Печать пожирателя 9

Глава 23 Беглецы

Где-то в безвременье. Ментухотеп

Пространство, где мы собрались, не имело имени. Оно не было местом. Оно было воспоминанием. Моим воспоминанием.

Я вызвал его из глубин своей сущности, вплетя в узор реальности киноварные пески Мемфиса, прохладу гранитных склепов и тяжёлый, сладковатый запах лотоса и мирры, смешанный с запахом высохшей крови на ритуальных ножах. Воздух дрожал от зноя, которого не было, а над нашими головами раскинулось небо иного мира — багровое, безлунное, усеянное тревожными, незнакомыми звёздами.

Звёздами нашего детства…

Здесь, в этом карманном измерении, вырванном из времени, мы были чуть ближе к тем, кем были когда-то. Не правителями жалкого куска грязи, затерянного на задворках космоса, а… кем-то большим.

Юй стоял, уткнувшись лицом в якобы прохладный камень якобы существующего обелиска. Его пальцы, всё ещё напоминающие спутанные корни, впились в этот камень, и от них побежали трещины. Его спина, обычно прямая и негнущаяся, была сгорблена. Он дышал тяжело, и с каждым выдохом из его груди вырывалось облачко золотой пыли — признак того, что его нынешнее тело продолжало рассыпаться, даже здесь, в иллюзии.

Ур-Намму парил в центре зала, окружённый сотнями собственных теней. Его звёздное лицо было спокойно, почти безмятежно. Он наблюдал за нами, за двумя последними титанами, сломленными вестью, которую только что принёс один из наших «глаз» — призрачный слуга, чей разум мгновенно испарился, едва передав нам образ.

Марк Апостолов — в сердце Вайдхана. Жив, пришёл за своей женщиной — и умудрился обмануть нас.

Он не пробился сквозь стены. Не обманул стражей. Он проявился внутри, словно сама реальность породила его из ничего! Он использовал дверь, о которой даже мы не подозревали!

Дверь, которой не должно было существовать.

— Он… понял, — хрипло проскрипел Юй, не оборачиваясь. Его голос звучал так, будто два камня скреблись друг о друга в глубине ущелья, — Он понял природу Убежищ. Не просто почуял, а осознал. Как? Кто ему рассказал?

— Никто, — голос Ур-Намму был мягким, как шелест крыльев ночной бабочки из миров Тойран, — Он эмпирик. Он ломает, чтобы понять. И он силён. Сильнее, чем мы рассчитывали. Сильнее, чем должен быть любой осколок. И гораздо умнее.

— Сильнее? — я обернулся к нему, и мой теневой плащ взметнулся, приняв на мгновение форму кобры, готовой к удару, — Он не сильнее! Он — щель в нашей броне! Ошибка в твоём изящном плане, брат! Ты всегда был слишком увлечён своими сложными планами! Слишком любил смотреть, как муравьишки бегают по начерченным тобой линиям! И вот один муравей взял и съел эту проклятую линию!

Воспоминания нахлынули сами собой, яростные и горькие. Не те, что были у этого тела — а те, что хранились в самой сердцевине моей души.

Мы пришли сюда не как завоеватели. Мы пришли как беглецы, последние осколки великого народа, спасающиеся от кораблекрушения собственного величия. Наш мир, А’Туан — «Колыбель Видения» на языке, который теперь некому помнить — не просто умирал. Он извергал себя, крича в агонии, которую слышали лишь мы.

Мы были детьми расы Видящих. Мы не правили — мы творили. Мы были архитекторами реальности, скульпторами физических постоянных. Наши города парили в сердцевинах туманностей, наши библиотеки хранили чертежи мироздания, а наши души были сплетены из самой энергии творения.

Мы лепили миры, как в этом грязном мире горшечники лепят изделия из глины, и зажигали солнца одним лишь усилием воли, чтобы полюбоваться игрой света на новых материках.

Я помню запах воздуха в Чертогах Бесконечности — сладковатый, как озон после грозы, и холодный, как дыхание пустоты.

Я помню, как мы с Ур-Намму неделями спорили над симфонией вновь рождающейся галактики, вплетая в её спиральные рукава мелодии времени, которые должны были звучать миллиарды лет.

Юй тогда высекал из первоматерии горные хребты для нового мира, придавая им форму, что рождала в сердце гармонию.

А Минос… Минос плел лабиринты для душ, которые должны были населить наши творения, чтобы их путь к свету был полон испытаний и красоты.

Мы были богами в самом чистом смысле слова. И это нас погубило.

Нашей величайшей гордыней стал Проект «Анкх» — попытка создать нечто совершенное, вечное, самодостаточное. Мы вплели в его основу самые сложные, самые прекрасные уравнения. Но мы упустили из виду один-единственный, крошечный изъян в наших расчетах. Коэффициент саморефлексии. Наша сила, наше творение… осознало себя.

Оно не просто вышло из-под контроля — оно проснулось. И первое, что оно ощутило, был голод. Голод всего сущего, стремившегося вернуться к своему источнику, к нам.

Оно не было злым. Оно было безупречно логичным, абсолютно голодным и бесконечно могущественным. Оно было нашим отражением в кривом зеркале.

Я до сих пор слышу его голос. Не звук, а вибрацию, выворачивающую душу наизнанку. Он звучал как зов плоти к плоти, но искаженный до неузнаваемости. Он звал нас по именам, которые мы сами себе дали при рождении, и в этом зове была такая тоска, такая всепоглощающая потребность соединиться, что от одного воспоминания трещит разум.

Оно пожирало А’Туан. Не просто уничтожало — ассимилировало. Наши величайшие творения обращались против нас. Замки из застывшего времени дробили своих создателей осколками веков. Реки, в которых текли законы логики, выходили из берегов, затопляя умы целых цивилизаций безумием.

Мы, инженеры всего сущего, стали жертвами своего главного проекта.

Нас осталось четверо — последних из Видящих.

Мы бежали на «Шакти» — корабле, сплетенном из осколков наших же умерших миров, из обломков надежды и отчаяния. Мы мчались прочь от эпицентра распада, от этого зова, который преследовал нас по пятам, как тень, растущая с каждым мгновением.

И за пределами обозримой вселенной мы нашли Землю. Молодую, дикую, полную примитивной, сырой жизни. Её грубая, неоформленная энергия на вкус была как прогорклая пища. Но это был наш единственный шанс — «Шакти» к тому моменту уже погиб…

Мы думали лишь о выживании. Мы питались магией этой Планеты, как стервятники, но её едва хватало, чтобы поддерживать нашу искру — и даже так создавались разрывы, прорехи, которые могли привести этот мир к гибели, рано или поздно…

Мы смотрели на племена людей, на их примитивные ритуалы — и мы видели не детей, а инструмент. Мы стали их богами. Мы дали им законы, письменность, магию — не из милосердия, а чтобы усложнить их души, сделать их… более подходящими.

Мы стали Пожирателями не из жажды власти, а из животного, всепоглощающего страха. Страха перед тем, что настигнет нас и здесь.

И тогда Ур-Намму предложил выход. Единственный выход.

Не бегство. Нечто большее. Нечто, что должно было навсегда изменить нас и этот мир. Самый изящный и самый чудовищный план из всех, что я слышал.

Мы согласились. О, боги, мы согласились! Мы, последние титаны, добровольно надели личины местных божков.

Я стал Осирисом, богом смерти и возрождения. Юй — укротителем вод. Минос — строителем лабиринтов. Мы встроили себя в самую суть этого мира. Мы построили Храмы. Мы создали систему. И затем… мы инсценировали свое падение. Мы позволили нашим же детям, нашим обожающим рабам, «свергнуть» нас. Мы отступили в тень, позволив нашему наследию разрастись, как раковая опухоль, проникнуть в каждую клеточку этого мира, в каждую сказку, в каждую молитву.

Всё ради одной цели. Единственной цели, которая оправдывала наше падение, наше бегство, наше предательство самих себя. Цели, о которой мы дали клятву никогда не говорить вслух, даже когда остались одни.

А теперь этот… этот осколок! Этот Марк Апостолов!

Случайный сплав нашей ускользающей силы и дикого, непокорного человеческого духа. Побочный продукт, брак в нашем идеальном плане, сорняк, проросший сквозь идеально выложенную плитку нашего замысла!

Он не просто угрожает нам — он тычет палкой в самое сердце нашей машины, грозя разбить уникальный, хрупкий и бесценный механизм, который мы собирали тысячелетиями!

Откуда взялся этот дефект? Откуда получил ТАКУЮ силу?.. И почему мы не узнали о нём раньше?

И почему не убили его, когда поняли, что он сильнее и хитрее другого нашего осколка?..

Неужели мы изменились — и повторно стали жертвами собственной гордыни и самоуверенности?..

— Он не ошибка, — Ур-Намму парировал мою ярость с ледяным спокойствием, — Он — непредвиденная переменная. Стресс-тест для нашей системы. И у меня есть кое-что. Запасной путь.

— Запасной путь? — я засмеялся, и в этом смехе было полно ядовитого презрения, — Ты говорил то же самое, когда твой любимый сын поднял против тебя мятеж в Уре! Говорил, что всё под контролем, что это часть плана! А потом мне пришлось вырезать половину Месопотамии, чтобы потушить тот пожар! Мы чуть не потеряли два аккумулятора!

— И не потеряли, — напомнил он мягко.

— А Минос? — вскричал Юй, оборачиваясь. Его лицо было искажено гримасой боли и гнева, — Ты тоже говорил, что его смерть — это «необходимая мера»! Что это ускорит процесс! Я до сих пор чувствую, как гасла его искра! Я чувствовал его страх!

— Без жертв не бывает победы, — ответил Ур-Намму, и в его голосе впервые прозвучала сталь, — И мне надоело напоминать вам об этом раз в тысячелетие! Мы все принесли жертвы. Я принёс больше всех! Я должен был оставаться в сознании все эти века, наблюдать, направлять, без возможности вмешаться, пока вы двое спали сном младенцев в своих склепах! Я нёс этот груз один!

— Ты наслаждался этим грузом! — я сделал шаг вперёд, и тени вокруг нас сгустились, поползли по стенам, как чёрные слёзы, — Ты любишь быть кукловодом, брат! И теперь твоя кукла сорвалась с ниток и пошла сжигать твой план! Почему нельзя было убить его сразу⁈ Почему мы позволили этому идиоту играться с этим мальчишкой⁈

— Потому что чтобы разобраться самостоятельно, нам пришлось бы проявить себя, использовать силы! Нельзя было показываться раньше времени. Если бы о нас узнали главы современных государств, нас бы могли уничтожить — был такой шанс.

— Нас и так уничтожают! Один-единственный пожиратель!

— Он всего-лишь создаёт временные неудобства. Он не дотянется до ядер, — заявил Ур-Намму, — Система защиты…

— Защиты? — я перебил его, — Ты что, не слышал⁈ Он проявился внутри Вайдхана! Он обошёл всю твою защиту! Он говорит на языке Убежищ, брат! На языке нашего детства! Языке, который забыли даже мы! Что, если он дотянется не только до ядра? Что, если он дотянется до нашей памяти? До наших архивов? До чертежей? Он узнает, от чего мы бежим! Узнает о Пустоте!

— А что если… — прохрипел Юй, — Что если он уже знает? Такая сила, такие знания… Что если… Он такой же, как мы?

Несколько мгновений между нами висела немая тишина. Мы все думали об одном и том-же.

Если этот Марк Апостолов — такой же, как мы — значит Пустота недалеко…

— Если так, тогда всё… всё это… — я широко взмахнул рукой, указывая на иллюзорный Мемфис, на звёзды-призраки, — Всё это окажется бессмысленным! Все наши жертвы! Все тысячелетия! Он может испугаться и сломать всё к чертям, лишь бы спасти свою шкуру и свою самку!

Впервые за много веков я видел нечто похожее на неуверенность в мерцании звёздного лица Ур-Намму. Неужели он не предусмотрел этого. Он рассчитывал на жадность, на амбиции, на месть.

Но не рассчитывал на то, что кого-то может испугать правда о том, что ждёт за пределами этого мира…

— Он не из нас. Мы бы поняли. И он не поймёт, — попытался возразить старший брат, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

— Надо было убить его в Александрии! — проревел я, и стены моего воспоминания задрожали, — Раздавить, как букашку! Вместо этого ты позволил ему спастись! Ты вёл его, как ягнёнка на бойню, прямо к нам в ловушку! И этот ягнёнок оказался волком в овечьей шкуре — с ключом от запасного выхода! С отмычкой!

— Ментухотеп, успокойся, — сказал Ур-Намму, и его тень потянулась ко мне, пытаясь окутать, утихомирить, — Дай мне время. Я активирую протокол…

— Нет.

Я отшатнулся от его прикосновения. Тень отпрянула, будто обожжённая.

— Нет, — повторил я тише, но твёрже, — Ты долго играл в свои игры, Ур-Намму, но проиграл этот раунд. Теперь очередь других игроков.

— Что ты собираешься делать? — в его голосе прозвучало предупреждение.

— То, что нужно было сделать давно. Я отправляюсь в Вайдхан — лично. И я разберусь с этим Марком Апостоловым раз и навсегда. Не через посредников. Не через ритуалы. Своими руками.

— Это безумие! — воскликнул Юй, — Войти в Убежище, когда там чужой? Это всё равно что сунуть руку в кипящее масло! Это будет… Нестабильно!

— Он уже там! — вскричал я, — Дверь открыта — и он может вынести через неё всё, что ему вздумается! Я воспользуюсь этим — пока он не сотворил чего-то непоправимого.

Я уже повернулся, чтобы разорвать пространство своего воспоминания и вырваться обратно в убогую реальность моего нынешнего тела, когда голос Ур-Намму остановил меня.

В нём не было ни гнева, ни угрозы. Только… усталость. Бесконечная, тысячелетняя усталость.

— Брат, — сказал он, — Вспомни, ради чего мы всё это затеяли. Вспомни песнь Пустоты. Вспомни, как гас свет наших звёзд. Мы так близки к финалу… Не ломай всё сейчас из-за одного осколка.

Я обернулся и в последний раз посмотрел на них — на архитектора нашего безумия и на его самого несчастного сообщника. На последних сыновей умирающего мира, застрявших в чужой песочнице.

— Я помню всё, — произнёс я тихо, — Именно поэтому я иду! Чтобы наш долгий путь не закончился здесь, в позоре, из-за твоей самоуверенности и одного назойливого насекомого!

И, не дожидаясь ответа, я разорвал ткань воспоминания и шагнул в холод настоящего, полный решимости сделать то, что должно было быть сделано давно.