Олегархат им. тов. Сталина

Глава 14

В начале июля на Волгодонском заводе тяжелого машиностроения заработали два могучих агрегата, каждый из которых можно было считать шедевром мирового машиностроения. И первым агрегатом стала плавильная электропечь, в которой можно было одновременно переплавить до пятисот тонн стали, причем «в атмосфере аргона». А вторым агрегатом стал огромный пресс, на котором отлитые заготовки весом до четырехсот пятидесяти тонн можно было проковать. Вообще-то второй агрегат был уже, можно сказать, «серийным» — если можно называть серийными штамповочные прессы с усилием в семьдесят пять тысяч тонн. Но изготовленный на НКМЗ пресс все же был уникальным: на нем имелась возможность (изначально заложенная в проект) ковать не просто слитки, а «слитки с дыркой» — то есть заготовки для корпусов атомных реакторов.

Чтобы вся эта машинерия работала, требовалось много электричества, очень много — и изначально предполагалось, что Цимлянская ГЭС завод электричеством и будет снабжать. Но оказалось, что при включении электропечки вся энергосистема нижнего Поволжья становится на дыбы, так что для нее была выстроена отдельная (и очень непростая) электростанция мощностью в восемьдесят мегаватт: там десять авиамоторов НК-12, доработанные для работы на природном газе, крутили десять восьмимегаваттных генераторов. Электростанцию вообще-то предполагалось только для этой печки и запускать, но периодически ее гоняли (хотя и частично) для поддержания стабильности всей этой энергосистемы, поскольку число потребителей в тех краях росло заметно быстрее, чем вводились новые электростанции.

А сама печка, вмещающая почти шестьсот тонн расплавленного металла, должна была все же работать крайне редко: на выплавку (точнее, на переплавку) одной порции ей требовалось примерно двое суток, а ее продукция (отливки для изготовления реакторных корпусов) даже на пике производства требовались в количестве максимум пяти штук в год. То есть это по планам столько требовалось, так что перед местными инженерами постоянно стоял простой вопрос: или отливать все заготовки подряд, или все же их по одной делать. Потому что если их делать сразу, одну за одной, то электричества тратилось все же гораздо меньше (не требовалось печку снова прогревать фигову тучу времени), однако пока места для хранения таких отливок на заводе просто не было. А если их отливать по одной, то печку после ее расхолаживания все равно нужно было капитально ремонтировать — однако те, кто ее спроектировал, считали, что после пяти плавок подряд нужно будет печку просто новую строить: они-то именно «под одну плавку» всю огнеупорную часть и считали.

А я в этом деле занимала позицию «вообще сбоку»: мне оставшиеся в Корее инженеры прислали очень интересные отчеты относительно объявленной все же Кимом «национальной программы» по постройке польдеров — и там были очень интересные предложения. То есть ни корейцы, ни принимавшие участие в работе по программе советские инженеры мне ничего и не предлагали, но из отчетов столько интересного само вытекало, что я не смогла «вытекающее» пропустить мимо головы. И после ряда совещаний со специалистами (и с гидроэнергетиками, и с гидрологами, и с «простыми инженерами-строителями», правда довольно экзотических профессий — одним из консультантов стал товарищ, занимающийся строительством пирсов в морских портах) я на рассмотрение начальства выдвинула проект по существенному сокращению размера водохранилища этой самой Цимлянской ГЭС. Пока — лишь в качестве очередного «эксперимента», но имея в виду, что в случае успеха этот же подход можно будет применить и на Волге. Товарищи пока мои предложения лишь изучать начали, но специально созданная «экспедиция» начала детальные промеры акватории водохранилища.

А суть идеи была проста: вместо мелких участков, занимающих чуть меньше трети общей площади, в водохранилище выстроить польдеры. А эти мелководья, между прочим, занимали больше восьмисот квадратных километров, но воды «хранили» меньше десяти процентов от полезного объема — но если поступить так же, как делали корейские товарищи, то объем водохранилища почти и не уменьшится. И даже, если «нормальный уровень» на метр поднять, то увеличится, и позволит «пик выработки» растянуть почти на месяц против нынешнего режима работы. В принципе, выгода налицо — вот только потребные затраты на работу вызывали у отдельных товарищей оторопь.

Но меня чья-то там оторопь вообще не смущала, я просто считала деньги, и баланс вырисовывался очень даже положительный. А заодно я сюда же подтянула и «экологические вопросы» (хотя этого слова пока еще почти никто даже понять не мог) и уже в июле начались первые работы по этому «эксперименту». Для начала я выбрала два довольно больших залива, где в водохранилище впадали реки с названиями Аскай: Аксай-Есауловский и Аксай-Курмоярский. Речки-то невелики были, но в устье каждой возникли заливы площадью за двадцать пять километров — и глубиной до двух метров, много трех. А если эти заливы засыпать грунтом, который выбрать со дна водохранилища там, где его глубина меньше так называемого «мертвого уровня», то воды там меньше не станет, в полсотни километров… а пять тысяч гектаров довольно плодородных полей уже появятся. Конечно, вода там черноземы давно уже размыла, но и ил со дна пока еще пользу принести может, а там и удобрений поднавалим, и органики — плодородие можно будет быстро восстановить. Или не очень быстро, но все равно «в обозримые сроки», к тому же и «экологию сбережем».

С «экологией» тут получилось интересно: для того, чтобы поднять уровень грунта на нужные метры, ила на дне могло и не хватить (то есть на все, пока лишь одной мною запланированные, точно не хватило бы), но рядом был Донбасс. Где люди копали шахты, плавили сталь и чугун, загаживали землю дымящимися терриконами и отвалами шлака — и я решила (опять по «опыту корейских товарищей) всю эту гадость пустить на дно водоемов. А чтобы эту дрянь (и насыпанную поверх дряни землю) не размыло при очередном подъеме-спуске воды (а уровень в водохранилище чуть ли не ежегодно 'гулял» метров на пять и даже больше и берега там размывало не по-детски), строящиеся польдеры ограждались шлакоблоками. Ну а «новые русла» речек вообще было решено «в бетон закатать», причем в шлакобетон (точнее, в тяжелый шлакощелочной бетон, который и дешевле, и лучше «традиционного»). Тут, конечно, набежали толпы ихтиологов (главным образом не ко мне набежали: вероятно, они уже подозревать стали или даже точно знали, куда я их пошлю) с воплями о то, что «шлаки всю рыбу в Дону убьют». Но я-то точно знала, что не убьют (про эти бетоны в свое время много интересного от дяди Юры наслушалась), так что «заранее подстраховалась», в своих предложениях Совмину специально указав, что этот бетон для природы как раз совершенно безвреден. Как я поняла из рассказов дяди Юры, этот бетон всем хорош: он и дешевле, и прочнее сделанного на портландцементе, и более водостоек — но у него есть всего лишь один недостаток, из-за которого его в строительстве применяют довольно редко: он прочность набирает очень долго, до половины прочности он месяц вылеживаться должен. А так как берега в Цимлянском водохранилище размывались довольно быстро, у меня возникла мысль в такой бетон вообще там все берега закатать, тем более только на Донбассе доменных шлаков чуть ли не десять миллионов тонн в год «производилось» (а всего по СССР — уже за семьдесят миллионов) — но это уже на будущее идея, сначала нужно «эксперимент» закончить и показать всем, что это дело нужное и полезное. А начинать нужно с малого — и я «конфисковала» у Волгофлота несколько барж серии «Ока»: небольшие самоходки, перевезти могут около тысячи тонн груза, зато по этой самой Оке — реке довольно мелкой — они вплоть до июля аж до Орла плавать могут. А здесь они плавали по Северскому Донцу и перевозили «разбираемые» терриконы. Понемногу перевозили, но по прикидками специалистов к окончанию программы (если ее все же примут) на дне водохранилища окажется чуть ли не половина этих вонючих «гор». Правда, как «разбирать» еще горящие терриконы было непонятно — но советские люди и не такое придумать смогут…

Основной же причиной, по которой я сразу не запустила программу «одевания водохранилища в бетон» стало то, что для изготовления этого дешевого бетона нужно было довольно много щелочи. Но если с солью, из которой щелочь в основном и делалась, в СССР проблем не было, то с электричеством все еще было не очень хорошо, так что и здесь «ресурса не хватало». Но электричества, сколько его не производи, все равно всегда на всё хватать не будет, и «лишнего электричества не бывает» — что показала работа «газотурбинной» электростанции в Волгодонске, так что я снова серьезно занялась общением с представителями Средмаша: эти ребята могли электричества сделать много. Не очень быстро, конечно, зато уж если сделают, то практически «на века».

Тем более, что Средмаш уже вовсю строил уже пять реакторов по пятьсот мегаватт, а еще парочку готовились поставить в ГДР и, похоже, в Венгрии и Чехословакии народ тоже воспылал любовью к ядерной энергетике. Я поначалу была против того, чтобы тратить калории (и производственные мощности) на обеспечение «дружественных стран», однако мне товарищ Первухин быстро объяснил, в чем я не права: оказывается, у чехов был завод, способный изготавливать по паре корпусов таких реакторов в год и товарищ Патоличев уже подписал с ними контракт на изготовление шести корпусов за три года, и именно «контракт», а не «договор». По одному пока корпусу для чехов и венгров, двух для ГДР и двух, которые будут уже в СССР ставиться (причем для СССР уже в текущем году и в следующем). А еще в контракте предусматривался и опцион на десять корпусов в течении следующих пяти лет — и для СССР это было очень выгодным решением. Вдвойне выгодным, так как немцы для всех новых АЭС взялись делать главные циркуляционные насосы, венгры — все трансформаторы и кучу другой аппаратуры. Вдобавок и немцы, и чехи реакторы должны были «кормить собственным ураном», который в СССР будет лишь обогащаться, и за это обогащение они нам также ураном платить и станут — так что выгода тут была со всех сторон. А в Волгодонске, где все же к осени изготовили три отливки заготовок для реакторных корпусов, эти корпуса, оказывается, делались уже для гигаваттных электростанций…

Однако атомные станции — это замечательно, конечно, но строятся они очень долго. А быстро можно выстроить электростанцию, скажем, угольную — а если учесть, что «ультрасверхкритические» котлы в том же Подольске научились делать еще в сороковых… Вот пробить постановление Совмина, запрещающее строить электростанции с котлами «попроще», было действительно трудно, причем не из-за того, что котлы эти особо сложными или дорогими были. Однако турбины, способные работать на паре с этими «ультра»-параметрами, пока умели делать лишь в Калуге, а в Харькове и Ленинграде такими заниматься вообще не хотели. А калужские были слишком уж «маломощными»: сотня мегаватт в мировых масштабах — всё же очень немного…

И продолжал бы Советский Союз жечь уголек в топках понапрасну, но в процесс вмешался товарищ Пономаренко. Вмешался после нашего с ним разговора, по результатам которого я вообще своего увольнения ожидала:

— Светлана Владимировна, на вас жалуются товарищи из Харькова и Ленинграда, говорят, что вы всячески продвигаете идею изготовления каких-то новых турбин.

— Продвигаю, а жалуются почему?

— Потому что при той же мощности предлагаемые вами турбины будут в полтора-два раза дороже, да и на переналадку производства им потребуется слишком уж большое время. Я, конечно, понимаю: вы по-прежнему стараетесь продвигать всякие передовые технологии, но не кажется ли вам, что результат стране обойдется слишком дорого? Падение производства, удорожание основных фондов — а это, знаете ли, попахивает…

— Да мне плевать, чем попахивает! Новые турбина с новыми котлами — кстати, нужно будет и Таганрог, то есть «Красный Котельщик» перевести на выпуск таких котлов — вдвое сокращают затраты топлива на каждый произведенный киловатт.

— Но ведь это совсем не значит, что электричество будет получаться дешевле. Напротив, по расчетам, проведенным в Харькове, электричество с таких станций получится даже дороже, чем с тех, которые сейчас строятся.

— Харьковчане врут, и ленинградцы, кстати, тоже врут. Там просто не хотят внедрять новые технологии, причем не хотят лишь потому, что их не понимают. А чтобы понимать, нужно серьезно так переучиться — но им просто лень!

— Вы так считаете?

— Я так знаю. У меня работа в том и заключается, чтобы именно знать — и я знаю, что в Калуге руководство завода не боится рабочим, которые обслуживают новые станки, платить зарплаты больше, чем получают они сами — и новые калужские турбины прекрасно работают.

— Рабочим там платят больше, чем директору?

— Да. Но там и рабочие трудятся с высшим образованием: эти станки с ЧПУ обслуживать очень непросто. Зато там всего пятеро таких рабочих с дипломами инженеров делают за неделю все лопатки для стомегаваттной турбины, заменяя на этом производстве две сотни токарей и фрезеровщиков пятых-шестых разрядов. И если бы в Калуге просто производственных площадей было побольше, я бы в Харьков вообще не обращалась бы, как и в Ленинград — но калужанам просто расширяться некуда. Да и особо не нужно, ведь потребность в небольших турбинах тоже крайне велика, а других заводов, способных такие турбины делать, у нас в СССР пока еще нет.

— То есть вы, как я понимаю, собираетесь еще турбинный завод где-то строить?

— Я — так точно нет, а вот товарищ Ким Ирсен этим уже занимается. И он, я надеюсь, наши потребности на Дальнем Востоке закроет: энергетика не должна ограничиваться только огромными ГЭС и АЭС, у нас много где нужны станции небольшие. Например, в Якутске, но там тем более нужны наиболее эффективные станции, ведь даже чтобы уголь в Якутск завезти, требуется полтора года.

— Откровенно говоря, вы меня не убедили. То есть про эффективность станции в Якутске… но в стране же у нас не только Якутск имеется!

Вот и поговорили… Я-то в прежней жизни слышала от знакомых белорусов, что «товарищ Пономаренко всегда прислушивается к мнению специалистов» — а я его «не убедила»! А потом еще и Николай Семенович позвонил и мне попенял:

— Светик, ты Пантелеймона Кондратьевича лучше не зли, а то ты, хоть и беспартийная у нас, по партийной линии отхватить можешь очень даже неслабо…

Но оказалось, что «знакомые из прошлой жизни» были правы: Пантелеймон Кондратьевич к специалистам прислушивался. Но если специалисты имели разные точки зрения, он выслушивал все стороны, затем привлекал каких-то «арбитров» и лишь после этого принимал решения. В основном решения правильные — и через неделю после нашего разговора руководители и Харьковского турбинного, и Ленинградского металлического получили «строгачи» за «непонимание важности внедрения новейших технологий на производстве». А у товарища Пономаренко следующей ступенью наказания был уже перевод на низкооплачиваемую работу где-нибудь в леспромхозах Сибири или на приисках Магадана…

В самом конце весны в Корее заработали сразу два завода по производству жидкого топлива из угля. И завод в Анджу, где топливо делалось из бурого угля по процессу Фишера-Тропша, строили немцы из ГДР, а завод в пригороде Токчхона, где бензин гнали из антрацита по процессу Бергиуса, строили немцы из ФРГ. Только не какая-то компания из ФРГ, а «просто немцы»: Ким сманил именно специалистов, которые этим еще в войну занимались — и сманил их «повышенной зарплатой». И проделал это довольно успешно: по крайней мере для флота хватало теперь солярки из Анджу, а автомобилям — плохонького бензина из Токчхона. К тому же западные немцы успели и в других местах технологии немного «продвинуть», поэтому бензин получался все же не самый паршивый.

Причем западных немцев люди Кима завербовали в Южной Африке, где они аналогичный завод модернизировали, и «по документам» они Африку и не покидали все это время, так что о «краже современных технологий» на Западе никто и не догадывался — а с топливом в КНДР стало много лучше. Настолько лучше, что «земляные баржи» на строительстве польдеров ежесуточно по два, а то и по три рейса успевали сделать. Да и вывоз пустой породы с рудников тоже заметно увеличился, так что к осени было готово почти двести гектаров польдеров.

А еще в Анджу завод параллельно с соляркой стал производить приличное количество карбамида, что серьезно поспособствовало повышению урожаев. Все равно своих продуктов людям Кима не хватало — но уже даже простым крестьянам стало ясно, что это — явление временное. Очень временное, настолько временное, что до самого тупого крестьянина дошло: если поработать поусерднее, то жизнь станет заметно лучше: проведенный летом «эксперимент» с посадками картошки (в основном на «личных участках», которые крестьянам было разрешено устраивать «в неудобных местах»), показал, что крестьянин и себе довольно сытую жизнь обеспечить может, и горожан подкормить. Конечно, вкалывать этим крестьянам приходилось как карлам — но результат (в их глазах) того стоил: ведь обустройство небольших террас на склонах было работой очень тяжелой, однако эти участки закреплялись по новому закону на крестьянской семьей на десять лет. К тому же и с бензином стало много легче, его даже относительно свободно продавать стали — а еще стали продавать маленькие мотоблоки. Совсем маленькие, однако с таким блоком можно было и от лошади отказаться, а если лошадь кормить не надо, то можно вместо лошади кормить свинью. А может быть, в особенности если с соседом объединиться, и корову…

За все лето я и не отдохнула, и так ничего толком и не сделала. То есть «запустила» сокращение одного водохранилища, к осени продавила постановление по поводу перехода к котлам сверхвысокого давления — и, в общем-то, всё. Зато успела снова «познакомиться с детьми»: я же младших почти год не видела! То есть видела, мы буквально каждый день отсылали друг другу видеокассеты, но через несколько дней после возвращения в Москву обратила внимание, что Зоя, когда меня о чем-то спрашивала, ответа почти никогда не дожидалась, а просто уходила по своим делам. И мне не меньше недели после этого потребовалось, чтобы понять: она уже привыкла к тому, что на ее вопросы я отвечаю через пару дней…

Но за лето ситуация все же исправилась, и мы снова с детьми стали именно семьей, в которой все друг друга любят и стараются быть вместе. И мы вместе ходили гулять, в кино несколько раз вместе ходили: в кинотеатрах теперь постоянно устраивали «детские» сеансы с мультиками. А в сентябре Вася по-настоящему пошел в школу, на этом уже Ника настояла. И настояла точно не зря: старший из школы приходил очень довольный, ведь там было столько других детей! С которыми и поиграть можно было на перемене, и просто поговорить… кстати, Ника мне сказала, что в корейской «школе» остальные дети — то есть корейцы — как-то очень быстро перешли на русский язык. И меня это вообще не удивило, я просто вспомнила «аналогичную историю», рассказанную мне одним знакомым «в той жизни». Он несколько лет проработал в Штатах, квартирку там снимал в недорогом комплексе. В довольно большом: там квартир было заметно за полторы сотни, и в них в основном молодые семьи жили. Со всего мира семью: китайцы, корейцы, вьетнамцы, европейцы из всех стран, африканцы со всего континента: рядом была клиника, в которой обучали «для развивающихся стран» младший медперсонал. И детей там было очень много. А потом в комплекс заехала русская семья, родители с сыном лет шести — и месяца через три все мелкие дети во дворе общались между собой по-русски. Где-то через полгода эта семья съехала, но когда сам он уже уезжал, то есть через пару лет, вся малышня во дворе (причем «новая», все, кто с русским мальчишкой общался, тоже уехали) по-прежнему говорили на русском. Вот уж воистину «язык межнационального общения»!

Правда, ближе к концу октября мне его учительница пожаловалась, что она перестает понимать, о чем дети в классе говорят: Васька начал всех одноклассников учить корейскому и с заметным успехом. Но дети, думаю, скоро все это забудут: они часто даже какие-то «тайные языки» придумывают специально чтобы их взрослые не понимали, а тут уже готовый имеется — но обычно это увлечение уже ко второму классу проходит. Так что после недолгого на эту тему разговора мы решили, что пусть детишки развлекаются: русский-то они, чтобы уроки делать, точно не забудут.

Еще в семье произошла «приятная утрата»: Любаша довольно внезапно вышла замуж (за одного из Сережиных инженеров, с которым как раз дома и познакомилась) и убыла жить к мужу. А новых племянниц за лето не прибавилось — но я все же думаю, что они просто не успели подрасти и скоро к нам очередное пополнение прибудет. И, имея это в виду, стала раздумывать, что еще мне предстоит сделать. То есть «текучка» в КПТ и в Совмине мимо меня не просвистывала, но это было именно текучкой — а хотелось чего-нибудь эдакого. А как говорили какие-то древние мудрецы, бойтесь своих желаний, и на очередном «совещании в верхах в узком кругу» после того, как я и Павел Анатольевич выяснили, что на некоторые вещи мы смотрим все же совершенно одинаково, Николай Семенович сказал:

— Светик, мы тут подумали… у Павла Анатольевича работа очень важная и он сильно занят, а ты…

— А я сижу тут, ничего не делаю, в потолок плюю…

— Эх, побольше бы нам таких плевальщиц! Но вот лично я думаю, что по данному вопросу всю координацию придется тебе на себя взять. И ты не подумай чего плохого, мы вовсе не считаем, что ты у нас самая умная, — при этих словах он не удержался и откровенно заржал. — Светик, ты и сама видишь, сколько придется этой самой информации перелопачивать, а у нас кроме тебя так с вычислительными системами никто работать не научился. А молодежь зеленую на такую работу, сама понимаешь… они дров наломают.

— А я не наломаю…

— Ты — точно нет. Но в любом случае все мы тебе поможем, опять же, Елена Николаевна уже завтра в Москву возвращается.

— А я со своей стороны скажу, — мое задумчивое молчание прервал уже Пантелеймон Кондратьевич. — Мне плевать на ваши разногласия с политикой партии, я и сам, бывает, с ней не согласен. Поэтому я своей властью, партийной властью принимаю вас в партию и назначаю ответственным секретарем ЦК, курирующим все, что к вопросу относится. Работу закончите — можете писать заявление, я вас из партии исключу, если это для вас так важно, даже без выговора исключу, а, наоборот, с благодарностью, но пока работа не сделана, будете, Светлана Владимировна, человеком партийным. А заодно и мужа не только по административной части, но и по партийной гнобить сможете, — и он тоже рассмеялся. У вас к кому-то из нас вопросы остались?

— У меня вопрос: а партвзносы мне платить куда придется?

— Никуда, у вас будет зарплата как у секретаря ЦК, мы эти взносы из нее сразу и вычтем. Других вопросов нет? Ну что, тогда расходимся и приступаем к работе. А вы, Павел Анатольевич, особо проследите…