Олегархат им. тов. Сталина

Глава 10

Ирсен предложил мне поуправлять не каким-то конкретным проектом, а взять «на выбор» любой из сотен, которые уже велись, и результаты от которых навевали лишь уныние. Поуправлять, чтобы показать (или не показать), что «современное управление» способно вытащить даже самый безнадежный проект. Почти все они были связаны и выращиванием хоть какой-то еды — просто потому, что продовольствие было, по сути, единственной серьезной проблемой в стране. А вот выращивать ее было просто негде.

В свое время я много про Северную Корею читала, и немного успела посмотреть на нее своими глазами — и меня, откровенно говоря, больше всего удивляло то, что даже, казалось бы, «лояльные» к Кимам журналюги в основном писали откровенную чушь. Например, очень часто писалось, что двадцать процентов площади страны составляют сельхозугодья и что там только пашни два с лишним миллиона гектаров. А на самом деле в нынешнем году корейцы распахали всю землю, для этого пригодную, и под поля было занято чуть меньше двухсот тысяч гектаров. То есть один гектар должен был как-то прокормить пятьдесят человек, а на этих гектарах, пополам засеянных рисом и кукурузой, урожаи были в районе сорока центнеров с гектара. Вроде бы не самые маленькие, но на кормимого с этого гектара человека приходилось меньше центнера риса в год…

Рис выращивался в равнинной (довольно небольшой) части Северной Кореи, в горных районах основной культурой была кукуруза. И мне стало понятно, почему Ирсен так воодушевился идеей превратить морские отмели в поля, ведь это могло (правда, пока только в теории) увеличить площадь рисовых полей впятеро — а это лишь одного риса могло давать по четыре центнера на человека в год. Но и рисовые поля тут были весьма убогие: урожаи у соседей были процентов на двадцать выше просто потому, что земля у этих соседей была не настолько паршивая. Но, как говорил кто-то из известных, география — это приговор, и земля в Северной Корее была такой, какой была. И шансов по мановению волшебной палочки превратить ее в плодородные черноземы не было. Потому что еще и климат там был специфический.

Я об этом очень давно узнала, поэтому не удивлялась тому, что при величине осадков в горах от тысячи миллиметров в год и выше сельское хозяйство в этих горах постоянно страдало от засух. Ага, в Подмосковье в год иной раз меньше полуметра осадков выпадает — и засухи нет, а тут от метра до полутора — и засухи, когда на полях почти полностью гибнет урожай, случаются два года из трех. Звучит странно, но это на самом деле так, и связано со спецификой горных почв. Они каменистые, воду почти не держат, органики, которая воду может хоть немного впитать и задержать, в ней мало — а органики мало потому, что тут растения плохо растут из-за нехватки воды, а минеральных веществ растениям тоже не хватает. И минеральные удобрения не помогут: при такой постоянной «промывке» земли их все равно быстро смоет, да и нет этих удобрений: в нынешнем году в среднем на каждый из двухсот тысяч гектаров удобрений высыпали по семь килограммов. Всех удобрений…

Понятно, что в таких условиях хоть обруководись, даже используя самые передовые учения (и речь не про марксизм), но все же кое-что сделать можно. Вопрос только в том, насколько быстро можно сделать то, что нужно — но я подумала, что корейский менталитет, хотя бы та его часть, которую я поняла за две недели, может мне в плане «демонстрации» помочь. Не особо сильно, но все же.

А обратила я внимание на две местных особенности: во-первых, у корейцев к детям было какое-то отношение, близкое к их обожествлению. То есть для детей они делали все, что могли (хотя, откровенно говоря, могли пока довольно немного), и часто взрослые буквально умирали с голоду, но дети все равно были относительно сытыми. То есть если с голоду и умирали, то только после родителей и вообще всех прочих взрослых в деревне. А вторая специфика корейского менталитета заключалась в том, что у них «начальник всегда был прав». И не то, чтобы они считали начальников в принципе безгрешными, но даже если начальник распоряжался заниматься какой-то очевидной фигней, никто ему не перечил и все шли заниматься фигней. Всегда, за исключением тех случаев, если такая фигня могла нанести ущерб детям.

Еще была заметна и одна особенность характеров подавляющего большинства северных корейцев (а у южных, с которыми приходилось общаться в «прошлой жизни», я такого не замечала): они искренне гордились достижениями своей страны, причем даже в тех случаях, когда сами они к этим достижениям вообще отношения не имели. Вот только «поддерживать» уровень этих достижений почему-то никто не старался: достигла страна чего-то — и отлично, значит достигла и больше там делать нечего — и поэтому даже очень полезные для страны заводы и фабрики как-то быстро деградировали. Правда, потом, при очередном «достижении» их снова приводили в порядок — но далеко не всегда. И единственными местами, где такого не наблюдалась (это я не сейчас узнала, а «гораздо позже»), была военная промышленность. То есть заводы и фабрики, на которых работали солдаты и офицеры — но тут снова решающую роль получала «особенность номер два».

И при всем при этом шансов в обозримое время обеспечить страну хотя бы грамотными начальниками на всех уровнях не было совсем. Во время и после войны специалисты в Северной Корее почти пропали: кто-то убежал на Юг, кого-то (гораздо больше) просто убили. А ведь их и до войны почти не было, при японцах начальниками только японцы назначались. Так что с кадрами у Ирсена был полный провал: до прошлого года даже из СССР возвращались с учебы «специалисты», которых туда отправляли в институты с бэкграундом начальной школы. И лишь в прошлом году в Корею из СССР вернулись первые инженеры и врачи, которые получили и нормальное школьное образование, и в институтах обучившиеся уже по-настоящему. Пятьдесят человек — но ни один из них управленцем не был…

Зато было несколько человек (трое, по-моему), прошедших полный курс в МЭИ, и я, согласившись «поуправлять проектом», одного из них «изъяла» в свою пользу. В конце-то концов, из инженера управленца сделать можно — а мне для начала работы именно инженер и требовался, причем как раз «энергетик». Правда, у парня был один существенный недостаток, и заключался он именно в том, что он был один — но с товарищем Кимом я сразу договорилась о том, что бесплатных пряников не бывает, и пригласила ему в помощь троих уже советских специалистов. Ну как пригласила: отправила приказ в Комитет на предмет откомандирования ко мне людей с требуемыми специальностями — а так как меня никто с должности не уволил, то приказ был немедленно исполнен.

Вот вернусь в Москву, и там кому-то очень больно настучу по тыкве: через день после моего приказа в Пхеньяне оказалась молодая семья из выпускников Энергетического в сопровождении одного преподавателя института, старичка предпенсионного возраста. Впрочем, по поводу возраста и пола в приказе ничего не было, а старичок, которого звали Германом Анатольевичем, сказал, что в Москве у народа спросили, кто желает в загранкомандировку съездить — и он сам вызвался. Чтобы, уточнил, «молодость вспомнить»: в войну (с Японией, в сорок пятом) он как раз в этих краях воевал…

А специалисты мне потребовались по очень простой причине: я чуть ли не с детских времен впитала истину о то, что «один киловатт-час — это килограмм хлеба», а в выбранном мною уезде с киловаттами было, как впрочем, и во всей Корее, крайне грустно. Зато, как и в двух третях Кореи, которые были заняты горами, было весело с «гидроресурсами»: речек, правда небольших, в горах было великое множество, а в корейском климате они почти никогда не пересыхали. И даже почти круглый год были полноводными (не считая тех кратких периодов, когда они вообще из берегов выходили). Так что четверо специалистов (один кореец и трое из Советского Союза) сразу же отправились на месте свершения будущих трудовых подвигов — то есть в уезд Яндок в сотне километров от Пхеньяна. Ничем не примечательный уезд, в нем и народу проживало около двадцати тысяч человек и почти все там были крестьянами, если не считать примерно двух сотен железнодорожников. Я этот уезд и выбрала потому, что через него проходила дорога «с побережья до побережья», а без транспорта мои идеи вообще смысл теряли — но, судя по карте, там мелких речушек протекало десятка три, так что можно было попробовать ими воспользоваться…

А я занялась составлением «плана по превращению уезда в процветающий и сытый». Основной посевной культурой там была кукуруза, и скорее всего именно поэтому в городке стояла «дровяная» электростанция, добывающая электричество из отходов кукурузного производства. Маленькая электростанция, потому что в уезде и изобилия кукурузы не было, все же в основном там горы территорию занимали. А местное население к кукурузным бодыльям прилично так добавляло лесного мусора, так что электростанция работала практически весь сезон — но для моих планов мощности ее было крайне недостаточно. Впрочем, ее я тоже в свой «план» включила, а еще при планировании постаралась учесть «вторую особенность корейского менталитета» и, по возможности, «привязать» ее к первой…

Все же в СССР про войну в Корее люди явно знали очень мало, а в этом уезде даже спустя почти пятнадцать лет после ее окончания ее последствия просто бросались в глаза. Например, в уезде практически не было стариков: большинство бывших в войну взрослыми тогда же и погибли. И теперь там жили те, кто в войну еще детьми был — но им жизни-то сохранили, а вот даже обучить по нормальному возможности у страны не было, и «взрослое трудоспособное население» было всего лишь грамотным, то есть все же умело читать и писать. Но не более того, зато вот работать с рассвета до заката они привыкли на самом деле с детства.

Одновременно с этим привыкли зимой вообще ничего не делать, а зима в горах начиналась с ноября, после того, как снег очень быстро покрывал всю землю. Так что повкалывать посланным туда «специалистам» пришлось очень быстро и напряженно, да и не только им. Я тоже в уезд на месяц почти что полностью переселилась, возвращаясь в выделенную нам «резиденцию» только на выходные. А чтобы Вася без меня не скучал особо, Ника «отдала его в первый класс школы». Они же в этой «школе» была и за директора, и за всех учителей вместе взятых, а кроме Васи там «учились» и дети корейского обслуживающего персонала. Три маленьких корейца пяти и шести лет от роду…

По опыту работы в Приозерном я уже четко поняла: в одном районе (а корейский уезд — это как раз полный аналог советского района) всё нужное произвести невозможно. И с товарищем Кимом этот вопрос тоже обговорила до того, как за работу принялась. Но поскольку именно «моя» работа заключалась скорее в том, чтобы обучить местных товарищей, со мной постоянно моталось по всем местам два десятка очень ответственных корейцев, которым еще «более очень» быстро находились новые занятия. Очень необычные, по крайней мере без детального объяснения поставленных перед ними задач они за них даже браться не желали — но после объяснения их уже подгонять не требовалось.

Например, на восточном побережье в небольшом поселке началось, причем «в режиме ошпаренной кошки», строительство небольшого опреснительного заводика, который должен был выдавать около тысячи кубометров пресной воды в час. Очень востребованный продукт, особенно если учесть, что всего в десятке километров в океан впадала одна из крупнейших рек этого самого побережья — но когда я товарищу объяснила, что пресная вода тут будет всего лишь отходом производства, а благодаря рекуперации тепла в вакуумных испарителях на получение тонны морской соли потребуется не четыре центнера антрацита, а меньше одного, то товарищ помчался лично помогать укладывать кирпичи строителям этого заводика. То есть, конечно, он до такой дури все же не опустился, но за строительством следил лично и ежедневно мне о ходе работ докладывал. А саму опреснительную установку уже делали в Комсомольске, и тамошние инженеры обещали, что отгружать оборудование начнут уже в феврале. У товарища Кима денег на нее, конечно же, не было — но у него и на все остальное, что я срочно заказала в СССР, их не было, потому я договорилась с ним о том, что поставки пойдут в кредит, а расплачиваться он будет позже, причем готовой продукцией. Но, понятное дело, не продуктами питания, ради получения которых все эти стройки и велись.

Много строек началось: кроме «соляного заводика», с которого ожидалось поступление примерно шестисот тонн соли в сутки, началось строительство завода уже содового, на котором эту соль должны были превратить в соду, затем завода уже стекольного, где из соды, песка, извести и всего прочего нужного, должны были как раз стекло и делать. Поначалу плохонькое: установка, работающая по флоат-процессу там планировалась не ранее шестьдесят восьмого года, однако я вовсе не для окон ровное стекло хотела быстро получить, а просто «прозрачное», которое можно было использовать в теплицах. Потому что даже «кукурузная» электростанция вполне могла обеспечить теплом теплицу площадью в полгектара…

Кстати, теплицу тоже сразу начали строить, прямо на окраине городка Яндок — вот только для нее и стекло, и стальные профили для каркаса, и трубы с отопительными радиаторами пока тоже из СССР везли. Но ведь эта теплица была всего лишь «демонстратором технологии», показывающим главным образом то, что для ее строительства необходимо, причем необходимо тут же, у себя в стране и делать, чтобы цена теплицы не казалась заоблачной. А я каждый вечер собирала незанятых на таких стройках будущих корейских «начальников» и подробно им рассказывала, как подобные проекты составлять и, главное, как следить за их реализацией. И в этом мне сильно помогала Оля — жена Николая, сейчас занимающегося составлением проектов малых ГЭС на многочисленных речках уезда: она как раз была специалистом в области вычислительной техники и развернула в Яндоке «компьютерный класс», в котором все машины были объединены в сеть. В локальную, но предполагалось, что большая часть машин впоследствии будет установлена по всем предприятиям уезда и оператор центральных машин получит возможность в реальном времени «видеть» всю картину уездной (и не только) экономики и управлять ей «в ручном режиме». Пока в ручном, и главной причиной этого было вовсе не отсутствие каких-нибудь систем искусственного интеллекта. Просто пока самих руководителей не хватало, и те, кто все же хоть как-то руководить мог, должны были именно руководить, но сразу сотнями и тысячами работников. Имея оперативную информацию это было сделать все же можно, хотя и довольно трудно, но немного погодя…

По моим прикидкам относительно годные руководители среднего звена здесь могут появиться года через четыре, в крайнем случае через пять лет — если их целенаправленно готовить все же. А чтобы товарищ Ким Ирсен принял решение заняться их подготовкой, требовалось очень быстро ему показать хоть какой-то результат. Хотя определенные сдвиги в этом направлении уже произошли. Сразу после того, как я с ним еще раз встретилась на совещании, посвященном очередным «важным вопросам», и в пылу… обсуждения высказала ему свое видение очередной проблемы:

— Мне кажется, что вы несколько недооцениваете роль денежного обращения при социализме. И запрет чанмаданов нисколько не улучшает продовольственную безопасность страны. Я понимаю, что в условиях, когда Корея не может достаточно качественно накормить свое население, определенные ограничения приходится вводить для того, чтобы избежать спекуляции. Но если позволить крестьянам свободную продажу излишков продуктов на сиджанах…

— У нас нет излишков продуктов, в этом-то все и дело!

— И долго не будет: крестьянину просто незачем работать больше. А если у него появится легальная возможность все же заработать, продавая продукты — а больше-то ему нечего продавать — то у него появится стимул больше выращивать. Выращивать в том числе и там, где сейчас вообще ничего не выращивается. Товарищ Сталин в своей последней работе «Экономические проблемы социализма» особенно подчеркивал важность именно денежного учета любого производства, и вы сами можете проверить: сейчас в СССР на рынках продается более восьмидесяти процентов того же картофеля, потребляемого горожанами. Причем основу этой торговли составляют крестьяне, продающие как раз избытки продукции, выращенной на приусадебных участках. Вас сильно удивит тот факт, что у мужика на огороде урожайность картошки втрое выше, чем на колхозных полях?

— Я думаю, что это не совсем верные сведения…

— Верные, у меня неверных сведений просто нет. И я уже этой весной собираюсь в уезде Яндок крестьянам предоставить техническую возможность получать на своих личных участках такие повышенные урожаи. Но тут фокус в том, что в колхозах это проделать невозможно: для этого нужно вложить очень много ручного труда. То есть пока невозможно, и мы в СССР все же планируем такой труд максимально механизировать, но быстро этого не проделать. И тем более это не получится сделать здесь, в Корее: для работы со всеми механизмами требуется дать крестьянину очень хорошее образование, обучить его работе с довольно непростой техникой — но у вас на это сейчас времени нет.

— Я не заметил в трудах товарища Сталина…

— А я — заметила. И именно поэтому…

— Спасибо, я понял. И, пожалуй, не буду возражать против открытия — в порядке эксперимента — сиджана в Сунчхоне.

Вообще-то я хотела ему сказать, что поэтому я и занимаю должность зампреда Совмина, но он, похоже, понял несколько иначе. Однако идею превратить нелегальные рынки «чанмаданы» в легальные «сиджаны» он не поддержал и согласился провести «эксперимент» исключительно из уважения к товарищу Сталину. Который — в чем Ким Ирсен был уверен абсолютно — «знал, кого выбирать»…

Ну да ничего, через год он и сам поймет, что для страны выгоднее рыночную торговлю не просто разрешить, но и поддерживать всячески: все же болваном, зацикленным на марксистских догмах, он точно не был. А в том, что «результат будет», я была совершенно уверена. И не потому что я была «самой умной», а потому что знала, как оно произошло в довольно далеком будущем. И про дикий голод девяносто девятого я знала, а еще я знала про случившуюся после него «картофельную революцию» — так что у меня еще до того, как я в Корею приехала, были вполне готовые планы. В «мировом масштабе» готовые, а на месте я всего лишь притирала эти планы к суровой реальности. Но мне было очень важно сделать КНДР сытой и довольной страной. Лично мне это было очень важно, а уж насколько важно это было для Советского Союза, и представить было трудно. Точнее, представить это было невозможно — но только если не знать нескольких и на первый взгляд незначительных деталей.

Незначительных в настоящее время, пока о них никто и не догадывался. Но мне-то и догадываться не нужно было, я о них просто знала. Например, знала о том, что в Северной Корее всяких редкоземельных металлов даже по довольно осторожным оценкам раз в пять больше, чем в Китае. И что именно в Северной Корее находится не менее шестидесяти процентов мировых запасов цезия — очень нужного для народного хозяйства металла. Правда, это народное хозяйство пока даже не догадывается, настолько нужного — точнее, об этом догадались очень немногие люди. Например, Владимир Николаевич Челомей…

Для того, чтобы разведывательные спутники УС-А с огромными солнечными батареями-«парусами» не падали на Землю, их постоянно «приподнимали» небольшие электрореактивные двигатели. Работающие как раз на цезии. В моем «прошлом будущем» такие движки делали на тяжелых инертных газах, то есть на криптоне или ксеноне, точно не помню. И атомы этих газов были заметно тяжелее атомов цезия, то есть каждый атом мог большую тягу обеспечить. Однако чтобы вытащить на орбиту килограмм газа, требовался здоровенный баллон высокого давления, а для килограмма цезия было достаточно небольшого пластикового контейнера. Но главное заключалось в том, что движок на цезии требовал для создания той же тяги электричества раз в двадцать меньше! То есть батареи его электричеством могли обеспечить, а вот для движка на ксеноне их было бы уже недостаточно.

На каждый спутник тратилось около килограмма ценного металла, причем ценного в прямом смысле слова: цезий сейчас стоил то ли чуть меньше, то ли чуть больше, чем золото. Но с точки зрение безопасности страны и такие затраты были приемлемыми. Фокус же в том, что если этот цезий в Корее добывать, то он окажется раз в сто более дешевым, и, что важнее, его не только на разведспутники хватит. Насчет добычи цезия мы с Ким Ирсеном уже договорились, то есть договорились «вложится поровну» и добытое тоже поровну делить. Причем советский вклад заключался в обеспечении горнодобывающего комбината всей нужной техникой и оборудованием, а вклад Кореи состоял в «предоставлении недр». И такой договор был выгоден обеим сторонам: в моей старости почти половину всего там добывали компании китайские, оставляющие корейцам то ли треть, то ли четверть добытого — но Кимам просто деваться было некуда после того, как Союз развалился и сотрудничество с СССР полностью прекратилось. А сейчас ситуация была иной, и лично у меня «дарить» китайцам огромные богатства Кореи ни малейшего желания не было. Так что эта «сделка» для меня была не только выгодной, но и лично приятной — а чтобы при любом раскладе Корея не попала под фактически колониальную зависимость от «западного соседа», мне было нужно, чтобы там население выросло хотя бы миллионов до тридцати, и чтобы это население себя могло гарантированно прокормить. Одеть, обуть, всем прочим нужным обеспечить — но чтобы это случилось, мало было в стране сельское хозяйство организовать, требовалось еще кое-что подправить. А конкретно — нужно было немного поменять некоторые догматы чучхе, и я точно знала, как именно.

То есть я знала, что на что нужно поменять, но вот как это проделать, ясности пока не было. С другой стороны, пока положения этого чучхе еще на стали именно догматами, а автор концепции был буквально «под руками». Так что я, вздохнув, приступила к подготовке материалов для Ирсена. И очень надеялась, что он это сможет воспринять спокойно…