Патриот. Смута. Том 5

Глава 21

Костры полыхнули ярко, разгорались быстро, почти сразу озарив ночь.

Разбойники не ожидали такого и тут же побежали. Куда? Прямо нам в лапы. Думали уйти в ночь, в степь, затаиться. Но полсотни служилых людей Якова появились за их спинами, кричали, хватали, сбивали с ног, оглушали. Приказ был не убивать, не калечить по возможности, а пленить.

Нам была нужна информация, а возможно — рекруты.

Пока что я не понимал, кто эти люди, кому служат. Возможно, их удастся под присмотром пристроить в ту же разросшуюся сотню Серафима. На перевоспитание, так сказать. В Смуту люди разбойничать могли не по злому умыслу, а от безысходности. Надо разобраться, особенно с их лидером.

Мне тоже пришлось поучаствовать.

От костров в темноту мимо мчался кто-то. Силуэт виден был хорошо, летел, надеясь затеряться в высокой траве.

Атаковал, пошел наперерез. Он увернулся от удара одного из бойцов, надеялся, что уже выбрался. И тут понял, что я рядом. Опешил, отшатнулся. Лицо грязное, искривлено панической гримасой. Не тут-то было. Удрать не удастся

Я встал перед ним в полный рост.

— На землю! — Проговорил громкий приказ. — Руки за голову.

Он, одетый в какой-то серый, пропыленный, перепачканный кафтан, что-то зашипел в ответ. Рванулся вбок, но это было ожидаемо. Пара шагов и мы рядом. Ударил его прикладом аркебузы. Так, больше напугать, чем попасть. Бандит попытался уйти, отпрянул, отмахнулся тесаком. Я решил, что дистанцию лучше пока не сокращать. Налететь на сталь во тьме — дело последнее.

Ударил в ноги уже прицельно.

Тать взмахнул руками, рухнул, покатился в небольшой овражек. И здесь его уже можно было брать тепленьким. Прыгнул сверху. Врезал резко в кисть. Пинком заставил разжать сбитые в кровь пальцы. Оружие вылетело из его руки.

Но сдаваться он не собирался, попытался встать, уползти на четвереньках, хоть как-то в темноту. Закричал что-то по-звериному.

Но я пнул еще раз. Окончательно выбил дух и придавил к земле.

Он завыл от злости, боли и понимания, что пропал.

Я был уже сверху. Подмял под себя пытающегося отбиваться разбойника. Уселся на спину, вдавил. Начал заламывать ему левую руку. Но он продолжал скрипеть зубами, рваться, отбиваться. Пыхтел, как паровоз, и оказался на удивление сильным и не сгибаемым.

— Какой упертый.

— Пу-у-усти… А… А-а-а-а. — Заорал он.

Пришлось садануть его по затылку, чтобы лишить сознания. После чего крест-накрест наложить обе руки и спутать их заготовленной заранее веревкой.

Все, этот готов.

Вокруг слышались крики, голоса. Мои бойцы окрикивали друг друга. Слышался шорох травы, кого-то бездыханного или бесчувственного тащили к кострам. Кто-то еще сопротивлялся.

— Пустите, богом прошу! Христом! Не надо! Нет. — Тонкий, истеричный голос разносился далеко окрест.

Ага… ТЫ нас убивать пришел, а мы тебя пусти. Хрена! Мои на такое не купятся, они всякого повидали. Задачу выполнят, этих лиходеев скрутят. А дальше — что скажу, то и будет. Уверен, отдай я приказ убить их всех, бойцы так и поступили бы. Но, нужно допросить, расспросить и понять этих людей.

Поднялся, пнул пленника легонько, проверяя, жив или нет. Тот засопел, хрюкнул, но в себя не пришел. Живой, хорошо.

Подбежали трое моих:

— Господарь, вы как? Все ли…

Они были озадачены тем, что я сам, лично принял участие в таком действе. Завалил какого-то разбойника, скрутил. Ну не мог я, по старой привычке не лезть в пекло. Туда, где действия происходят.

А подчиненные привыкли, что главный только управляет и приказы раздает. А не личным примером, как я.

Сдал им в руки своего пленника, уставился на противоположную сторону лагеря.

Что происходит? Ведь оттуда шум начался.

Там все было как-то не так хорошо, как здесь. Слышалась стрельба, шум и гам. Вряд ли моим людям угрожает какая-то серьезная опасность. Скорее всего, то, что старик поднял шум несколько нарушило наши планы. Якову, командующему там отрядом, пришлось действовать резко. Не ждать, когда подойдут разбойники, а ударить первым на опережение.

Втянуть их к нам на территорию, выманить из леска не вышло.

Тати замешкались и получили злобный, яростный отпор. Завязался короткий ночной бой.

Да, хотелось бы взять побольше пленных. Но выбирая между шансом пленить врага и потерять своего бойца, я бы ставил на то — что лучше не терять своих. А значит, действовать без оглядки на гуманность. Если враг опасен, лучше его убить, или хотя бы вывести из строя, ранить.

Быстрым шагом добрался до близлежащих костров.

Сюда тащили ревущих, кричащих и молящих о пощаде лиходеев. Насчитал я двенадцать человек. Прямо много.

Отдали приказ всех обыскать, связать, готовить к допросу, а сам с небольшим отрядом двинулся через лагерь к его противоположной стороне.

Воинство мое не спало, все люди знали, что будет разбойничий налет. Ждали его и готовились. Идя мимо них, я видел собранные, готовые к действию взгляды, полные уважения. Считывалось в них следующее: воевода, господарь в очередной раз распознал возможные действия противника. Предугадал и сделал все, чтобы одержать верх. Нанести сокрушительный, хитрый удар и обернуть возможную угрозу в победу.

У опушки костров было больше.

Здесь служилые люди действовали по тому же принципу, что и на границе с полем. Оттянули дозоры и ждали, чтобы окружить и похватать разбойников. Но, случилось по-другому. Из-за действий старика, который хотел предупредить нас вышло все несколько хуже ожидаемого.

— Больше света! — Выкрикнул я.

— Господарь! — Тут же подбежал один из бойцов. — Поймали, почти всех.

— Веди! — Слово «почти» мне вот прямо совсем не понравилось.

Если кто-то ушел, то не атаман ли? И не будет ли этот человек строить еще большие козни после такого разгрома. Что у него на уме? Главного надо брать! Это важно.

Мы шли по темному ночному лесу. Вышла луна, но света она давала не так чтобы много. Кто-то стонал в темноте. Там же были слышны голоса. Люди искали беглеца. Еще слышны были ругань, проклятия, перемешивающиеся с хлесткими ударами. Громыхнула аркебуза. Видимо, добивали тех, кто оказывал сопротивление или пытался бежать.

— Там трое. — Махнул рукой провожатый. — Еще пятерых у старика взяли. И…

— Что старик? — Я понял, что, скорее всего, досталось ему от разбойников.

Они то решили, что он их план нарушил. А раз вмешался, значит враг.

— Господарь… — Провожатый говорил как-то неуверенно.

Понятно, пострадал. Убили, скорее всего. Да, а чего я хотел?

Мы вошли на поляну. Здесь тоже горел большой костер. Яков сидел у входа в шалаш, смотрел на пламя. Рядом лежал старик. Он был еще жив, постанывал, бормотал что-то. Несколько татей, связанных и обездвиженных валялось правее за сооружением. Там в тенях я приметил несколько служилых людей, что замерли над ними.

Уверен, каждый из них хотел сейчас прибить разбойников, но знал, я не одобрю.

Внизу у речушки, куда вел спуск, слышалась возня. Кого-то еще ловили.

Пахло жженым порохом. Стреляли именно здесь. Видимо, добивали отступающих. Надеюсь, все же никто из этих бандитов не ушел живым. Либо пленный, либо мертвый. Третьего нам не надо.

— Потери? — Спросил я, входя в круг света.

— Кха, воевода. — Яков поднялся. — Да вот…

Он указал на старика, плечами пожал, как-то неловко.

Эх, куда же ты полез… Дед. Тут в голове всплыла очень похожая сцена про Верещагина из культового советского фильма «Белое солнце пустыни».

Зачем⁈ И не смог я выкрикнуть этому деду: «Уходи с баркаса», а если бы и смог — не послушался бы меня святой человек. Отшельник. Помочь хотел, живота своего не пожалел. Зря. Черт! Зря! Как же зря.

— Наши что?

— Пара легких порезов, ничего серьезного. — Проговорил Яков. Голос его был полон грусти. — Старика жаль. Слаб, не выкарабкается.

Я сделал несколько шагов, присел на корточки. Навис над лежащим истощенным телом, закутанным в какие-то бесформенные лохмотья.

Лицо — сплошной синяк, губы сбиты в кровь. Рука перевязана, и на рану, на груди довольно грамотно тоже наложена повязка. Крови немного. Но… Он и днем, без ран, выглядел как живой мертвец. Изголодавшийся, принявший эту аскезу во имя господа.

— Отец, ты как? — Спросил я спокойно. Дотронулся до лица, аккуратно с глаз волосы убрал.

— Успел… Предупредил… — Говори он одно и то же одними губами. — Успел… Предупредил…

— Да, старик. Да, ты молодец! — Пришлось мне скривить душой, но язык не поворачивался говорить сейчас ему, что зря он собой пожертвовал. Зря все это проделал. Ведь без его помощи все было бы даже лучше.

Человек отдал все, себя не пощадил, чтобы разбойников остановить, нас предупредить.

Жаль, безмерно жаль, что так вышло.

— Старик! Спасибо тебе! — Провговорил громко. — Спасибо! Отец.

Я чувствовал, что Яков смотрит на меня с удивлением.

— Возьми… — Он открыл глаза, уставился на меня, словно в душу посмотрел. — Возьми его. Это же его дар. Бо… Божий.

Он дернулся, захрипел, не смог вдохнуть и умер.

Я ощутил это, неспешно прикрыл ему глаза, вздохнул. Поднялся.

— Все.

— Прости, воевода. — Яков сокрушался. — Кха… черт. Прости. Кто же знал, что он.

— Да никто.

— Как лучше он хотел, а вышло вон оно как. — Сокрушенно произнес подьячий. — Война.

— Бывает и так. Но, жертва его… Она же ненапрасная все же вышла. — Вздохнул я тяжело. — Для него ненапрасная. Ему она важна была. Умер уверенный, что спас всех нас. Похоронить надо, утром. Серафиму скажу, чтобы все по канону было как положено. И крест, думаю, срубить здесь. Чтобы место отметить.

Постоял, посмотрел в огонь. Пламя танцевало, облизывало новые бревна, поднималась по ним, дымило. Поленья трещали.

Добавил.

— А спас, заберем. Он так хотел.

С этими словами двинулся к тому месту, где была та самая странная икона. Яков следил, а мной. Чувствовался его изучающий взгляд.

На ветвях было закреплено несколько лучинок. Они обугленными были и немного дымили. Молился старик, видимо, перед тем, как тревогу поднять. Увидел, что лезут от реки и закричал. Не дал татям незаметно подойти.

Да и пара пятен крови здесь была. Здесь он принял свой бой. Встал за нас всех.

Ну а мои, что в засаде сидели, видимо, сразу и ударили. Как услышали шум, не стали ждать. И это верно. Хорошо сработали.

Сделал еще шаг. Отодвинул ветви, пробрался к самому образу. Вгляделся в эту деревяшку. Ночь, не видать ни рожна. Взял, считай больше на ощупь. Палец во что-то вязкое влез. Чудно. Я присмотрелся и понял, что на неровной поверхности проступили капельки смолы. Не мирра, это точно, не пахнет так, как должно в храме. Иной запах, лесной, дикий.

Наша Русская смола.

Плакал спас по старцу.

Здесь и мне, калачу тертому, человеку прожженному и видевшему многое — в чудеса, как не поверить? Но, с приличной долей скептицизма я скрепил сердце. Объяснение всегда найтись может, да и не до него сейчас. Работы вагон и тележка в придачу.

Повернулся к Якову, подошел.

Он смотрел на меня, спросил.

— Ну что? Допрашивать? Кха… Господарь.

Да, надо бы заняться пленными.

— Спас Серафиму передадим. Не знаю, что делать с ним. Пока воевать будем, пускай батюшка хранит. А дальше… — А что дальше, я признаться не думал, как быть-то с этой священной реликвией. Добавил чуть помедлив. — После Собора там и решится как-то.

— Да. Сделаю.

Я слышал, что от речушки бойцы поднимают пленников. Пиками гонят вверх, понукают, приказывают зло. Вручил нерукотворную икону Якову, тот вгляделся на нее, ахнул, на меня уставился, потом опять на дерево.

— Воевода…

В моем взгляде стоял немой вопрос. Чего, мол? Да, вижу. Да, понимаю.

— Плачет же?

— Вижу. — Вздохнул я, повернулся и двинулся к пленным, что справа от шалаша сидели под охраной.

Шагов десять.

Смерть старика была неприятна, но саму ситуацию нужно использовать. Этих гадов колоть. Подошел размашисто, настроился на разговор. Мои служилые люди подровнялись, встали более ровно, подтянуто, одежду, инстинктивно поправляли и оружие. Видели, кто подходит, встречали.

Я приметил это, но сделал вид, что не обратил внимание.

Дернулся, последние пару шагов как с цепи сорвался. Зарычал даже для вида. Схватил первого попавшегося пленного за грудки, поднял, встряхнул.

— Ах ты тварь! Вы же человека святого убили! Кто? Кто, сволочи! Всех в землю зарою! Падаль! Твари! — Орал злобно, плевался слюной. Показывал этим разбойничкам, что они откровенно ходят по тонкому льду и то, что они живы, лишь случайность.

Даже мои бойцы занервничали, переглядываться стали. Я это ощущал, затылком чуял. Не привыкли они видеть меня, всегда покойного, в таком состоянии. Да и не надо им это. Это же трюк, прием.

— Ты убил? — Я поднял второго. Толкнул, отчего он упал на спину, заныл от боли.

— Или ты? — Резко повернулся к третьему, наклонился, уставился в глаза.

Врезал пощечину хлесткую, звонкую. Тот свалился набок, застонал.

— Кто! — Выкрикнул громко. Оскалился. — Кто главный, твари?

— Он… Он господарь! — Не выдержал, заревел один из них, задергался. — Мы тут все… Мы же люди православные, господарь, а он… Он нам приказал. Не вели…

— Ах ты падаль! — Взревел мужик, на которого показывали. Говорил он как-то чуть с присвистом. — Сссволота, выссеку, сссмерд.

Ага, вот и атаман, видимо, выделился или его правая рука.

— Еще кто?

Я навис над тем, то раскололся. Если язык развязался, уже не завяжешь, не бывает так на допросе. Либо… Это надо спецшколу пройти, обработку специальную, иметь выдержку и уметь играть на грани. Имитировать.

Взял болтуна за грудки, приподнял.

— Кто! Тварь⁈

— Так вот, Пэтро ему кровь пустил. Сбег он, господарь. Ей-богу…

— Ссскот!

— Еще! — Выкрикнул я, тряхнул разговорчивого разбойника. — Кто еще? Убью!

— Нет. Нет! Господарь, я нет. Не знаю. — Он верещал, ему было очень страшно. Задергался, пытаясь отстраниться, вырваться.

Я отпустил, пнул его легонько.

Все, он сломался, заныл, заревел как мальчишка, упавший и разбивший себе колени. Силы ушли. Человека трясло.

Сам я встряхнулся, успокоился, взглянул на напрягшихся сверх меры своих бойцов.

— Нормально все, собратья. Главарь найден, теперь поговорю с ним. — Улыбнулся по-волчьи. — А эти, пускай посидят пока.

Они переглянулись, удивленные, если не ошалевшие. Стало только сейчас до них доходить, что все то, что я сейчас показал, это был трюк. Уловка, чтобы расколоть кого-то из пленных, выбить важную информацию.

— Собратья, этого к костру, соблаговолите.

Я повернулся, двинулся к теплу.

Мимо меня, кланяясь, прошло к общему сбору пленных еще несколько бойцов. Тащивших побитых лиходеев. Этих привели снизу от реки. Наконец-то загнали. Долго они с ними провозились поднимая. В круге света появилось еще несколько. Они вели пленных откуда-то слева из леса.

Итого я насчитал человек пятнадцать. Из них трое ранены. Насколько сильно — сказать сложно. Может, до утра не доживут. Но в ночи заниматься хирургией условных врагов я смысла особого не видел. Перевязали, первую помощь оказали. Поутру глянем.

— Один помер. Тело пока не принесли. Господарь. — Служилый человек поклонился.

— Да, верно все. Вначале с живыми. Раненые из наших есть?

Мои бойцы качали головами.

— Славно. — Вздохнул. Сел у костра.

Напротив подьячий разместился, а сбоку посадили этого, названного главарем, свистящего человека. Сидел криво, смотрел косо, недовольно. Рожа такая округлая, сытая вполне, наглая, бандитская, сальная. Одет неплохо, в довольно хороший кафтан. Кушак парчовый, снять не успели. Перевязь с саблей и кинжалом только изъяли и сапоги.

Глаза хитрые, усами шевелит, желваки играют.

Голова выстрижена, чуб только один свисает.

— Не Соловей ли ты часом? — Решил я с шутки начать.

Ситуация не располагала, но я прикинул, что именно такой подход его из колеи может выбить. Думаю, после моей уловки ждал он, что пытать начну его, бить, орать, сложные вопросы задавать примусь.

А я к нему иной подход нашел.

Действительно, лицо его изменилось вмиг. Гримаса удивления сменила на миг недовольную, злобную рожу. Но та, быстро вернулась обратно. Опять расплылся в мерзкой улыбке.

— Откуда уссснал, воевода. Неужто исссвестный я такой? — Цыкнув зубом, просвистел атаман.

— Да нет, свистишь, как поешь. Вот и предположил.

— Адихматием назвали. А Сссоловьем кличутссс.

Чудно. Ну, и такое, видимо, в Смуту бывает.

— Ну что, Соловушка, поговорим за жизнь.

Он скривился, ощерился.

— За жизнь, воевода? Да ты меня на ремни пуссстишь. Ссслой ты дюже, лютыйс.

— Это я так… — Улыбнулся, прищурился. — Для вида злой. А для дела, как пойдет. Интересно мне, ты тут такой свистун сам по себе сидишь или посажен кем-то. А?

Он уставился на меня, пристально. И я понял, что не просто так здесь эта тварь сидит. И не одного и не двух, а десятки человек он порешил за жизнь свою. Разбойник, душегуб, лиходей. Человек с черной душой, прожженный, матерый.

Молчал, кривился.

— Вижу, не сам. — Хмыкнул я.

— Умен… Песссс царссский.

Я резко вскинулся и что есть силы, врезал ему в плечо ногой. Хотел в лицо, но в последний миг отвел чуть вправо. Не хватало еще убить этого гада. Допросить же надо. Он вскрикнул, свалился навзничь, зашипел. Завозился, плеваться начал.

Ну а сам я Навис над ним, за грудки взял.

— Ты, соловушка, за языком следи, а то смерть тебе счастьем покажется. — Тряхнул его, взглядом буравил. — Ты не смотри, что молод я. Не думай, что зелен. Я тебя и на кол посадить могу и между соснами растянуть. Только дай повод, падаль ты такая. Резать буду, все расскажешь.

Вновь толкнул так, чтобы он затылком о землю прилично так приложился.

— Скажешь все по-хорошему или по-плохому?

— Ссс… — Просипел он сквозь зубы. — Ссс. Бессс с тобой. Все скажу, если ссслово дашьс.

— Тебе? Слово. — Я поднялся, распрямился над ним застыл. — Тебе, мое слово? Разбойник?

— Ссслово господаря, законс. Ведь такс. — Ухмыльнулся он валясь у моих ног. — Дай ссслово и я все скажус. Только, отпусссти потомс.

Эка он удумал. Отпустить, значит.