Печать Мары: Пламя. Книга I

Глава 13: Сукино болото

С разгромленного капища до Шабановой горы Силин и Василь ехали в полном молчании. Не доезжая до усадьбы, на подъезде к Воскресенскому, Силин увидел у церкви подводу. Дверь в храм была приоткрыта.

— Зайдем?

Василь отрицательно мотнул головой.

— Ждут меня, — добавил извиняющимся тоном.

— А я зайду, пожалуй.

Силин подъехал к подводе, спешился и привязал коня рядом, к привязи. Оглянулся и махнул вслед удаляющемуся в сторону Шабановой горы Василю. В храме было тихо и сумрачно. Горело только несколько свечей, создавая немного мистическую атмосферу. Приехавшего на подводе человека нигде не было видно. Силин перекрестился. Скрипнула дверь алтарной преграды, и оттуда появился незнакомый Силину священник — щуплый, невысокого роста.

— Отец Феофил?

Священник удивленно и даже настороженно посмотрел на Силина. Потом отрицательно качнул головой.

— Отец Александр, — неожиданно пробасил он, потом внимательно посмотрел на Силина, оглядел его всего с ног до головы, — а ты барин что ли новый? Сын Силина… ээээ…

Не дожидаясь ответа, добавил:

— Если помолился, выходи, поговорим.

Вышли вместе. Священник не стал закрывать церковь, присел на небольшую завалинку около стены, жестом пригласил Силина сесть рядом. Помолчали.

— Отец Феофил-то преставился, Царство ему небесное. Не сдюжил с погаными местными. Извели они его, окаянные.

Отец Александр зло сплюнул, пробурчал: «Прости, Господи», — и замолчал. Силин удивленно посмотрел на него. Священник это заметил.

— Прости, отче, не пойму. Как извели?

— Да знамо как. Он за души их боролся аки лев. От сана епископского отказался! В епископы его прочили! А он из смирения отринул назначение это, — отец Александр поднял указательный палец вверх, — так хотел веру Христову в наших краях вернуть.

Отец Александр тяжело вздохнул.

— Но силен дьявол и слуги его. Искушает он самых лучших и твердых в вере. Не удержался отец Феофил. Власти возжаждал. Уже сам в епископы. Но уже не было туда дороги ему. Вот тогда отверг он Христа и Богородицу. Отрекся… Пошел к волхвам. А они его на капище привели. Так о сам Маре и служить стал…

Священник умолк. Силин тоже молчал, не зная, что сказать.

— А почему тогда Царствия ты ему небесного просишь?

— Потому что суть веры — прощение и любовь. Осознал он свою вину. Потому как не ведут пути диавольские к счастию. Раскаялся искренне и через молитвы к Богородице прощение получил. Не сразу, конечно, — отец Александр вздохнул, — заперся в церкви, сорок дней постился и молился, с колен не вставая перед образами. Ну, тогда Богородица и смилостивилась. Приняла искупление его.

— А умер отчего?

— Да просто зарубили его топором, и все. Вот так. Вышел из храма — и убили. Вон там, — старик махнул рукой в сторону уходящей в направлении деревни дороги. — Не все во Христе-то ноне. Времена такие. Отпали слабые, искушаются сильные. Волхвы снова силу взяли, прельщают людишек. А народ-то темный, ему вот эти премудрости и духовные лепоты, — он кивнул в сторону церкви, — сложны. А с идолищами-то попроще все, попонятнее. Жертву принес — и греши себе дальше.

Священник сделал паузу, потом придвинулся к Силину и продолжил, понизив голос так, как будто кто-то мог их подслушать:

— Старый барин, поговаривают, сам из этих был, переметчиков. Они-то тут и прижились. Может, он и подослал кого. А может, и сам, — отец Александр перекрестился, — есть там один Радослав, прельщает людей аки змий-искуситель. Вещает, что Мара вновь вернется, что жизнь по-старому начнем.

Отец Александр сбился, пару раз кашлянул и замолчал. Потом начал с новой силой:

— Без Христа, понимаешь, с идолищами ихними погаными! Так что, — он ударил себя по коленям, — надобно тебе, как доброму хрестьянину, порядок тут навести. Хоть приход сделай постоянный. Чтобы людишек окормлять. Отбились они, заплутали. А то… пономарь, он что? Степашка и есть. Ты вот…

Священник хотел продолжить, но Силин уже встал.

— Ты прости, отец, мы с дела только. Капище как пожгли. К товарищам нужно. Мне бы пора уже. Не обессудь…

Священник тяжело вздохнул. Его энтузиазм иссяк. Он встал, перекрестил Силина, сунул руку для поцелуя и пошел обратно в церковь. Потом вдруг спохватился.

— Я ж забыл совсем. Батюшка ваш Нечаевский письмецо велел тебе передать! Погодь, принесу.

Он зашел в церковь и через пару минут вернулся. Несколько суетливо развернул тряпицу и достал оттуда бумаги.

— Вот, — он сунул письмо в руки удивленному Силину, — заглянул ему в глаза, глядя снизу вверх, и добавил, — ну ты подумай, что я тебе говорил. Подумай…

Силин кивнул головой и пошел к привязи, где стоял его конь.

В горнице господского дома в Шабановой горе было темно. Силин осторожно вынул лучину из стены и подошел к столу, где сидел литвин с письмом в руке. Зажег свечи, которые стояли на столе в медном подсвечнике. В помещении стало заметно светлее. Василь благодарно кивнул головой.

«Чадо мое христолюбивое, Господин Николай сын Поликарпа, здрав будь. Прости меня, грешного, за беспокойство, но кому, как не тебе, знать это полагается. Жена твоя, Анна, зело чудно вести себя стала. Как ты уехал отсель, на святые праздники не ходит, пост не блюдет, таинства причастия не принимает, на исповедь не приходит. Зато на кладбище ее видать часто. Даже вечерами. Бледна, худа стала.

А дочь твоя, Настенька, болеет, но не телом, а душою. Тайну исповеди открыть тебе не могу, но вельми смущен я был. Болеет дитя твое головой. Дома одна сидит, как затворница. И говорит сама с собой. Я, когда у вас был, сам слыхал.

И еще. Пропали у нас две девки: с Нечаевки и девица с Ёгны. Искали, да так и не нашли. Вот. Людишки твои ропщут, что демон-де в обличии упыря у нас объявился. Я в чушь эту не верю, но народ честной боится зело. Христом Богом нашим, прошу тя, возвернись немедля!

Раб Божий отец Борис.»

Василь отложил письмо. Силин сидел на лавке, схватившись за нее руками.

— Ну что думаешь, друже?

Силин вопросительно посмотрел на товарища. Тот еще раз пробежался по неровным, налезающим друг на друга строкам.

— Думаю, пан Николка, нужно ехать.

— А… — Силин молча кивнул в сторону стены, за которой был чулан, — с рухлядью-то что делать?

— Пусть Тихомир ее в Шексну отвезет. Думаю, и на домну, и на мастеровых там хватит. Да еще и останется. Хлопцев с ним оставь. Пусть Панкрат за этим приглядит. Человек бывалый, разберется что к чему.

— Ну да… — Силин задумчиво почесал подбородок. Он с детства недолюбливал отца Бориса. Было что-то в нем неискреннее, заискивающее. Вначале перед отцом Силина, Поликарпом, теперь перед ним самим. Но уж больно странные вещи описывал священник. Очень странные. И тревожные.

— Давай, Василь, едем! Тишку позови-ка сюды.

Силин резко встал с лавки. Василь быстро вышел. Силин замер в нерешительности. Обвел взглядом помещение. Подумав еще немного, подошел к сундуку и вынул длинный сверток, обернутый дорогой тканью. Развернул его, достал саблю в ножнах, взялся за рукоять, подошел поближе к окну и осторожно вынул клинок.

Образ Богородицы, выбитый тонкой золотой насечкой, был хорошо различим даже в неверном предвечернем свете. Лик был строг и скорбен. Глаза — глубокие, наполненные безмолвной печалью и силой, свойственной только горнему миру. На голове — плат, ниспадающий на плечи. Черты лица, хоть и вырезанные скупыми штрихами, сохраняли удивительную мягкость, словно она смотрела не с холодного металла, а из самой вечности. Вокруг головы сиял нимб. Он был вытравлен так тонко, что казался лишь отблеском, рожденным в глубинах стали.

Силин поднес саблю к самому окну. Свет заката, переливающийся на слюдяных ячейках, заиграл на золотых линиях. На мгновение ему показалось, что лик Богородицы ожил и проступает сквозь пламя и кровь. Как будто она вглядывалась в его душу, ожидая ответа. Не выпуская из рук сабли, Силин присел на лавку, стоявшую недалеко от окна. Он прислонился спиной к теплой бревенчатой стене и медленно водил пальцем по выгравированным на сабле линиям.

Он впервые задумался, зачем на боевом оружии изображение Пречистого образа. Чтобы она могла благословить руку, держащую клинок? А может, лик Богородицы нужен, чтобы остудить ярость, не дать зверю, что живет в каждом воине, взять верх над человеком? Силин провел рукой по остро отточенному лезвию. Кто ты? Оружие или крест? И то и другое можно было держать в руках, но можно было и нести. И, как крест, она могла спасти, а могла погубить.

От этих размышлений Силину стало еще беспокойней. Нет, не сейчас! Он решительно вложил саблю в ножны. Перекинул плетеный шнур, привязанный к ним, через плечо, пристроил оружие поудобнее, одернул кафтан и выдохнул. Все. Готов.

Без обоза обратная дорога из Шабановой горы в Ёгну пролетела заметно быстрее. Все те же двести верст. Но вдвоем ехалось споро. Остановились только на ночлег. Изредка делали короткие привалы, чтобы дать немного отдохнуть лошадям, да и всадникам размаять ноги. На пятые сутки Силин с Василем были уже меньше чем в десяти верстах от Ёгны. Чем ближе было к дому, тем Силин больше нервничал и спешил. Хотя виду старался не подавать. За Нечаевским урочищем он свернул с наезженного тракта на лесную дорогу. Василь недоуменно посмотрел на съезжающего в сторону товарища. Силин, не оборачиваясь, бросил:

— Тут короче.

Но, как часто бывает на Руси, короче — не значит быстрее. То тут, то там поваленные деревья перегораживали путь. Объехать получалось не всегда. Несколько раз приходилось спешиваться, чтобы разобрать завалы. Силин раздражался все сильнее.

— Вот черти. Стоит уехать, как все забросили. Приеду, задам старосте.

Он обернулся к Василю.

— Здесь Дубравинские за дорогой следят? Не помнишь?

Василь равнодушно кивнул головой, всем видом показывая, что не знает. Силин чертыхнулся, раздраженно ударил коня в бока и буркнул себе под нос:

— Да точно Дубравинские. Ох, задам им жару.

Дорога пошла под уклон и повела по краям небольших болот, перемешанных с заболоченными лугами. В отличие от болот около нового поместья, здешние не производили такого унылого зрелища. Жаль только, гати тут не было. Копыта лошадей звучно месили темную жижу, разбрызгивая грязную воду в стороны. Зато был туман. Он неторопливо поднимался с болот и стелился понизу, у самой воды. Солнце пробивалось через молочную белизну, придавая окрестностям мистический и таинственный вид. Мягкие приглушенные полосы от солнечных лучей прочерчивали золотистое марево, на фоне которого выделялись почти черные, причудливо переплетенные силуэты деревьев.

— Странное место, — задумчиво произнес Василь за спиной Силина. — Красивое, но какое-то… нехорошее. Не знам… не знаю.

Силин, не оборачиваясь, ответил:

— Знам, не знам! Ты что, русский язык забыл?

Он усмехнулся. Остановил коня и оглядел окрестности.

— Ну а с чего ему быть хорошим! При Гришке-самозванце был тут помещиком Сукин, из тушинских. То ли казак, то ли беглый — в общем, не знает никто точно. Изгалялся над народом, как мог только. Ну и когда ляхов и изменщиков скинули, люди ему все и припомнили. Была тут усадебка у него, недалеко отсюда, — Силин махнул рукой влево, — где-то там… Он, наверное, отсидеться там хотел, но нашли его… да живьем спалили…

Силин обернулся к собеседнику:

— Со всем семейством. И с женой, и с детками. С тех пор и считается это место недобрым. Нечисть, говорят, по ночам к Сукину в гости ходит… — Силин деланно усмехнулся, — на ассамблеи.

Солнце поднялось выше, и туман довольно быстро пропал. Дорога вильнула вправо, и тут Силин с Василем остановили коней. Мост через реку был разрушен.

— Вброд давай здесь, — Силин махнул рукой чуть в сторону от торчащих из воды быков и сваленных около них бревен.

Он легонько ударил в бока коня, но тот неожиданно заартачился. Конь начал нервно храпеть, перебирать ногами, отказываясь заходить в воду.

— Да чтоб тебя! Давай…

Силин замахнулся было нагайкой, но остановился с поднятой рукой. На другом берегу реки стоял Савелий.

— А его-то как сюда неладная принесла… — Силин тихо выругался. Не торопясь, слез с коня, взял его под уздцы.

— Спокойно, Баян, спокойно…

Силин успокаивающе погладил коня по лбу.

— Здрав будь, Николка.

— Да и тебе не хворать… Савелушка.

Силин не удержался, и «Савелушка» прозвучало издевательски. Но Савелий как будто не заметил тона Силина. Он продолжал стоять, весь какой-то наряженный и сосредоточенный.

— Зря ты уязвить меня хочешь. Ибо сам уязвлен есть.

Силин удивленно посмотрел на говорящего. У Савелия дернулось плечо, и тут же скривились губы. Как будто скрутило мышцу, и боль отдалась в голову.

— Ты в попы, что ль, заделался? За ум взялся? Книжки читать стал, по женам чужим бегать перестал?

Василь выехал из-за спины Силина. Спешился. Литвин, не отрываясь, смотрел на стоящего на другом берегу мужчину. Савелий дернулся еще раз. Видимо, злость на Силина, которую он и так с трудом сдерживал, искала выхода. Щеки его залил яркий румянец, белки глаз покрылись кровавыми прожилками. Он зло, не по-хорошему, улыбнулся, обнажая крупные, местами почерневшие зубы. Василь перевел взгляд с Савелия на нервничающих коней, потом осторожно подошел еще поближе к Силину.

— Это не Савелий. Ты посмотри на него. И речь его… Это заумь, это… Люди так не говОрят… ГоворЯт.

Василь говорил медленно, с непривычным уже для слуха Силина акцентом. Силин удивленно оглянулся на Василя, потом перевел взгляд на Савелия. Тот стоял спокойно, чуть улыбаясь. Нервные подергивания прошли. От былой напряженности не осталось и следа. Савелий выглядел уверенным и даже расслабленным.

— Да брось ты, Василь…

Силин хотел еще что-то добавить, но тут снова заговорил Савелий:

— Путь твой есьмь лежит назад, Силин, в нову вотчину… не езжай в Ёгну… Не ожидаем ты там бысть. Проклят бысть еси, коли сею реку пересечешь, ибо она твой Рубикон есть…

Силин вмиг вспыхнул:

— Да что ты Лихо-то из себя Одноглазое корчишь! Пророк нашелся! Скажи еще: налево пойдешь — коня потеряешь, направо…

Силин зло дернул коня за уздцы, чтобы пойти вперед, но конь неожиданно заартачился, заржал и попытался встать на дыбы. Силин уперся ногами, всем телом повис на уздечке, сдерживая животное. В это время Василь молча достал пистоль и прицелился в Савелия.

— Ну, пся крев, сука ты, тварь подзаборная, курва…

Силин ослабил хватку, ошарашенно обернулся на друга, потом отбросил узды, рванулся к Василю и отбросил его руку вверх. Освобожденный конь рванулся в сторону, а над рекой оглушительно грянул выстрел.

— Ты что, Василь, ты что?! Ты сбрендил, что ль?! Ты что несешь!

Василь резко выдернул свою руку из руки Силина, с досадой втиснул пистоль обратно в кобуру. Потом повернулся к Силину и встал перед ним лицом к лицу.

— Это не человек. Не Савелий это.

Он говорил жестко, чеканя слова. Силин вспомнил о Савелии, оглянулся на берег, но там никого уже не было. Силин замер, удивленный, а потом начал смеяться. Набычившийся Василь непонимающе посмотрел на товарища и, не ожидая такой реакции, отступил на шаг назад.

— Ну как же? Даже кони его почуяли. Ты же сам видел, как он от мата сбежал… Нечистая мата не любит… Ты что, не слышал? Рубикон есьмь, не ожидаем… Это заумь… язык заложных, неупокоенных…

Силин перестал смеяться, улыбнулся открыто и широко:

— Ну да… На ассамблею к Сукину пошел… Да брось ты! От мата? Да он от пистоля твоего убежал! Ну ты, Василь, даешь! Не очень хороший ты экзорцист, видать! Чуть человека мимоходом не забил… Это не в Литве у тебя. Тут у нас законы есть… А этот небось к дьяку прямиком побежал… Савелушка.

Силин опять произнес это имя, передразнивая Анну. Сплюнул. Подошел к остановившемуся недалеко коню, снова взял его под уздцы и уверенным шагом пошел через брод.

— Пан Николка… Николай…

Силин шел, не оборачиваясь. Речка была неглубокая, по верхний край сапог. Но в одном месте под водой была ямка, и холодная вода залилась за голенище, неприятно нахолодив ногу. Силин выругался, остановился и обернулся назад.

— Ну… что застыл? Идем!

Василь стоял молча, погруженный в свои мысли. Он смотрел прямо на Силина. Пристально, что тому показалось, будто друг смотрит куда-то за него. Туда, где пару минут назад стоял Савелий. Силин даже одернулся — на пустом берегу никого не было.

— Ладно…

Силин махнул рукой и решительно повел коня дальше вброд через речку Звану, совершенно не похожую на протекающий тысячи верст отсюда Рубикон. Василь легко запрыгнул на коня и тоже вошел в эти воды.