Олегархат им. тов. Сталина

Глава 19

На одной из улиц Пхеньяна во время моего первого визита в Корею (еще в прошлой жизни) мне показывали интересный домик, размером даже меньше Пентагона, в котором размещалось предприятие, чья продукция была известна по всему миру. Каждый день в это здание заходило больше пяти тысяч очень квалифицированных специалистов и часов по десять они там занимались очень непростой работой. А чтобы их ничего от работы не отвлекало, мало того, что здание от электричества не отключалось даже когда огромные заводы оставались без энергии, так еще и в «сарайчике», выстроенном в одном из дворов, стояла совершенно американская (производства «Дженерал Электрик») аварийная дизельная электростанция мегаватт так на двадцать. Поставленная американцами, невзирая ни на какие эмбарго.

В этом огромном помпезном здании, выстроенном в стиле «сталинского ампира», находилась когда-то самая большая в мире студия мультипликации, и именно там были отрисованы все знаменитые диснеевские мультсериалы: Чип и Дейл, Утиные истории, Чудеса на виражах, Аладдин… Да, на студии работали главным образом художники-аниматоры, а мультипликаторы корейские появились уже в самые последние месяцы ее существования, перед тем, когда компьютеры заменили этот тяжкий труд — но вот сейчас здание уже было выстроено, а студию еще не организовали.

Вообще-то в здании изначально собирались разместить что-то вроде Дворца пионеров, но и «тогда» не случилось, и «сейчас» этого не произошло, причем сейчас — по той простой причине, что пока внутренняя отделка здания была очень далека от завершения, так как просто в стране средств на это не хватало. Но со средствами я могла сильно помочь, однако снова там устраивать «КНДРмультфильм» у меня и мысли не возникло. Тем не менее о том, что в здании можно с комфортом разместить свыше пяти тысяч работниц, я не забыла — и в рамках согласованной с Ким Ирсеном программы домик я «прибрала». И сразу же отделочные работы там возобновились с неземной скоростью, причем такие, о каких еще полгода назад никто и помыслить не мог. И даже товарищ Ким Ирсен не мог, но так как с него я ничего для выполнения работы почти ничего и не требовала (кроме некоторых, причем совершенно недефицитных материалов), то он и не возражал.

И правильно делал: спустя буквально несколько недель, сразу после того, как в одном крыле здания были эти самые отделочные работы завершены, к работе приступили сразу четыре сотни молодых девушек. К работе довольно несложной, но кропотливой: нужно было маленькие, в четыре квадратных миллиметра, кусочки полупроводников аккуратно разместить на подложки и нагреть все это до полутора сотен градусов: там использовался припой из индия. А после того, как распаянные приборы проверялись на работоспособность, как раз несостоявшиеся художники-аниматоры наносили на кристаллики капельки люминофора. Все это делалось совершенно вручную, просто потому, что автоматы, которые должны были это проделывать «без участия человека», только разрабатывались, и разработка шла с большим скрипом — а небольшая группа девушек-монтажниц и несколько «художниц», объединенных в отдельную бригаду, за смену собирали хотя и меньше, чем теоретически мог бы собрать такой автомат, но в среднем семьдесят пять тысяч отдельных светодиодов у них получалось сделать, а из этих диодов другая бригада девушек собирала — но уже с использованием мелкой оснастки — десять тысяч готовых световых панелей, устанавливаемых в светодиодные лампы. Которые собирались на отдельном конвейере, где сидело уже больше сотни человек — но так как и «изначальных» бригад было сформировано несколько, даже первая очередь этого заводика в смену выдавала по пятьдесят тысяч лампочек. Конечно, кроме монтажниц (которыми были исключительно девушки лет пятнадцати-семнадцати) и «художников» на заводике работало еще много народу: на отдельном участке изготавливались цоколи для этих ламп, в небольшом цеху пластавтоматы делали детали корпусов, на специальном участке те же панельки под светодиоды производились — но в целом производство обеспечивало выпуск продукции (причем пока еще лишь в одну смену) на полмиллиона рублей (или на сотню тысяч долларов, в зависимости от того, куда лампочки поставлялись) в сутки. При базовой рентабельности в четыреста процентов…

Обеспечить такое производство в СССР было сейчас крайне сложно, ведь с «редкими металлами» там было все же грустновато — а в одной лампе только индия в виде припоя было около десяти миллиграммов. То есть завод в смену потреблял этого индия полкило, даже больше. Пока потреблял по полкило, а в очень обозримом будущем мощность завода планировалось увеличить раз в пять. Конечно, и в СССР найти несколько килограммов того же индия в день было вполне возможно, но именно в Корее это получалось проделать настолько дешево.

А запустить этот завод так быстро получилось лишь потому, что заработал корейский завод по производству микросхем, и там, кроме собственно синих светодиодов, делались и бестрансформаторные схемы их питания, благодаря которым и получилось всю очень непростую схему разместить в габарит обычной (и даже не особенно большой) лампы накаливания.

Если рассуждать в терминах сферических коней в вакууме, то КНДР на этих лампочках могла себя полностью валютой обеспечить — но на практике у товарища Кима шансов на это не было: против его страны буржуи ввели жесточайшее эмбарго. А вот у Советского Союза такие лампочки уже довольно активно начали покупать буржуи европейские, так что Пхеньянская фабрика просто свои изделия никак не маркировала, а отправляла (по железной дороге в опечатанных вагонах) на небольшой заводик в город Свободный — ну а там лампочки переупаковывали по красивым картонным коробочкам с надписью «сделано в СССР». И надпись ни слова лжи не содержала: коробочка делалась непосредственно в Свободном из советского картона, изготовленного из советских же деревьев, срубленных советскими лесорубами и даже краска, которой на коробочке печатались красивые картинки, был советской!

Ну а говорить о том, что ученые из Северной Кореи все это производство смогли бы сами наладить, и не приходилось — так что у товарища Кима не было ни малейших претензий по поводу того, что половина продукции в СССР отправлялась вообще «бесплатно», ведь вторая-то половина шла «за деньги», и деньги эти тратились на развитие именно корейской промышленности. Ну да, большей частью — на развитие промышленности легкой, но «мы же с ним договорились»…

И договорились, причем достаточно серьезно, и о том, что очень серьезные средства будут тратиться «на защиту детства и материнства». Поэтому в вызванной мною из Москвы команде специалистов большинство было именно архитекторами и инженерами-строителями, причем и прилетели они в большинстве своем вовсе не из Москвы, а непосредственно из Ташкента, где они до этого занимались ликвидацией последствий землетрясения. В «этой истории» ликвидацией занимались без фанатизма, не «раздевая» всю страну — что, впрочем, способствовало тому, что город восстанавливался даже быстрее, а сотрудники КПТ, обследовав сохранившиеся здания, выработали кучу «полезных рекомендаций», в том числе и по части использования местных ресурсов. Ну и опыта поднабрались по части расчетов сейсмоустойчивых зданий, а ведь Северная Корея — это в основном горы, тут землетрясения очень даже возможны…

В июле в Пхеньян прибыла еще одна команда, на этот раз от Средмаша, и вот с ними я намучалась: в принципе, им было интересно «попробовать» выстроить и сейсмоустойчивую АЭС, но атомщики, прекрасно разбирающиеся в реакторах, по части строительства оказались все же откровенными нубами. Так что мне пришлось у работе привлекать геологов, геофизиков, еще каких-то «гео-специалистов», но никто из них подпись свою поставить под решением о выборе места строительства так и не рискнул. И ходить бы мне с видом описавшегося пуделя перед товарищем Кимом, но в СССР все же нашлись уверенные в себе люди. То есть мне хватило одного человека: вероятно, наслушавшись «разных мнений» от своих спецов, в Корею «с дружеским визитом» прибыл лично товарищ Первухин, которому хватило трех дней, чтобы вопрос закрыть. Причем выбор Михаила Георгиевича меня сильно удивил: он предложил АЭС строить на крошечном, гектаров тридцать, островке в устье речки Чонджучхон. А на мой недоуменный вопрос он ответил просто:

— Островки эти скальные, и если вершину острова срубить метров на двадцать, то площадка для строительство получится просто идеальная. В Японии сейчас идет активное строительство атомных станций на морском побережье, но здесь, в отличие от Японии, риск землетрясений минимален, а цунами вообще не бывает, а если корейцы, как записано в их планах, вот этот участок моря между островками превратят в польдер… Станция же не только электричество производит, с нее и почти гигаватт тепла можно получить, так что если будущий польдер застроить теплицами…

— А зачем вы мне-то это рассказываете?

— Затем, что строительство, насколько я понял, будете оплачивать вы, и вы же будете утверждать план этого строительства с товарищем Кимом. Я вам просто дополнительные аргументы «за» даю: мы в постройке АЭС заинтересованы, но пока вы с Кимом не договоритесь, я же даже запускать изготовление корпусов реакторов права не имею. И еще один дополнительный аргумент, хотя и на перспективу: если… когда польдеры эти будут уже созданы, то вот тут, на соседнем островке, можно будет поставить и вторую очередь станции, с двумя реакторами по пятьсот мегаватт.

— А сразу…

— Эти реакторы мы сможем уже через два года поставить, а пятисотники хорошо если лет через шесть-семь.

— Я хотела сказать, а сразу на тысячу мегаватт…

— А по этому поводу было специальное постановление Политбюро: станции мощнее пятисот мегаватт за границей не размещать.

— Почему?

— Светлана Владимировна, вы же член ЦК, не я. Так что с такими вопросами обращайтесь к товарищу Пономаренко… но я лично думаю, что это потому, что в ближайшие лет десять такие станции мы у себя только строить будем. Вы же постоянно говорите, что электричества лишнего не бывает…

Слова про лишнее электричество видимо не одна я говорила. В одной Японии одновременно строилось минимум четыре АЭС (в том числе и памятная мне Фукусима-Даичи) и две уже работали (правда, совсем небольших), во Франции тоже штук пять уже строились, а в США только гигаваттного класса то ли три, то ли четыре станции начали строиться. И меня эти стройки (именно импортные) несколько успокоили в плане опасений за их качество: почти все станции мощностью до пятисот мегаватт были построены или по планам должны быть построены в течение примерно трех лет, так что товарищ Первухин с его «первой заповедью» о том, что всего важнее безопасность АЭС, установивший нормативный срок постройки станций с реакторами ВВЭР-500 в четыре с половиной года был даже перестраховщиком (но в самом хорошем смысле этого слова). Но я это восприняла лишь как то, что за атомное электричество мне больше можно было не волноваться, а вот за «электричеством вообще» я все же наблюдала очень внимательно.

Потому что это было и интересно, и полезно. Мне очень понравилось то, как Ирсен воспринял мои слова о том, что «малая энергетика может дать много энергии», и в деревнях кроме мини-ГЭС начали массово строиться и тепловые мини-станции. В основном пеллетные, вот только избыток кукурузного топлива (довольно паршивого самого по себе) подстегнул творческую мысль корейских энергетиков — и результат получился именно интересным: корейцы начали перемалывать в мелкую пыль пустую породу с антрацитовых шахт и с помощью флотации с тонны пустой породы стали получать по одному, а то и до полутора центнеров «дополнительного топлива». Но использовать эту пыль они стали не в топках на угольной пыли, а добавлять ее в пеллеты из отходов кукурузы — и результат получился очень полезным. С точки зрения чистой энергетики полезным, хотя, откровенно говоря, вокруг сельских электростанций периодически попахивать стало весьма специфически. Однако корейский антрацит редко содержал много серы, так что «серые пеллеты» крестьянам очень нравились.

А еще им нравилось то, что «жить стало проще»: все же в Корее действительно добывалось очень много цинка, поэтому и трубы оцинкованные были довольно дешевыми. Настолько дешевыми, что было выгодно даже в деревнях делать системы водяного отопления, а при наличии в селе пеллетной электростанции такую систему можно было сделать и централизованной. Теоретически можно — но учитывая, что «показательные» деревни стали проектировать советские инженеры, привыкшие строить дома в городах, теория стала быстро превращаться в практику.

Но все же в основном тепло с таких электростанций шло в теплицы, а теплицы в Корее уже начали возводиться на основе «перспективных технологий». Так как капиталисты наложили на страну множество санкций, товарищ Ким решил, что в этом случае ему заботиться о патентной чистоте собственной продукции вообще не нужно — и сразу два химических завода приступили к производству поликарбоната. А я естественно, услышав это слово, предложила из него сразу изготавливать тот, который в моей прежней жизни именовался «сотовым» (хотя в нем и намека ни на какие соты не было). Технология изготовления таких листов все же не особо и сложная, в ГДР требуемые для производства экструдеры вообще за пару месяцев сделали, так что сейчас выпуск «тепличного материала» ограничивался лишь мощностями химзавода, так что за лето лишь десяток не особенно больших теплиц из поликарбоната построили. Но это было явлением временным, все же у товарища Кима химическая промышленность была организована неплохо (особенно по части производства всякого взрывающегося и вообще вредного для человеческих организмов), так что я надеялась, что довольно скоро избытки поликарбоната и в СССР потекут широким потоком. И единственное, о чем я тут жалела, так это о том, что было совершенно невозможно предсказать, когда такое случится.

Впрочем, предсказывать — это вообще дело сомнительное. Лена, вон, предсказывала, что я смогу «безопасно» вернуться в Москву к ноябрьским, а после праздников она сама в Пхеньян приехала и сообщила, что «пока мне стоит еще погостить у товарища Кима». И, оказывается, мне еще сильно повезло, что решение о моем возвращении мне «вовремя» не выслали: когда в КГБ решили, что они дело полностью раскрутили, Света Шиховцева получила пулю, и ей очень еще повезло, что она в этот момент оказалась в бронежилете.

Эта Света, мало что была моей тезкой, еще и похожа на меня была довольно сильно. Разве что волосы к нее были светлые и глаза голубые, но волосы и покрасить несложно, а контактные линзы уже придумали. Так что она через пару дней после нашего отъезда в Пхеньян «вернулась из командировки» и стала изображать в Москве меня. А так как она все же была заметно более… стройной (все же было ей двадцать с небольшим), она как раз бронник под костюмы и надевала. То есть бронник она носила потому, что ожидала нападения — и внезапно оказалось, что носила она его совершенно не напрасно. До «расстрела» на нее в роли живца КГБ четверых поймать успел, но после месяца полного затишья руководство решило, что опасность миновала — однако товарищи ошиблись. Однако профессионализм у них никуда не делся: стрелка сразу же взяли, раскрутили и Лена была убеждена, что «уж до Нового года точно всех возьмем». То есть это она мне «официально» так сказала, а в качестве «личного мнения» добавила:

— Сейчас все зависит в основном от спецгруппы Павла Анатольевича: все же заказчики, по нашим сведениям, сидят за границей. И мы точно знаем, кто это, но вот подобраться к ним… То есть Пантелеймон Кондратьевич даже настаивал, чтобы зачистка прошла, как он выразился, «грубо и зримо», однако подставлять своих специалистов товарищ Судоплатов крайне не желает.

— Так если она за границей, то может и тьфу на них?

— Даже не думай! Тебя одну мы бы в принципе и прикрыли бы, но твоего мужа и особенно детей… Нет, сиди здесь.

— А я вот думаю, если бы… слушай, а более подробную информацию по фигурантам мне предоставить можешь? Если их просто по миру пустить… я ведь такое проделать смогу.

— Сиди и не дергайся! Эти из некоторых госкормушек кормятся, им твои финансовые аферы вообще пофиг.

— Значит, нужно обанкротить некоторые государства, делов-то!

— Мне нравится твой оптимизм, но я прилетела другое обсудить. О том, что ты резвишься тут, в Пхеньяне, информация уже начала расползаться, и я лично думаю, что выстрел в Шиховцеву был в значительной степени все же демонстрацией, а не настоящим покушением. И мы сейчас уже просчитываем шансы на то, что и здесь враги постараются тебя… как-то достать. Так что нужно подумать — и тебе нужно подумать о каких-то иных вариантах.

— Да чего тут думать: они провели демонстрацию — и мы проведем демонстрацию. Я проведу, причем такую, что там, в далеком зарубежье тех, что мне что-то демонстрировать захочет, местные же и закопают от греха подальше.

— Поясни…

— Любое государство в чем-то представляет собой корпорацию. А любую корпорацию можно — если хорошо постараться — просто разорить. Большую корпорацию разорить, конечно, труднее, чем мелкую, но я считаю, что наша, советская корпорация в такой борьбе имеет серьезные преимущества. И не только финансовые…

— Боюсь, до глубин твоих мыслей мне добраться не получится.

— И не надо. Ты спецбортом прилетела?

— Ну да.

— Улетаешь когда, завтра?

— Нет, сегодня ночью.

— Я сейчас своих предупрежу… мы вместе летим. Нужно с некоторыми товарищами посоветоваться, обсудить мелкие детали. Один только вопрос: Света во что была одета, когда в нее стреляли?

— Ты совсем дура⁈

— А что, у тебя есть какие-то в этом сомнения? Да, я именно она. Но давай угадаю: мы, когда про иностранцев вспомнили, обе имели в виду британцев?

— Хм… и евреев.

— Даже так? Несколько внезапно… но в принципе ожидаемо, ведь при зачистке у нас немало евреев… гм… пострадало, а в Минкульте — так каждый второй. Однако за такие вещи надо наказывать, и наказывать больно.

— Павел Анатольевич…

— Бить надо по самому больному месту буржуев, иначе они не поймут.

— А какое у них самое больное место?

Все же связь через цифровые линии со сквозным шифрованием — штука замечательная. Еще до вылета я связалась с товарищами Пономаренко и Патоличевым, обговорила с ними место и время совещания, вкратце обозначила тему. Но в детали по связи я все же вникать не стала: и потому, что с глазу на глаз все объяснить будет проще и быстрее, и потому, что некоторые из важных деталей я еще не продумала. Но общий план «удара по самому больному месту» у меня уже сформировался. То есть я и раньше знала, что «так можно», просто как-то упускала из виду, что у СССР для такого ресурсов вполне достаточно, а к тому же я понимала, что конкретно Советскому Союзу такой «удар» заметной выгоды не принесет. То есть все же принесет, но другие наши враги получат больше — но во время разговора с Леной до меня дошло, что американские банки, которые будут основными бенефициарами «удара», нашими друзьями и после такого «подарка» не станут, но могут призадуматься о то, что «бить»-то СССР может по кому угодно. А если товарищам доступно пояснить, что быть некая Федорова С. В. будет только в отместку за что-то плохое…

В моей «прошлой истории» подобный «удар» изучался практически во всех школах бизнеса, а сейчас о таком никто даже не догадывался. То есть вообще никто, и даже я — просто я всего лишь «знала технику удара» из «сторонних источников». И знала очень неплохо — а также знала, что непосредственно сейчас вроде бы и условий для такого не было. Но ведь условия и поменять можно, причем практически незаметно как для «жертвы», так и для всех прочих наблюдателей. Только нужно удар нанести исключительно вовремя, а если меня Симон учил правильно, то именно сейчас такое время и настало. Все же дядька мой не просто так профессором в своей Мексике стал, и он мне очень подробно объяснял, почему некоторые события не могли произойти несколькими неделями раньше или позже. Вот днями — да, но тогда выходило, что времени у меня для «удара» совсем мало, в идеале — дней десять. Но если все получится…

Детали я собралась обдумать в самолете, да и у товарищей время подумать над моим предложением будет. Не особо много, но они и стали руководителями огромной страны в том числе и потому, что умели думать быстро. И быстро взвешивать риски — а тут риск был минимален. В мировом масштабе минимален, а в масштабах страны все же казался довольно приличным, но у меня уже образовалась определенная подушка безопасности, и подушка эта была интересна тем, что размещалась она в Корее, у товарища Ким Ирсена. Правда корейский товарищ пока и сам о ее наличии не догадывался, то есть про существование ее он точно знал, но что это будет именно подушкой…

Из Пхеньяна мы с Леной вылетели в одиннадцать вечера, то есть когда в Москве было всего семнадцать часов. И через восемь с небольшим часов — то есть в час ночи — приземлились на аэродроме Щелково. А еще через шесть часов я зашла в знакомый мне кабинет на Старой площади:

— Ну что, товарищи, вы успели обдумать мое предложение?

— Светик, а ты уверена, что мы тут не прогорим?

— Потерять мы можем немного, максимум придется три процента отдать мерзким буржуинским банкирам.

— Сто двадцать пять миллионов долларов — это, по вашему, немного?

— Это терпимо, в случае провала компенсируем убыток на продажах вычислительных машин за пару недель. Но если мы достигнем успеха… я считаю, что риск оправдан.

— Ну, Светик, тебе виднее… Пантелеймон Кондратьевич, я — за!

— Светлана Владимировна, а вы не боитесь, что за такое вас еще сильнее будут… преследовать? — глухим голосом спросил товарищ Судоплатов.

— Я через час обратно в Пхеньян, а вы… вы по своим каналам пустите слушок, что я мстю, и мстя моя будет страшна, ну, если там не успокоятся. А банкиры — они деньги-то считать умеют, и быстро сообразят, что против десяти процентов советского бюджета ни один не выстоит. А если учесть, что Уолл-стрит выиграет раз в десять больше нашего, то Сити ничего не останется, кроме как утереться.

— А Израиль…

— Там, конечно, национальные чувства выпячивать любят, но потеря десяти процентов бюджета на их руководство тоже подействует отрезвляюще. А если учесть, что они традиционно за тридцать серебренников готовы кого угодно продать… я думаю, что оттуда вы, Павел Анатольевич, своих людей можете уже отзывать: местные банкиры и без вас все сделают, причем показательно жестко.

— Вы в этом так уверены?

— Совершенно, но вам, Павел Анатольевич, я эту уверенность передать не в состоянии: вы просто не поймете, насколько болезненным может стать удар по кошельку.

— А вы понимаете, да?

— Да. Потому что вы считаете, что большинство людей — хорошие, а я сейчас вижу только сволочей. Не потому что все вокруг сволочи и хороших нет, но их я… вы же не замечаете, что вокруг вас воздух? А я четыре месяца только и занималась тем, что искала, кто этот воздух испортил. Это профессиональная деформация, и я все же надеюсь, что она скоро пройдет. Но пока не прошла… Биржи в Париже и Лондоне открываются через шесть часов, и мы должны уложиться в пятнадцать минут после их открытия. То есть времени у нас еще овердофига…

— Светик, ты уже большая девочка, когда же научишься по-человечески выражаться?

— То есть как вы?

— Нет! Как взрослый и солидный человек… впрочем, это не обязательно. А если у тебя все получится, мы тоже постараемся выражаться как ты. В знак признания, и ты знаешь, мне уже хочется так говорить. И надеюсь, что мы хотя бы не прогорим. Но все же хочется лучшего, очень хочется…