Олегархат им. тов. Сталина

Глава 7

Времени до сентября было много, так что я занялась «обычными» делами. То есть планированием новых работ, которых, к моему удивлению, набежало довольно много. То есть набежало много новых изобретений, которые нужно было где-то как-то внедрять для извлечения из этих изобретений ощутимой пользы, а для этого предстояло и много новых предприятий выстроить. И мне предстояло придумать, где эти предприятия размещать — а для этого прежде всего нужно было выяснить, где с электричеством для новых заводов и фабрик проблем не ожидается. Поэтому я сначала отправилась поговорить к товарищу Первухину, и от него узнала очень много нового и интересного.

Прежде всего, он меня порадовал тем, что в Волгодонске, где я и предлагала, в режиме ошпаренной кошки начал строиться завод, на котором будут делать атомные реакторы. Правда, там завод стали строить вовсе не потому, что я сказала, а потому, что место было «в транспортном отношении» самым оптимальным: реакторы почти куда угодно можно было и по воде доставить, да и все сырье и полуфабрикаты на него судами поставлять сильно дешевле — впрочем, железная дорога там тоже имелась и ее из виду не упустили, конечно. Официально строящееся предприятие назвали «Волгодонским заводом тяжелого машиностроения», а «режим» строительства, точнее мое к нему отношение объяснялось просто: еще даже технического проекта завода не было, а стройка уже началась. Правда, строился пока лишь жилищный комплекс — но вот его строили так, что уже следующей весной в крошечном пока городишке, в котором с трудом проживало около двадцати тысяч человек, смогли бы разместиться уже более пятидесяти тысяч. Причем — «со всеми удобствами», то есть строились не только дома, но и больницы, школы, детские сады. И даже про Дворец культуры не забыли — а если, как сказал Михаил Георгиевич, до осени и проект завода разработают, то уже через четыре года можно будет ожидать, что завод корпуса реакторов начнет выпускать. Причем завод планировалось построить мощностью от пяти до трех ректоров в год, в зависимости от типа этих реакторов. То есть ВВЭР-500 он должен был делать по пять штук в год, но уже началась разработка реакторов вдвое большей мощности…

А пока вся страна с огромным напряжением была в состоянии произвести хорошо если два реактора в год, а по факту — три реактора за два года, просто один готовый корпус (под ВВЭР-365, то есть годный и для ВВЭР-500 после некоторых доработок) в запасе имелся. И выбор места под одну из запланированных станций в Смоленской области объяснялся двумя причинами: там пруд-охладитель могли построить за три года, то есть как раз к тому времени, когда этот «корпус» на Гидропрессе до рабочего состояния доведут. А вторая причина мне показалась куда как более интересной: оказывается, было закончено техническое перевооружение Горьковского, то есть уже Нижегородского машзавода, и теперь там могли реакторы не только судовые делать: технически они могли «повторить» и корпус реактора В-2 (он же — ВВЭР-70). Но могли и не повторять: в КБ товарища Африкантова проработали вариант корпуса немного покрепче с более «напряженной» активной зоной (и с большим давлением воды) — и в результате «в той же размерности», что и на строящейся в ГДР станции можно было построить АЭС на сто двадцать пять мегаватт. И чисто теоретически появилась возможность на Брянской площадке (то есть возле поселка Выгоничи) АЭС с двумя такими реакторами построить вообще за три года! И всего-то за жалких семьсот миллионов рублей — вот только никто Средмашу на это денег давать не хочет.

Сообщив мне эту ценную информацию, Михаил Георгиевич так выразительно на меня посмотрел, что я едва от смеха удержалась: он не смотрел Дримворковского «Кота в сапогах», но я-то смотрела! И, чтобы не рассмеяться, сразу постаралась перейти к обсуждению «важных вопросов»:

— А почему деньги не выделяют? То есть что денег нет, я и так знаю, но если очень нужно будет, я где-нибудь немного найду… постараюсь найти.

— Там… дело в том, что там Десна течет по очень широкой пойме, и плотину для водохранилища поставить нельзя: очень много земель будет затоплено. Но водохранилище можно — и нужно — просто в этой пойме выкопать. У нас даже где-то были расчеты, что если его выкапывать с помощью земснарядов, то достаточное для такой станции можно выстроить буквально к следующей осени. Но в Средмаше своих земснарядов нет, а управление Речфлота даже слушать не хочет о передаче нам хотя бы одного…

— С речниками понятно, они постоянно фарватеры углубляют, им земснарядов и так не хватает. Но можно пойти по другому пути… так, вы мне проект станции принесите побыстрее. Только не внутренность, я в реакторах и генераторах с турбинами все равно ничего не понимаю, а наружность: проект пруда-охладителя, привязку его к местности, проектную документацию по сооружениям самой станции.

— Я не договорил. Комиссия Госплана считает, что уж лучше на этой площадке, но уже лет через пять, ставить станцию с двумя реакторами ВВЭР-1000. А для такой станции пруд придется раз в пять больше выкапывать, там работы уже лет на пять будет — я только земляные работы имею в виду.

— А сначала маленький пруд вырыть, а большой попозже можно будет?

— Да, конечно.

— А эти два маленьких реактора что, сильно тысячникам помешают?

— Нет, но они займут почти что сто гектаров площади.

— Страшная утрата, если забыть, что под пруд уйдет гектаров пятьсот или даже больше. Зайдем с другого конца: вы лично считаете, что станцию строить нужно?

— Лично я… я думаю, что такая станция нам сильно поможет в проведении ряда исследований, которые сделают будущие станции еще более мощными и надежными… нет, в надежности реакторов по проекту Игоря Ивановича я не сомневаюсь, но вы же сами все время говорите, что без практики… а тут люди получат практику просто на несколько лет раньше.

— То есть в любом случае пруд можно уже начинать копать?

— Так нечем! Там в пойму с экскаваторами даже толком не подлезешь, да и самосвалами столько грунта…

— Михаил Георгиевич, я вам что, копать предлагаю? Вы занимаетесь изготовлением реакторов — вот их и изготавливайте. Игорю Ивановичу сколько и чего нужно, чтобы два таких реактора изготовить… в обозримые сроки? Пусть он мне записку с перечнем всего необходимого и со сроками, конечно, предоставит… желательно до конца месяца… не успеет, тогда до середины июля. А все прочие вопросы я постараюсь как можно быстрее утрясти.

Откровенно говоря, мне эти «лишние» двести пятьдесят мегаватт нафиг не уперлись, тем более с учетом того, что «себестоимость строительства мегаватта» тут получалась процентов на сорок выше, чем на «пятисотнике». Но я вспомнила, как на одной встрече с Киндер-сюрпризом (не личной, там просто было отраслевое совещание по автоматике, куда и меня пригласили) кто-то из «старичков» с некоторой досадой сказал, что если бы немцы допустили нас до списываемого реактора в Райнсберге, то у нас технология отжига реактора (и продления его службы) появилась бы на несколько лет раньше и разработка ее обошлась бы в разы дешевле. Так что идея выстроить «реактор для отработки технологии его ремонта» лично для меня выглядела не очень-то и глупо — но пока я об этом никому рассказывать не собиралась: народ пока этого не поймет. А вот что народ поймет, мне Михаил Георгиевич тоже сообщил, хотя и мимоходом, сам не придавая этому особого значения: если все пойдет по плану (в смысле, по срокам все в график уложится), но к моменту пуска первого ВВЭР-500 у атомщиков будет проработавшая если не полную топливную сессию, то хотя бы один цикл топливная сборка с такими же твэлами, какие намечалось ставить на «большой» реактор. На год раньше будет, а год — это довольно много. Ведь жизнь-то сама по себе коротковата…

Конечно, я знала, что «в прошлой жизни» к этим «тонким» твэлам претензий не было, но сейчас-то все могло стать иначе и лишняя проверка точно не помешает. Кроме того, Советский Союз — он большой. И в нем много мест, куда тянуть ЛЭП от большой станции просто глупо, а на месте столько электричества будет тратить некуда, и там такой «стомегаваттник» будет очень кстати — а тут уже появится готовый «референтный блок», который просто можно будет растиражировать, так что я, под свою ответственность, просто поручила нижегородскому заводу приступить к изготовлению корпусов «маленьких» реакторов. И приготовилась к боданию с руководством по поводу «нецелевой траты» пока еще ста двадцати миллионов рублей — то есть стоимости только двух реакторов. Но оказалось, что даже «бодаться» не пришлось, поскольку тратить я затеяла денежки, в госбюджете не учтенные, то есть «сверхплановые».

Совершенно «сверхплановый» завод в Бирске продукции уже производил на полтораста миллионов, причем с рентабельностью под пятьдесят процентов. Чуть поменьше, но только из него получилось вытащить почти шестьдесят миллионов «сверхплановых» рублей. И в разы больше таких «сверхплановых» получилось извлечь из производимых в МТС металлических «товаров народного потребления», например разнообразных подставок и вешалок для посуды. Вещи вроде совсем уж копеечные, простенькая вешалка для сушки чашек, на которую чашки за ручки вешались, продавалась всего за восемь с полтиной — но в производстве-то она вообще в трояк обходилась!

По этому поводу, правда, мне уже пободаться пришлось с группой товарищей очень конкретно (и даже довольно бурно): ведь при социализме-то прибыли нет и быть не может, товары должны народу доставаться по себестоимости — а тут вообще форменное безобразие и попрание устоев получается! И, к моему некоторому удивлению, больше всего спорить пришлось с товарищем Струмилиным:

— Станислав Густавович, вы, надеюсь, в курсе, что заводы, создаваемые на базе МТС, официально входят в производственное управление КПТ?

— Что? Нет, а почему…

— Потому что все техническое перевооружение этих МТС велось за счет бюджета КПТ.

— Ну, теперь я это знаю, но причем тут ваши завышенные цены?

— Еще раз поясняю: цены не завышены, они полностью совпадают с себестоимостью производства этих железок на предприятиях КПТ.

— По вашим же расчетам вот эта вешалка для чашек стоит в производстве всего три рубля.

— Это только собственно заводская себестоимость, то есть сколько за эту вешалку рабочие на всех этапах производства, начиная с добычи руды и угля, получают денег в качестве зарплаты. Но в КПТ свои нормы накладных расходов, и вот заводские нормы уже повышают себестоимость до шести рублей: за поставленные станки все же нужно как-то и когда-то расплачиваться, ничего бесплатного у нас все же нет.

— Я понимаю даже шесть рублей…

— А на эту себестоимость накладываются уже расходы, и тоже накладные, самого Комитета: он же перспективными технологиями занимается и в рамках перспективы, причем перспективы уже зримой, добавляет к себестоимости расходы на развитие производства с учетом скорейшего внедрения новой техники.

— И какую же вы, извиняюсь, новую технику собираетесь внедрять на запущенных всего несколько месяцев назад заводах?

— Новую. И перспективную. В Брянской области конкретно на производствах в МТС ожидается переход на новый вид потребляемой энергии.

— Это какой? — Станислав Густавович совершенно искренне удивился.

— Все эти заводики вскоре будут переходить на атомное электричество. Очень, кстати, удобно: на самом заводе ничего менять не надо, просто снаружи провода к другой электростанции подключат — и сразу опа!

— Что «опа»?

— Тут вся сталь покрывается хромом в гальванических ваннах, которые очень много электричества потребляют. А «опа» в данном случае означает, что цена получаемой заводом электроэнергии сократится более чем в два раза и себестоимость изделий тоже упадет процентов на десять. Так что мне в принципе безразлично, включать эти накладные в цену вешалок или в цену водки, но народ вешалку по цене меньше десятки с удовольствием купит, а если мы поднимем цену водки с четырнадцати рублей до хотя бы двадцати…

— Светлана Владимировна, а почему вы сразу в Госплан и в Госкомцен ваше обоснование не передали? Тогда и предмета спора не было бы.

— Потому что бумаги через тот же Госкомцен проходят до полугода, а за это время КПТ произвел и уже продал больше полумиллиона только вот таких вешалок. Кстати, какого рожна там до сих пор не внедрили передовую систему документооборота на основе новой техники?

— Не ко мне вопрос, — уже улыбаясь, ответил товарищ Струмилин. — Госкомцен — орган у нас законодательный, подчиняется Верховному Совету, поэтому спрашивайте у Пантелеймона Кондратьевича. Сами спрашивайте, он вас-то точно не пошлет… куда-нибудь, и, скорее всего, даже ответит. Кстати, если вам нетрудно будет, вы и мне потом расскажите, что он вам ответит: мне для него скоро доклад составлять по внедрению этой вашей системы уже в Госплане, не хотелось бы в нем подставиться…

По поводу цен мне и с Николаем Семеновичем пришлось пообщаться, и началось общение с того, что он мне позвонил и вкрадчивым голосом поинтересовался:

— Светик, тут отдельные товарищи спрашивают: а не охренела ли ты в запале… то есть не охренели ли твои инженеры из КПТ, предлагая нашим деятелям телевизионных искусств репортажную камеру за семьсот двадцать тысяч рублей? Ты что, думаешь, что хоть кто-то будет готов столько платить?

— Но вы же сами лучше меня знаете: у телевизионных искусников язык находится впереди мозга. И они уже про такую камеру уже успели так широко раззвонить, что германские нетоварищи уже интересуются, а нельзя ли и им таких камер закупить с десяток.

— Что, немцы всерьез хотят купить твои камеры за такие деньги?

— А вы сегодня вечером ко мне в гости зайдите — и ваше недоумение рассеется. Часиков в восемь как вам?

— Тогда уже в девять, это не поздно будет?

— Буду ждать. Я еще попрошу Нику торт ваш любимый приготовить.

— Что, настолько все страшно будет? Ладно, уговорила, заеду.

Николай Семенович поначалу просто с любопытством разглядывал камеру, которую я поставила перед ним на стол. По размеру она была такой же, как и переносная камера производства «Телефункен», разве что объектив бил поменьше, а сверху выступал микрофон заметно большего, чем у немцев, размера. Но внешние различия этим не ограничивались: камера была соединена кабелем с большой сумкой, в которой, как я пояснила Николаю Семеновичу, был «кассетный видеомагнитофон».

— Очень интересно, и немцы что, из-за вот этого магнитофончика готовы вдесятеро переплачивать за простую камеру?

— Ну, иногда автомобиль с магнитофоном близко к месту съемки подтащить не удается, так что и магнитофон тут точно не лишний — но КПТ его будет буржуям отдельно предлагать всего за двадцать тысяч долларов.

— То есть примерно сто тысяч рублей… думаешь, будут брать? Это же очень дорого.

— Я сказала «предлагать», а не «продавать». Продаваться он за такую цену конечно же не будет. А вот камера… смотрите, я ее уже к телевизору подключила и что мы там видим?

— Должен заметить, что ты выбрала не лучший объект для съемки, у меня физиономия не это… как его, не фотогеничная, вот.

— Да плевать на фотогеничность, я могу камеру и на себя навести. А вы ничего особенного в телевизоре не замечаете?

— Рожу свою замечаю, и что? Рожа как рожа…

— Симпатичная такая физиономия. Не зеленая, не красная, не синяя — нормального человеческого цвета.

— Ну да, а ты что хотела, чтобы у меня лицо позеленело, что ли?

— Нет. Просто для любой другой современной камеры для такого качества цветопередачи нужно в студию прожектора специальные ставить можностью под несколько киловатт, а тут съемка идет при свете трехрожковой люстры.

— Пятирожковой… а ты и люстру поменяла? Не заметил…

— Да, поменяла, там теперь диодные лампы стоят. Но дела даже не в этом, смотрите на экран внимательно. Вот я люстру выключила — и что мы видим?

— Намекаешь, что я похож на толстого негра с консервной этикетки, причем в метель?

— Метель — это помехи из-за того, что усилитель зашкалило, это мы убрать в принципе можем. Но получается, что даже при освещении с экрана телевизора даже цвета кое-как разобрать можно. А теперь я камеру переводу на себя: меня-то телевизор не освещает. Что видите?

— Ну ты и страшна… в гневе. Это что было?

— Это специальная камера, не для буржуев: на объективе линзы без инфракрасного фильтра и камера на тепло реагирует. Я же живая, теплая… а нос холоднее щек и лба, вот кошмары вам она и показывает. А буржуям вот что будет, — я нажала кнопочку на пульте ДУ, на камере зажегся небольшой фонарик. — Видите, я снова вся из себя красивая и вполне цветная. Камера-то репортажная, ей можно где угодно что угодно снимать без дополнительного освещения. И вот за это немцы и готовы платить. А насчет цены огромной… завод, на котором матрицы для этой камеры изготавливаются, нам уже обошелся слегка за два миллиарда.

— Светик, да ты точно охренела! Мы же за всю жизнь эти камеры не окупим! Буржуи столько их просто не купят! За сто лет не купят!

— Ну, во-первых, завод не только камеры эти делать будет. А конкретно эту камеры инженеры КПТ разработали в рамках программы «Легенда», в нее с высоты в триста-четыреста километров ночью на дороге будет видно тепло от работающего мотора автомобиля. А для наземного применения сейчас парни собирают ночной прицел оптический для винтовок, в него вражеского солдата будет видно километра за два.

— За семьсот тысяч прицел к винтовке?

— Сейчас, пока технология отлаживается, матрица нам обходится тысячи в полторы, а все прочее — это те самые накладные расходы. Я о цене для деятелей телевизионных искусств говорю.

— Да уж, умеешь ты удивлять.

— Не бейте, дяденька, это не я! А я тут списочек составила, думаю троим по ордену Ленина за матрицу дать нужно, двоим по «Трудовому Знамени» за камеру и прицел, еще десяткам полутора «Знак почета» точно лишним не будет.

— Сама бы и наградила, право-то имеешь.

— Закон нужно соблюдать, у нас награждает Верховный Совет, а я уже неделю к Пантелеймону Кондратьевичу попасть не могу.

— Давай твой список, я завтра у него постановления подпишу. Да, а буржуи технологию, получив камеру, не сопрут?

— Не думаю. По их расценкам такой завод обойдется не дешевле миллиарда долларов, а то и больше — а пока они на такие расходы идти не будут. Потому что они вообще поймут, как такие микросхемы делать, лет через пять, не раньше. А к тому времени мы доведем цену одной матрицы уже рублей до пятидесяти и им в принципе что-то конкурентоспособное сделать не получится. Паровозы нужно давить пока они еще чайники…

Камеры для «Легенды» — это было, конечно, здорово. Но куда здоровее была другая разработка КПТ, проведенная (причем успешно) для этой программы. Вот чем хорошо «социалистическое соревнование», так это тем, что оно на капиталистическую конкуренцию совсем не похоже. Так что инженеры КПТ плотно скооперировавшись с краснодарцами смогли разработать солнечную панель, снимающую по двести восемьдесят ватт мощности с квадратного метра и при этом деградирующую на пятьдесят процентов года за три. А в КБ у Челомея специальная группа конструкторов собрала из таких панелей батарею площадью в шестьдесят метров и весом в триста примерно килограммов.

Управляемому спутнику активной разведки (УС-А) для радара нужно было примерно шесть киловатт мощности, которую изначально собирались получать от бортового ядерного реактора. И тут КПТ вылез со своими «интересными предложениями»: уже спроектированный реактор весил больше тонны с четвертью и работал «до полного изнеможения» где-то полгода всего, даже меньше — а солнечная батарейка была впятеро меньше по весу и гарантированно обеспечивала нужную радарам мощность примерно четыре года. Правда, поначалу у военных было серьезное возражение: батареи большие, а спутник летит невысоко, сильно тормозиться будет. Но когда им показали прототип электрореактивного двигателя, работающего на цезии (совместная разработка КПТ и ФИАНа, причем КПТ тут разве что в качестве «хорошо оборудованной мастерской» выступал), все возражения снялись: у батареи был такой запас мощности, что спутник мог и еще ниже лететь не падая. А весь «избыток сэкономленного веса» был потрачен на здоровенный серебряно-цинковый аккумулятор, питающий радары в тени…

По программе «Легенда» было уже шесть спутников запущено — и они тоже были результатом «социалистического соревнования» в форме социалистической же кооперации. Запускались они ракетами Козлова, вся энергетическая часть изготавливалась у Челомея (скорее всего лишь потому, что у меня с ним проще обо всяких мелочах договариваться выходило), движки коррекции на «придворном заводике» делали — но делали их там сотрудники ФИАНа, а всю «рабочую часть» разрабатывали и изготавливали в КБ-1 под руководством Александра Андреевича Расплетина. Того самого, который придумал телевизионный стандарт в шестьсот двадцать пять строк.

И я долго думала, почему меня такая кооперация сильно смущает — но где-то в середине августа, на совещании у Челомея, посвященном разработке «третьей части» системы «Легенда», я сообразила: в этом проекте отсутствовало КБ имени Лавочкина. Совсем отсутствовало, и мне стало очень интересно, почему. Но выяснить это мне не удалось: стремительно наступала уборочная страда, за которой уже нависал сентябрь…

Я работала с рассвета и до заката, а потом еще немного, раздавая специалистам КПТ «ценные руководящие указания» в форме «а хорошо бы вот еще что придумать»: по последним отчетам в стране уже за семьдесят тысяч ребятишек появилось с помощью ЭКО и процесс набирал все большую популярность, так что я мучительно вспоминала, что бы еще такого полезного «из будущего» можно было бы сейчас воспроизвести для облегчения жизни нынешних не самых молодых матерей. Вспоминалось плохо, ведь в «прошлой жизни» у меня нужного опыта вообще не было — и это сильно раздражало. Из-за чего я все больше углублялась в работу, у меня все больше «не получалось» — и мне из-за этого становилось все хуже. Просто какой-то заколдованный круг я себе создала. Но когда Вася подошел ко мне перед сном, надев на манер плаща Викин кухонный фартук, и с мечом (пластмассовым, все же довольно мягким), я поняла, что что-то я делаю не так:

— Мама, тебя какие-то дяденьки обижают по селектору? Я слышал, что ты сильно на них ругалась… не ругайся, я тебя защитю! Я теперь всегда с тобой ходить буду и злых дядек мечом порублю!

— Защитник ты мой… Вась, а ты со мной в командировку на полгода съездить не хочешь?

Утром я у сестер Ястребовых поинтересовалась, кто из них готов со мной и Васей «отлучиться на полгодика из столицы». Те подумали, бросили монетку и чемоданы отправилась паковать Ника. Сережа мою инициативу воспринял без особого восторга, но все же согласился, что «такого взрослого парня надолго без матери оставлять было бы неправильно», хотя и без него Васе было бы не очень уютно. Но когда он спросил у сына, что ему хочется, вопрос был закрыт.

А Пантелеймон Кондратьевич, бегло просмотрев список вещей, которые я решила взять с собой, скрепя сердце согласился с тем, что ехать в Пхеньян мне нужно будет на поезде, и мне даже состав специальный под поездку выделили: был, оказывается, для подобных целей специальный эшелон. Бронированный, со своей электростанцией, с кучей дополнительных примочек (включая мощную радиостанцию) и с замаскированной системой ПВО с ракетами и пушками. Однако вагон ПВО все же было решено в состав поезда не включать, вместо него прицепили еще один «спальный вагон» — и первого сентября в час дня я, Вася и «сопровождающие ее лица» отправились с Ярославского вокзала в дальнюю дорогу. В длительную, но очень нужную стране командировку…