Патриот. Смута. Том 5

Глава 16

Смотрел на них, раздумывал, с чего начать. С «кремлевских башен» или со Лжедмитрия и его фиктивного двора, собранного из авантюристов, наемников и прочих сомнительных личностей. Хотя… Если так посмотреть, боярская свора, что отиралась вокруг Шуйского не лучше.

Часть из них еще и перелетали туда-сюда. Тушинские перелеты — апогей мерзости Смуты. Служение и вашим и нашим. Попытка выгадать что-то и там, и здесь.

После военного совета голова была прилично загружена мыслями, но работать было нужно.

Провел руками по лицу, собрался. Поехали!

— Начну с простого. Фрол Семенович, расскажи, что там, в стане царика Дмитрия? Кто за него сейчас, сколько сил было?

Старик напрягся. Я заметил, что он заерзал на лавке. Не хотелось ему вспоминать всю эту историю. Новая работа, несмотря на тяготы похода, вернула ему силы. Даже как-то посвежел человек после воеводской должности.

А здесь только заговорили о Тушино, вмиг осунулся, погрустнел.

— Сложно, Игорь Васильевич. Ох, сложно.

— А ты говори как есть. Я же понимаю, ты оттуда зимой ушел. Давно, когда валилось все. Убрали тебя, как помню.

Он дернулся, посмотрел на Шеншина, на Григория, вздохнул.

— Ну да. Когда Тушинский лагерь развалился… — Он опять вздохнул. — Когда развалился, значит, лагерь все плохо стало. Резко. Все куда-то бежали, уходили. Грабеж, разбой, паника. Все разваливалось. Ну и я… В Калугу ушел. А там он, опять. И силы какие-то собирать опять начал. Но, я уже не в почете у него был. Вот и отослал Дмитрий меня в Воронеж, воеводой.

— Хорошо. А кто из значимых людей, кто из воевод, полководцев, бояр крепких и важных с ним остался? Кто мог успеть вернуться? Что думаешь, что скажешь?

Повисло молчание. Войский думал, и тяжело ему было от мыслей. Не хотелось о таком вспоминать, а тем более говорить.

— Ну, что сказать могу. — Начал он после паузы, собравшись с силами. — Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, самый верный человек. Самый значимый из русских. Стрелецкий приказ у царика возглавляет… Возглавлял, сейчас не знаю. Человек опытный, рода знатного. Отец его при Иване Великом служил воеводой…

Я начинал припоминать историю. Вроде как один из членов будущей семибоярщины. Раз так, значит, важная птица. Выходит в боярской игре он за Димку вора выступал, на него ставил. А раз я вспомнил Семибоярщину, то еще про шестерых узнать надо.

Да и помимо них, еще вокруг же много кого вилось, толкалось.

— Давай дальше, что еще о нем скажешь?

— Да что говорить. Человек уважаемый с Ляпуновым переписку вел, насколько я знаю…

Вот как. Ляпунов всплыл. Так-то я знал, что Прокопий и весь его рязанский клан свою игру вел во всей этой Смуте. И что московское боярство, погрязшее в интригах, заговорах, подметных письмах, наветах и предательствах, вероятно, переиграть хотел. Сменить этот змеиный клубок на своих людей. Либо… влезть туда и свое почетное место у кормушки царской, государственной занять.

Ляпунов, ждать от тебя можно чего угодно. Ты и мне письмо с умыслом написал, не просто так.

— Ладно. Это боярин, один, а еще кто?

Войский почесал затылок.

— Так ну… Роман Ружинский, лях. Полководец, как я понимаю. Но, ушел к Сигизмунду он, вроде как.

Ружинский… Хм, фамилия знакомая, но что-то не помнил я его действий в стане польском. Странно. Может, погиб быстро он? От событий распада Тушинского лагеря до Семибоярщины не дошел, не всплыл нигде. Где-то в землю русскую лег. А может… Ладно. Пока просто запомню персонажа.

— Так, а о нем что скажешь?

— Да что. Воин опытный. Интриган тот еще. Злой, лютый… Прибыл два года назад к Димитрию. Быстро в дела вошел. Навел смуты, крамолы и заговор быстро состряпал. Прошлого гетмана Николая Меховецкого сковырнул. Дескать, плохо воюет, ненадежный. Убили его. — Старик вздохнул тяжело. — Тогда еще людей порезали, страху я тогда натерпелся. Ух… Ну и на меня давил постоянно, требовал…

Вскинул глаза на меня Войский.

— Требовал результата, Игорь Васильевич. А я что… Хоть сам становись, да…

Он сокрушенно упер голову в руки. Повисла тишина.

— Так, Фрол Семенович, понимаю, тяжело. С разбойниками и лиходеями, оно всегда так. Давай по существу дальше. Что с ним, куда делся?

— Да черт знает этого хитреца. Когда все в Тушине валиться начало, ушел к Смоленску, к Вазе.

Ага. Ну, ушел и ушел, с ляхами мы потом разбираться будем. Всплывет, буду думать.

— Еще кто?

Я понимал, что есть еще ряд отменных, первосортных упырей, про которых мне знать надо. Прямо очень надо. Только хотелось бы, чтобы сам Войский все рассказал, а не я вопросы ему задавал. Потому что, если вмешаюсь, информация искаженной может быть.

— Еще Заруцкий. Казак. Атаман. — Фрол Семенович поднял глаза. — К Смоленску отъехал, тоже к Вазе. А так, про него, что сказать. Казак он и есть до мозга костей. Лихой, хитрый, удалой другой бы атаманом не стал. Но, из всех в лагере Тушинском, из казаков я имею в виду, толковый. Пожалуй. Военное дело, как мне кажется, хорошо знает. Только… Сума он переметная. И…

Повисла тишина

— Чего, Фрол, давай, договаривай.

— Да… На Мнишек он смотрел, ох… Ох, как смотрел. Словно дырочку сверлил.

Криво улыбнулся старик, пошло так.

— Смотрел? — Я идею Войского понял, но решил переспросить, чтобы точно уж понять, что он имеет в виду.

— Да. Грешным делом, я уж думал, что может дело-то не в ней, а в царьке. Отсюда и деток нет. И что этот казак, раз неровно дышит к ней, то и проблему решит. Только… А как это сказать и тем более сделать? — Он плечами пожал. — Мнишка же она не сабля, кто смеет, тот и владеет. Она же свой характер имеет. Инператрица. Как о себе говорила и писала.

Понятно. За такое и голову отсечь могли, причем не Заруцкому, а именно Войскому, как предложившему компромиссное решение с зачатием. Легко на кол бы пошел.

— Еще кто?

— О… Дальше, Игорь Васильевич. Дальше сущие звери. Только они давно не за Лжедмитрия. Сами по себе. Грабят, убивают, жгут окрест все. Именем царя прикрываются.

— Лисовский? — Имя этого упыря я знал. Сквозь зубы произнес.

Попадись он ко мне в руки, недолго думая, без суда какого-то на кол бы посадил. Здесь без раздумий и всякой жалости. Такого этот человек на Руси матушке натворил, что прощения ему нет. Никакого. За подобное простить нельзя. Только на кол и смерти мучительной предать. А потом напоказ людям явить, чтобы знали, что монстр этот наконец-то дуба дал.

— Да, господарь, Игорь. — Лицо старика исказилось.

— Что, страшный человек?

Ответ я знал.

— Человек ли? — Он перекрестился, покачал головой. — Это бес в человечьей шкуре. Какие люди с ним. Чудовища, звери, нехристи. Такими только сам дьявол руководить может. Не иначе.

Он перекрестился еще раз, продолжил:

— Ну и еще несколько атаманов. Поменьше. Просовецкий, например.

Забавное имя у человека было. Советской власти-то еще не было, четыре сотни лет с небольшим до нее. А он уже. Про-совецкий. Понимал я, конечно. Что имя это от слова «просо», скорее всего. Но, все равно каждый раз, когда слышал и в литературе читал, улыбался.

— Что Просовецкий?

— Да чего. Ну, поменьше Заруцкого силы его. Хотя человек уважаемый, конечно. Не такой дьявол, как Лисовский, но тоже тот еще лиходей. Тоже сам по себе где-то на севере, за Московой дела свои делает. В Тушине его давно не видели.

— Ясно. Еще кто?

Он вновь почесал затылок, наморщил лоб.

— Сапега еще. Ян! Точно! Прости господарь, забыл про него. Он же Троице-Сергиев монастырь осаждал. В лагере мало бывал. Он на севере за Москвой там был. Не в Тушине. Вроде как Скопин его разбил, войска рассеял. Они там с Лисовским, Просовецким и еще несколькими последний год всякое творили. Но поскольку все это далеко, куда и как, когда посыпалось все, не скажу. Где он сейчас, не знаю. Думаю к Димтрию придет, или уже там.

— Много. — Протянул я.

Действительно много вокруг Лжедмитрия людей было. Именно было, а не есть сейчас. Преимущественно ляхи, конечно, поначалу. Но тот, первый, кого Войский назвал — Трубецкой. Боярин известный, член семибоярщины, которая Владислава на трон русский сажать будет, летом, после Клушино и пострига насильно Шуйского в монахи.

Так. С этим ясно, более или менее. После развала лагеря все разбежались. Ляхи к своим, казаки на Дон или просто грабить окрест. Но, соберутся опять, как только Василия не станет. Тогда силу почувствуют.

По-хорошему надо бы их сейчас бить! Пока слабые.

Хоть к Калуге сворачивай.

Отлично, пока вокруг Лжедмитрия сил мало, часть из них может и ко мне перейти. Они же все знают, что он царь не настоящий. Служат ему только потому, что, а кому еще? Он им за службу, если на престол взойдет, и почести даст и властью поделится. А к иным силам как перейти?

Ладно ляхи — там проще, свои как бы люди. Хотя Сигизмунд тот еще политик, напористый, агрессивный, жесткий. С ним договориться нелегко. Но русским, что за Трубецкого стоят, им куда деваться? Вообще, вариантов-то нет, никаких. Они против Шуйского стоят, пока он есть, история им не представляет никакой возможности свернуть с того пути, по которому шли.

Они же и сформировали, преимущественно первое ополчение. Ляпунов, Трубецкой, Заруцкий. Какую силу подняли. Сто тысяч, говорят. Дмитрий им только мешал, как и Василий. Разлад могучий был с этими царями.

А теперь новый путь появляется.

Игорь Васильевич Данилов, что на Москву идет. Что-то о Земском соборе говорит. Вполне рабочий вариант для всех русских людей служилых. Да и для казаков.

Если сила за мной будет. Если почувствуют они, что не их царик, а я смогу Шуйского скинуть, Смуту прекратить и дела творить — переметнутся.

Хорошо. Ликбез по лагерю Лжедитрия кое-какой пройден, переходим к более сложному.

— Артемий! Ты что добавишь.

Задремавший дипломат дернулся, навострился. Глазища глупые спросонья. Сидел не слушал ни черта, носом клевал.

— Я, так это, так что?

— Про Дмитрия, царика, про людей ему верных, что знаешь?

— Так, это. — Он затрясся, занервничал. — Я же царский человек. Я ничего. Татями в Москве их кличут. Вот и весь сказ.

Так, под дурачка ты мне тут зря косишь. Скорее всего, ты мог быть тем самым перелетным человеком. Который сегодня здесь, а завтра там. Туда-сюда письма возить, тем служить и этим.

Может, конечно, и нет. Шуйский тебя к такому не допускал и контролировал. Но сомнения у меня имелись.

— И сношений никаких не имел? — Я ухмыльнулся, наблюдал за его реакцией. — С Трубецким, например, а?

— Нет, нет, во… — Он икнул. — Нет, господарь, не имел. Я Шуйскому верен был. Он же в Москве. Трубецкой, он в лагере вора сидел. Я туда ни ногой. У меня иные задачи были.

Ага, уловил, значит, позицию того, что я к Дмитрию отношусь примерно так же, как к твоему покровителю Шуйскому. Может, и не дремал, а вид только делал. Сам слушал? Хитер.

Что до слов сказанных.

Ага, верен ты? Деньгам и привилегиям личным и ничему больше. Только это тебя и вдохновляет на действия. Видно же, хитрый, ловкий в словах, в поведении. Только боишься одного — смерти. Ведь она поставит точку на всех твоих достижениях.

Ладно, Москва — это хорошо. Про нее ты мне сейчас и расскажешь. Там тоже людей много. Поговорим с тобой о них. Кто за кого и что.

— Ты человек Шуйского. Мы с тобой это уже говорили. Там еще в Воронеже.

— Го… господарь Игорь Васильевич. Был его. А теперь я. Ваш я человек.

Какой лис.

— Оставь. Лесть, дело последнее. Мне знания твои нужны.

— Все, что могу, все, что знаю, господарь. Только не губите. — Заныл он. — Вы же говорили, в монастырь.

Как быстро переобувается этот человек. Невероятно. То сонным прикидывался, потом глупым сразу стал, а тут сделался никчемным жалким, страдающим. Вертится, как уж на сковороде. Подбирает ко мне подход. Только вижу я тебя насквозь.

— Не ломай комедию, давай по существу.

— Как господарю угодно будет. Все, что знаю.

Я повернул голову к Григорию, посмотрел пристально, потом на Войского взглянул. Поднялся, прошел мимо к двери в наше помещение для совета военного, открыл. Стража стояла. Ну и моих тут приметил, телохранителей во дворе.

— Так, собратья. — Обратился к дозорным. — Свободны. Богдан! Пантелей!

Служилые люди переглянулись, поклонились. Не понимая, что происходить, отошли, а двое близких моих телохранителей явились. Абдулу бы еще и не пускать никого. Говорить будем о важном, нужно, чтобы без лишних ушей.

— Чего нужно, воевода. — Прогудел богатырь.

— Чтобы никто, ни одна живая душа. Если кто орать внутри будет, шуметь, кричать… Только мой приказ. — Я улыбнулся им криво так, недобро.

Они переглянулись, кивнули.

Зашел внутрь, проследовал обратно. Григорий смотрел на меня с интересом, Войский с опаской и удивлением, а Шеньшин так вообще голову в плечи вжал, трясся.

— То, что сейчас говорить здесь будем, дела очень важные. Вам доверить их надо, чтобы вместе разобрались мы, что да как на Руси творится. Ты, Григорий, человек разумный, в делах бумажных, рука моя правая. Ты Войский, опытный человек и у Лжедмитрия бывал. — Перевел взгляд на третьего. — А ты… Тебя допросить придется. Будешь дурить, сразу предупреждаю…

Коснулся бебута так, чтобы он это видел. Продолжил, смотря глаза в глаза Шеншину.

— Я могу быть добрым, а могу не очень. Это зависит от того, что ты говорить будешь и как.

— Понял, все понял, господарь. — Трясся и кивал, когда говорил. — Вы же слово сдержите. Монастырь. Не хочу я больше. К Москве нельзя мне. Конец мне там. — Под конец заныл, шмыгнул носом.

— Молчать. По существу только. — Сел на свое место во главе стола.

Собрался с мыслями, начал.

— Знаю я, что семь семей боярских вокруг Шуйского и трона вращаются. Трубецкие, которых старик упоминал, что при Лжедмитрии больше. Раз. Мстиславские, которые меня на убой в Воронеж послали. — Руку поднял, видя, что Григорий вставить что-то решил. — Потом собратья, чуть потом. Два, Мстиславские…

Знания истории помогали. Я из уголков памяти вытаскивал фамилии родовитых людей Московских, которые Семибоярщину сформировали после свержения Шуйского и правили какое-то время Русью. Уверен был, что именно они, так или иначе все или частично к Смуте руки свои приложили. Ее и организовали, подкупом, ядами, интригами.

Конечно, еще чертов вулкан в Перу помог Годунова скинуть. Но люди этого времени даже не думали об этом. Не знали не гадали. Три года без лета для них был бич Божий.

Но теперь каждый из этих семерых знатных родов хочет ситуацию в свою пользу повернуть. Выкроить как можно больше выгоды для себя. Или, глядишь — царька своего посадить. Управляемого.

Вот и вся идея борьбы за власть и Смуты, которую она породила.

Продолжил говорить, фамилии называя.

— У Мстиславских свой план. Князь Иван Федорович с Шуйским о татарах сговорился.

Глаза Григория стали злыми. Думаю, он догадывался, что не так просто степные орды идут на Русь, видел серебро, которое Шеншин вез, и которое мы отбили. Да и я говорил на советах об этом, обвинял. Понимал подьячий, что и как. Только когда я это сказал конкретно. Упомянул о людях, причастных конкретно, в очередной раз ярость у него в душе вспыхнула.

— Так вот. Мстиславские ведут свою игру. Обхитрить хотят Василия, свергнуть, воспользовавшись тем, что войска уйдут к Смоленску, и посадить… — Смотрел на них, больше на Шеншина, но… Ответа он не знал, это видно было. Из них всех только мне про Рюриковну ведомо пока что. Продолжил — Своего кандидата посадить. Силой татарской.

Перевел дыхание, продолжил:

— Третьи Оболенские. Лыков Оболенский за Мстиславского стоит, но думаю, свою игру творит. Остаются Романовы…

— Господарь. — Подал голос Войский. — Романов-то…

— Да, говори, что Романов?

Я знал, что Филарет в Тушинском лагере сидит в статусе их патриарха. По истории писано, что не по своей воле, а пленником. Только вот так получается всегда, что книги пишут победители. А Романовы одержали свою победу, посадили на трон своего человека. Могли ли хронисты исказить участие отца царя в Смуте так, как это нужно было для красоты истории? Вопрос сложный. Вполне могли, но вот сделали или нет — неясно.

— Филарет Романов, он же патриархом у Дмитрия в Тушине был.

— Когда ты уезжал, еще бы?

— Да, господарь. Был.

— И как он там, по своей воле или по принуждению?

— Сложно сказать, воевода. Он же патриарх. К нему всяческий почет. А вот по воле или без, здесь не скажу.

Черт, не помог мне бывший лекарь Марии Мнишек разобраться.

— Аремий? Ты что скажешь?

— Отбили его. В Москве он, господарь. — Простонал, делая вид, что невероятно напуган моей речью посол.

— Хорошо. Верю тебе. — Я кивнул ему, история действительно подтверждала данный факт, я только дат не помнил. Но по идее сходилось. Лагерь пал, патриарх ушел в Москву. — Идем дальше. Осталось трое. Воротынские, Голицыны и Шереметьевы. И каждый из них свою игру играет. Свои силы у каждого.

Замолчал, повисла тишина.

— А теперь, собратья, по порядку пойдем, кто за кого и что. С кем и о чем договориться можно, а кого лучше сразу на кол сажать. — Ощерился по-волчьи.

— Господарь. — Подал голос Шеншин. — Про Оболенского, Лыкова сказать хочу. Важное!

Я уставился на него.

— Говори!