на всём — они всегда этим занимаются, для них любая война — это лишь способ заработать. Но в конце концов революция была задавлена новоиспечённой Комендатурой и их карманными партизанами… Я знаю о шрамах на твоей душе, Лиза, и к твоему сведению — там до сих пор бесчинствуют банды мародёров, но Правление это не волнует. Главное для них — удерживать власть.

— Как всё это связано с услугой, о которой ты меня просишь? — спросила я, вспомнив вдруг красно-чёрный плакат с революционером в комнате Марка.

— Напрямую. — Альберт сцепил руки перед собой. — Я собираюсь сделать то, что не удалось Каптейну — освободиться от Земли. У нас для этого есть все ресурсы — деньги, лояльность местных силовых структур, партия и сильный профсоюз, которые я строил много лет. Губернатор у меня в кармане. Но самое главное — у меня есть доверие людей. Осталось только отрезать корпорациям щупальца и выкинуть с планеты конфедератов… Или переманить их на нашу сторону. И в этом мне поможешь ты… Надеюсь, мне не нужно объяснять, что эта беседа должна остаться между нами?

— Разве я когда-нибудь тебя подводила?

— Нет. Именно поэтому твой визит — это настоящий подарок для меня.

Альберт посмотрел на меня поверх сжатых добела пальцев.

— Центр зашёл слишком далеко, — заявил он. — Из имеющихся у меня сведений я сделал вывод, что военные биоинженеры Конфедерации здесь, на Пиросе, работают над опасным проектом. Проводят биологические эксперименты. С какой целью — неясно, но как правило, в таких случаях речь идёт об оружии…

— Избитый сюжет для нейрофильма, — пробормотала я вполголоса.

— Как ты знаешь, реальная жизнь лежит в основе любого сюжета, — произнёс Альберт. — Я не склонен отмахиваться от таких сведений, ведь они исходят от надёжных, проверенных источников. И после того, как три дня назад случилась история с Циконией, я понял — сейчас или никогда.

— Не ты один, — заметила я, вспоминая «Весёлый Саймек» и его обитателей. — Весь мир будто взбесился, все принялись сводить счёты и спешно завершать недоделанные дела.

— Согласись, намного спокойнее отправиться на тот свет с чувством выполненного долга и с чистой совестью. Перед собой, конечно… Так вот… — Он уставился куда-то поверх меня и принялся задумчиво потирать ладони. — Группа моих доверенных людей отбыла на юг, чтобы разведать ситуацию и по возможности проникнуть в засекреченную лабораторию. Они должны доподлинно узнать, чем там занимаются конфедераты, а ещё лучше — привезти научные образцы. Имея на руках доказательства, я смогу использовать их против властей Сектора. Представь — какой общественный резонанс поднимется, если я вытащу на свет результаты секретных экспериментов. Одна телевизионная трансляция — и уставший народ всколыхнётся, готовый действовать!

— А если всё это окажется пустышкой? Если там ничего нет, и это всё только слухи?

— Конечно, у меня была такая мысль. — Альберт щёлкнул зажигалкой и прикурил новую сигарету. — В этом случае я лишусь козыря общественного резонанса, но, так или иначе, запущенные процессы уже не остановить. Можно было бы оставить всё, как есть, но…

— Но тут появилась я, — ввернула я.

— Но мои люди пропали. Я бы списал временное отсутствие связи на песчаный шторм — частое явление в тех краях, — но от них нет вестей уже сутки, и, судя по телеметрии, их передатчик уничтожен. Связаться с ними я не могу и подозреваю самое худшее. Последнюю трансляцию я принял в тот момент, когда они обнаружили лабораторию, и мне неизвестно, что с ними произошло дальше. Вошли они в контакт с конфедератами или нет, нашли ли что-нибудь… В конце концов, живы они или нет…

— И ты хочешь, чтобы я отправилась за ними?

— Да. Задача-минимум — узнать, что стало с моими людьми. Среди них, кстати, Рамон, поэтому твоя заинтересованность должна быть не меньше моей… Задача-максимум — добыть хоть что-нибудь. Хоть какие-то свидетельства экспериментов.

— Вроде бы не так уж сложно, — заметила я. — Я могу помочь с кораблём, обернёмся за несколько часов…

— Исключено, — отрезал Альберт. — Воздушное пространство над пустыней патрулируют боевые дроны Департамента, и они вас туда не подпустят, а вы в свою очередь скомпрометируете всю операцию. Поэтому добираться будете по земле.

— Это точно единственный вариант? — Я почесала в затылке. — В пустыне обитают не очень дружелюбные твари, и мне не очень-то хочется встречаться с ними нос к носу…

— Я всё понимаю. Но за нужную тебе информацию придётся пойти на некоторый риск. И ты будешь не одна — я выделю людей.

— Я и так не одна. Но лишние руки, конечно, не помешают…

Альберт встал из-за стола, давая понять, что наш разговор близится к завершению.

— В таком случае, завтра утром я буду ждать тебя у транспортного депо Олиналы. Провизия, оружие и транспорт к тому времени будут готовы.

— А что за транспорт? — поинтересовалась я, поднимаясь следом за ним.

— Багги. Вам нужно будет пересечь пустыню.

— Багги, говоришь? — протянула я, вспоминая выгрузку из «Фидеса», его просторный ангар и технику, которая была доставлена перед самым отлётом с Земли. — Оставь багги себе, у нас есть кое-что посерьёзней…