Поцелуй победителя

Глава 26

Лошадь плелась вверх по склону к лагерю, голова животного висела. Солнце почти подкатилось к зениту. День обещал быть жарким. И сердце Кестрел сжималось всякий раз, когда она слышала дыхание лошади. Девушка ее совсем загнала, но что поделать, нога…

Рана перестала кровоточить. Кусок ткани разрезанной штанины приклеился запекшейся кровью к коже. Сам порез жалил, и кожа вокруг него горела. Ей не терпелось убрать ткань и посмотреть, что там под ней.

Лошадь, тяжко вздыхая, замедлила темп. Кестрел не стала понукать её. Девушка спешилась, поморщилась и замерла, когда от движения порез открылся.

Она испытывала жажду. Солнце жарило, её ещё и подташнивало. На перевалочной базе шпионов она выплеснула воду из фляги на рану. В лесу, когда Кестрел отвязала лошадь, то налила воду в ладошку, чтобы напоить животное, и делала это снова и снова, пока ничего не осталось.

И вот она уже увидела светлые вершины палаток вдоль подъема холмов. Она была близко. Немного осталось, бедная лошадка. Она вновь спешилась, когда услышала своё имя.

Арин спешно спускался вниз по крутому склону, скользя по траве, старательно удерживая при этом равновесие. Ветер рьяно развивал его волосы и рвал рубашку. Он перешёл на опасный для жизни бег, а Кестрел, наблюдая за ним, задумалась, неужели и сейчас бог смерти приглядывает за ним, или может, всё-таки это бог милости и изящества или вершин, а может, горных коз, или тот из иных, кто позволяет Арину бежать вот так, не спотыкаться и не падать. В этом было что-то от лукавого.

Он подскочил к ней. Волосы Арина все вымокли от пота. Кожа, потемневшая во время их похода на юг, теперь казалась бледной, когда он посмотрел сверху-вниз на неё. Под глазами пролегли тени. Спать он так и не лег.

Сначала он обратил внимание на её руку. Левый бок девушки был скрыт от его взора. Кестрел тронуло, как его взгляд направился прямо к её окровавленной правой руке, его глаза вспыхнули теми же эмоциями, которые испытала бы она, если бы ранила себе пальцы, если бы не смогла больше играть, и ей приходилось бы слегка шевелить кончиками пальцев, когда хотелось порхать.

Он сорвал с её предплечья щит, ругая почем зря завязки.

— Это не моя кровь, — сказала она.

— Ты не пострадала?

— Только левая нога.

Он обошел лошадь, увидел кровь и притих.

— Так, ладно, — произнес он наконец. — Иди ко мне. — Он помог ей спуститься. — Я могу тебя понести.

Она услышала вопрос в его голосе.

— Нет. Рошар увидит. Он нас просто засмеёт потом. — Она улыбнулась, потому что хотела, чтобы улыбнулся Арин. Ей не нравилось, как он выглядел: вокруг рта пролегли складки, а глаза были преисполнены беспокойством.

Он не улыбнулся. Арин взял лицо девушки в свои ладони. Эмоции завладели его лицом, мрачное благоговение перед своего рода спасением от неистовой бури, рвущей небеса и только их, и не задевающей ничего из того, что дорого. То единственное, что позволяет чувствовать себя спасённым.

Она и сама начала испытывать нервозность. Это ощущение, что клокотало в ней, изматывало.

На то не было никакой причины. Она знала, что могла дотянуться пересохшими губами к его губам и почувствовать истину его любви на своем языке. Тем не менее, она не могла сказать с уверенностью, что же по отношению к нему испытывала сама.

Бедро пульсировало.

— Не нужно меня нести, — сказала Кестрел. — Но я позволю тебе помочь мне забраться на холм.

Ведя лошадь за собой, они медленно пробирались через лагерь. Арин обнимал Кестрел за плечи. Он привел девушку к своей палатке.

— Мне кажется… — нерешительно начал Арин. — Лучше зайти внутрь. Но… если хочешь, можно остаться и снаружи. — Он опустил взгляд на её окровавленное бедро. — Штаны придётся снять. Я могу позвать кого-нибудь…

— Нет. Только ты.

Он встретился с ней взглядом, но тут же отвел глаза.

Кестрел вошла в палатку. Пол ничем не был покрыт — только трава да спальник. Девушка опустилась на землю.

Арин обратил внимание на её пересохшие губы.

— Ты же хочешь пить, — сказал он и вышел.

Вернулся он с флягой, кувшином воды, кружкой и чистой марлей.

Кестрел попила. Вода, казалось, преодолевала очень долгий путь, чтобы попасть к ней в желудок. Она думала о воде и о том, как это здорово — её пить. Она думала об этом, но не о нём.

Арин встал на колени рядом с Кестрел. Она отставила флягу. Рана пульсировала тупой болью: почти в такт её сердцу из-за близости Арина. Снаружи запели цикады.

Он расстегнул её броню и аккуратно снял.

— Больше ничего?

— Только нога. — Поначалу было облегчением избавиться от брони, но потом она почувствовала себя незащищенной и мягкотелой.

Арин не двигался. Кестрел знала, что ей делать дальше. Она пошарила пальцами, пока не нашла застежку на штанах и не расстегнула её.

— Подожди, — сказал Арин. — Просто… — Он помолчал, а потом добавил, — оставь их.

Он протянул руки к разрыву на штанине левой ноги и осторожно начал рвать ткань вокруг бедра. Вскоре на ноге девушки не осталось материи, кроме лоскутка, прилипшего к ране. Арин смочил его водой, чтобы легче было оторвать.

— Будет больно.

— Действуй.

Он сорвал лоскут с раны. Кестрел с шумом втянула в себя воздух, одновременно с побежавшей из раны кровью. Теперь её левая нога была практически полностью обнажена.

Он промыл рану.

— О.

— Что?

Арин поднял свою тёмную голову и улыбнулся.

— Всё не так плохо.

Она взглянула на кровь.

— Я имел в виду, — он помедлил, прежде чем добавить, — что зашивать не придётся. И это хорошо. Это не означает, что от этого рана перестанет болеть…

Кестрел рассмеялась.

— Арин, я тоже рада, что всё не настолько плохо.

Он начал промывать рану. По ноге девушки стекала розоватая вода. Земля вокруг увлажнилась. Арин смыл кровь марлей, и это было больно, несмотря на то, что он старался прикасаться очень нежно и у него был опыт. А потом он открыл баночку с белёсой мазью и начал наносить её вокруг раны.

— Ты научился этому на войне?

— Чему-то там, другому из книг, — произнёс он, не поднимая головы и продолжая наносить мазь, — или… — Он внезапно умолк.

— Арин?

— Под гнетом валорианцев мы научились всему, чему можно, чтобы помогать, когда кого-то из нас ранили.

— Когда они намеренно вас калечили.

Он пожал плечами, потянувшись за рулоном марли.

— Я должна была знать. Я не должна была спрашивать.

— Ты можешь меня спрашивать о чём угодно.

Мазь был прохладной. Она покалывала кожу. Всё тело Кестрел расслабилось, потому что рана перестала болеть.

Арин положил марлю на рану и размотал рулон, обернув его вокруг бедра. Кестрел наблюдала, как порхают его руки. Его ладони касались её бедер, кожа юноши была грубой и тёплой. Оба молчали.

Арин добрался до конца марли, продел этот кончик под другие слои и завязал. Он закончил, но не шелохнулся. Ладони лежали на её колене, кожа обжигала кожу, кончики его пальцев соскользнули ниже границы марли.

— Лучше?

Она чувствовала себя одновременно слабой и живой. Ей не хотелось отвечать. Если она это сделает, то он уберёт руки.

— Кестрел?

— Да, — ответила она неохотно. — Так лучше.

Но Арин остался неподвижен. Снаружи жужжали и трещали цикады. Он встретился взглядом с Кестрел, его взор затуманила тень. Пальцы юноши вычерчивали узор, который не имел ничего общего с исцелением, и казалось, будто её тело покрывается светящимися линиями.

У Кестрел перехватило дыхание. Арин услышал и отпрянул, встав на пятки, а потом резко поднялся и отошел на другую сторону палатки, прежде чем девушка успела хоть что-то сказать. А потом уже и нечего было говорить.

Арин присел рядом со своим спальником.

— Что случилось на перевалочной базе шпионов?

Кестрел погрузила руки в остатки воды на дне чаши. Она стерла кровавую грязь с правой руки, полностью сосредоточившись на этом занятии. Благодаря этому нехитрому действию, ощущение светящейся кожи начало ослабевать («Как неловко, и сложно. И нужно было случиться этому прямо сейчас, как назло. Да что с тобой, почему ты просто не можешь уважать друга, попросившего не использовать его? Всякий раз, цепляясь за искры, в разгорающейся надежде на его искушение. Что, возможно, он увидит это и нырнёт в омут с головой, и они обретут в этом утешение. Но этого не будет, только не для него. Может быть, и не для тебя».) Она вымыла руки начисто.

Кестрел рассказала ему всё, ничего не упуская, с того момента, как она покинула лагерь, и до того момента, как размозжила камнем офицеру лицо.

— Я его убила, — и хотела было добавить что-то ещё, но запнулась.

Арин нахмурился.

— Ты чувствуешь себя виноватой?

— На нем не было брони.

Он нетерпеливо махнул рукой.

— Сам виноват.

— Я ему была небезразлична.

— В смысле?

— Я имею в виду Элис, шпионку. Он переживал за неё.

— Хочешь сказать, ты сожалеешь о том, что убила его, потому что он был хорошим человеком?

— Я говорю, что он был человеком, и теперь он мёртв, и это дело моих рук.

— А я рад, что ты его убила.

— А я нет. — Теперь и она злилась.

— Ты же понимаешь, — голос Арина звучал жёстко, — что бы он сделал с тобой?

— Если бы он попытался убить меня, то преуспел бы. Но он не хотел этого делать. Единственная причина, по которой я всё ещё…

— Он не хотел убивать тебя, потому что собирался взять в плен.

— Знаю. Я прекрасно это понимаю, и всё же мне жаль.

— Не проси меня разделить с тобой эти чувства.

— Я и не прошу.

— Если бы он тебя схватил… — Арин умолк, а потом продолжил: — Они убийцы. Работорговцы. Воры. Мне не жаль. И никогда не будет жаль.

— То есть ты никогда не сомневался в правильности убийства.

Его глаза вспыхнули, но потом взгляд стал каким-то затравленным.

— И не буду.

Кестрел внимательно посмотрела на него. Её гнев начал постепенно угасать. Она вспомнила, что их трудности были совершенно разного характера, и раны Арина были куда глубже. И неважно, осознанно девушка это сделала или нет, но она, скорее всего, задела его за только-только начавшую затягиваться плоть.

— Я тебя расстроила.

— Да, я расстроен. Печально слышать, что ты чувствуешь вину за то, что защищалась от человека, пытавшегося тебя ранить.

— Дело не только в этом.

Он опустил взгляд на свои руки и заметил на них кровь.

— Ты можешь передумать. Никто не станет возражать. Тебе необязательно быть частью этой войны.

— Ещё как обязательно. Я не передумаю.

— Либо ты, либо он, — сказал он мягко. — Ты сделала выбор.

Её взгляд упал на мокрую траву, на ком бинтов. Кестрел подумала о своем прошлом, о всей жизни.

— Хотелось бы, чтобы вариантов для выбора было больше.

— Тогда нам нужно создать мир, в котором так оно и будет.

Когда Рошар увидел рядом со своей палаткой Кестрел с оторванной штаниной и Арина, стоявшего подле неё, его глаза сразу же заблестели искорками веселья, и Кестрел мгновенно догадалась, что принц собирается пошутить на тему того, что Арин не терял времени даром и всё-таки сорвал с неё одежду. А потом продолжит игриво комментировать неспособность Арина доводить дело до конца («Всего одна штанина? — представила девушка, как принц поучает Арина, — Какой же ты лентяй, Арин».), или начнет придираться к природной скромности Арина («Ну что за телок».). Нельзя исключать и того, что он просто принесёт свои соболезнования в связи с гибелью половины штанов Кестрел. Он мог спросить, неужели она позволила себя ранить, лишь чтобы добиться определенной цели.

Кестрел покраснела.

— Всё прошло не так, как задумывалось, — сказала она, чтобы сразу направить разговор в то русло, которое следует. Никаких намёков на то, что случилось или не случилось в палатке Арина.

— Её ранили, — сказал Арин, который, если и был так же, как и она, взволнован, то не подавал вида, выдав себя только лишь тем, что констатировал очевидное.

— Ерунда, — заметил Рошар, — всего лишь царапина, иначе она бы здесь не стояла.

— Ты мог бы предложить ей присесть, — сказал Арин.

— Так-то оно так, но у меня в палатке всего два стула, маленький геранец, а нас трое. Правда, мне кажется, что она всегда может присесть к тебе на колени.

Арин бросил на него испепеляющий взгляд, преисполненный раздражения, и решительно вошёл в палатку.

— Ну, вообще-то, я мог сморозить и что-нибудь похуже, — воскликнул Рошар.

— Лучше помолчи, — сказала ему Кестрел.

— Ну, это уж совсем не про меня.

Кестрел не стала ничего говорить в ответ. Когда все трое оказались внутри палатки принца (Арин предпочел остаться стоять), она в подробностях рассказала о том, что произошло.

— Я написала генералу письмо, — закончила она свой рассказ, — и отправила его с ястребом.

— Сколько разных шифров используют валорианские лазутчики? — спросил Рошар.

Кестрел впилась ногтями в деревянную ручку стула.

— Много. Не скажу наверняка. Я не все помню из тех, которым отец обучал меня, да и то, он рассказал мне лишь о некоторых из них. С тех пор уже могли придумать и ввести новые.

— Поэтому шансы на то, что ты написала письмо, зашифровав его именно тем шифром, который ожидает увидеть генерал, весьма невелики.

— Да.

— А как ты выбрала, каким шифром воспользоваться? — спросил Арин.

— У офицера в палатке на столе лежали счёты, что было необычно, если он, конечно, не вел учёт армейского провианта и прочих запасов, но подобные вещи проводятся только в лагере, где это всё и хранится. Я вспомнила цифровой шифр. Он мог использовать счеты себе в помощь, чтобы писать сообщения.

— Или, — сказал Рошар, — твой отец прочтёт письмо, увидит твой шифр, вместо того, что он ожидает, и пошлёт кого-нибудь на перевалочную базу, где и обнаружат тело.

— Если так и случится, — заметил Арин, — то мы ничем не рискуем.

— О нет, ещё как рискуем. Генерал узнает, что письмо — уловка, и поведёт себя противоположно нашим ожиданиям. Он плюнет на главную дорогу и пойдет лесом, где наше орудие будет неэффективным, и у нас не останется преимущества в высоте. И тебе это известно.

Арин закрыл рот и смущенно взглянул на Кестрел. Да, ему это было известно, как и ей. И она почувствовала себя только хуже, благодаря его стараниям преуменьшить цену её ошибки. Он понимал истинный масштаб.

Рошар откинулся на спинку своего скрипучего стула. Его глаза соскользнули с Арина на Кестрел, чёрные, словно лак, подведенные свежими зелёными линиями.

— Может, у тебя есть в запасе нечто более жизнерадостное, нежели это?

— В моём письме ничего не говорится о плане использования чумных тел в качестве обороны во время осады. Мне пришлось сказать это офицеру, чтобы он держался подальше, но раз он мёртв, то необходимость во вранье отпала. Теперь поместье может показаться генералу ещё более привлекательной и доступной целью.

— Если твой отец клюнет.

— Она сделала всё, что смогла, — отозвался Арин.

Свойство мази, вызывающее онемение, начало терять свою силу, и порез на бедре потихоньку давал о себе знать. Кестрел потерла повязку, изучая её, и попыталась проглотить чувство своей возможной неудачи, которое становилось только хуже, благодаря защите Арина.

— Знаю, — сказал Рошар, — но наших сил мало. Это факт. Мы не можем быть в двух местах одновременно. Он собирается наступать на Эрилит. Я не хочу вести оборонительный бой. Мы не можем себе этого позволить. Если же бой произойдет здесь, то у нас имеется преимущество в холмах, но у него довольно людей, чтобы рассредоточиться и окружить нас. Что мне понравилось в плане нападения на них на дороге — у нас есть шанс загнать их в угол, да так, что они не смогут сдвинуться с места.

— Тогда доверься ей.

Кестрел подняла взгляд на Арина.

— Отправка генералу зашифрованного письма была отчаянной авантюрой, — сказал Рошар.

— Это была её отчаянная авантюра, — заметил Арин, — вот почему я считаю, что всё может получиться.

Они должны были разбить лагерь на рассвете. Кестрел наблюдала за тем, как Арин исчез среди повозок с припасами. Она сходила к реке смыть с себя кровь и пот, а потом переодела искромсанные штаны на те, что носила. Она старалась много не думать. Просто наблюдала под металлический скрежет цикад за листьями, колышущимися на ветру и то и дело являвшими свои бледные стороны, да за журчащей водой.

Потом Кестрел вернулась к центру лагеря.

У Арина в руке был точильный камень и, похоже, он решил проверить и заточить каждый клинок, что лежал в тележке. Он хмуро посмотрел на меч и под углом провёл по нему камнем, извлекая при этом резкий неприятный звук.

Затем его взгляд метнулся вверх, он увидел её и точильный камень замер в руке.

Кестрел приблизилась.

— В лагере есть дакранские кузницы. Этим могут заняться другие.

— Недостаточно хорошо. — Он нанес масло на лезвие и отшлифовал его. Его пальцы блестели. — Мне нравится заниматься этим. — Арин протянул руку, испачканную маслом. — Можно?

Какое-то мгновение она не понимала, чего он хочет, а потом вытащила кинжал, что он выковал для неё, и отдала ему.

Арин осмотрел его, а потом удивленный, но при этом довольный, сказал:

— А ты хорошо о нём заботишься.

Кестрел забрала кинжал.

— Ну конечно, я о нём забочусь. — Её голос прозвучал грубо и зло.

Арин внимательно посмотрел на неё, а потом произнес дружелюбно:

— Да, разумеется. Как там говорится у вас в поговорке? Валорианка неустанно точит своё лезвие. Кажется, так.

— Я о нём забочусь, — сказала Кестрел, ни с того ни с сего почувствовав себя одновременно злой и несчастной, — потому что ты его выковал для меня. — Ей не понравился его сюрприз. И она не нравилась себе за спутанный клубок своих чувств, за то, что ощутила себя маленькой девочкой, слыша, как Арин защищал её перед Рошаром, не просто из-за сильного ощущения своего провала, но также из-за того, что попросила Арина довериться ей, и он доверился, не колеблясь, но попросил её полюбить его, а она не предложила взамен ничего. Она колебалась между твёрдой уверенностью в притяжении к нему и опасением перед чем-то большим.

«Я люблю тебя», — сказала она тогда отцу. Мольба, извинение и просто признание, как оно есть: восемнадцать лет любви. Неужели это ничто? Это правда ничего не стоит?

Да, именно так, ничего. Она поняла это, когда отец поднял её, сжимая запястья дочери в своих руках, и оттолкнул. Она увидела это в грязном полу своей темницы. Услышала в звуке рвущегося вдоль спины грязного платья.

Кестрел подумала о ястребе, который сейчас, должно быть, как раз держит путь к её отцу. Она представила, как он огибает деревья, стремительно несётся вниз. Как его когти сжимаются вокруг поднятого кулака. Как отец разворачивает скрученное в трубочку послание. Ловушку, расставленную ею.

«Попадись в неё», — молила она.

«Ты мыслишь, как настоящий стратег», — сказал он однажды дочери.

«Так убедись же в этом».

«Узнай, что я могу сделать с тобой. Посмотри, что ты сделал со мной».

— Кестрел? — Голос Арина прозвучал неуверенно. Она поняла, что это связано с тем, как она выглядела. Рука сжалась вокруг эфеса кинжала, на лице бушует пламя. Но стоило ему продолжить говорить, как она прервала его:

— У тебя еще осталась целебная мазь?

— О. — Он пошарил под кожаным фартуком, надетым поверх его одежды, и вытащил из кармана маленькую баночку. — Следовало сразу тебе отдать. Я… отвлекся и забыл.

Кестрел взяла её и ушла.

Как правило, Кестрел наслаждалась своим одиночеством в палатке. Та принадлежала только ей, внутри девушка была скрыта от посторонних глаз, в отличие от той же тюрьмы, где за ней постоянно следили. Не говоря уж о столице. Даже в Геране, когда тот был колонией. Уединение приносило покой и облегчение. Круг грубого холста, был словно коконом вокруг неё, светившимся солнечным светом в течение дня.

Однако теперь, когда до неё донёсся гомон лагеря (люди, разговаривающие на двух языках; лошади и птицы, насекомые и скрежет точильных камней), она почувствовала себя, как в тот первый день, когда Арин поставил её палатку, одной.

Кестрел сняла штаны и размотала повязку. Та была сырой и тяжелой из-за купания в реке.

Рана не кровоточила. И уже так сильно не болела. Но девушка все равно нанесла мазь на порез. Когда кожа онемела, ей вспомнились наркотики, что давали в тюрьме. Сердце болезненно сжалось. Кестрел скучала по вкусу той воды и по тому, как она влияла на неё.

Она нарисовала узор мазью, проведя вниз по бедру в том месте, где Арин касался её ноги. Кожа онемела.

Кестрел вновь перевязала ногу и попыталась представить утро, когда она соберёт свою палатку, когда весь лагерь снимется с места и отправится на юг, чтобы напасть на её отца.